Безнадежно одинокий король. Генрих VIII и шесть его жен - Маргарет Джордж

Кромвель, как и следовало, согласно кивнул; хотя, вероятно, задумался о том, не восстановит ли очередная королева на троне те связи, которые он стремился разорвать.

Неожиданно развернувшись, я быстро подошел к его столу, чтобы взглянуть на разложенные там бумаги. С виду все они казались вполне невинными. Но кто знает? Они могли быть и зашифрованы — насколько я знал, Кромвель изобрел какие-то шифры. Для сокрытия своих планов?

Потом я позволил себе хорошенько рассмотреть его кабинет. Но при таком тусклом освещении углы оставались темными. Прищурившись, я заметил возле одной стены стеллаж, заполненный сосудами странных форм. Подчиняясь внезапному порыву, я взял одну из свечей и направился туда. За мной с явной тревогой последовал Кромвель.

Да, там стояли разнообразные склянки, флаконы и шкатулочки. Среди них были, очевидно, и древние раритеты, о чем свидетельствовало источенное червями дерево.

— Что это за коллекция? — спросил я, взяв один из экспонатов — округлый сосуд с укрепленной на петлях крышкой.

Внутри оказалась какая-то мазь. Я принюхался. На меня пахнуло жуткой мерзостью, подобное зловоние исходит от разлагающейся плоти.

— Я спросил, что это за сосуды? — повторил я.

Как он смел медлить с ответом?

— Я… Простите, это лекарственные снадобья из монастырских лечебниц, — наконец выдавил Крам. — У вас в руках склянка с мазью, снимающей сердечные приступы… Вы помните, что случилось с Карью в пещере?..

Карью… М-да. К сожалению, его сердце перестало биться из-за его предательства, а не из-за болезни. Но мазь наверняка пригодилась бы другим больным!

— А сохранила ли она целительную силу?

— Вполне! Она спасла уже много жизней; монахи того аббатства славились лекарским искусством.

— Почему же тогда вы не поделились ими с нашими придворными лекарями?

— К чему прославлять монахов, которые изобрели столь полезные лекарства? Нет, я предпочитаю…

— Вы предпочитаете прятать эти средства у себя! Пусть люди умирают, лишь бы не возносили благодарности монахам!

— Но необходимо подорвать доверие к ним! — возразил он.

— Кому необходимо, Кромвель? — укоризненно спросил я.

Пробили часы на башне. Значит, я провел здесь полчаса. Сделав вид, что прислушиваюсь к их бою, я подошел к подоконнику, заваленному таинственными книгами.

— Как интересно, — пробормотал я, открывая оконную раму.

Выглянув во двор, я вполне естественно оперся левой рукой на подоконник, а правой…

— Боже, что это? — испуганно воскликнул я, свалив на пол темную груду фолиантов.

Сдавленно выругавшись, Крам рванулся ко мне, чтобы собрать книги. Вдруг из-под подоконника, фырча и шипя, выскочил взъерошенный кот. Черный. Животное уставилось на меня своими дьявольскими глазами, в них плясали красные отблески свечного пламени, но казалось, что зрачки излучают мистический огонь. От испуга меня прошиб холодный пот.

Тем не менее я заставил себя успокоиться и, взяв одну из книг, небрежно открыл ее.

Сочинения Томаса Мюнцера[17], изданные Лютером. Мюнцер… этот анабаптистский бунтарь открыто выступал против королевской власти, а в 1524 году возглавил крестьянское восстание в Германии! Еретическая книга… одна из самых вредоносных.

Отбросив ее, я взял другую. Трактат Филиппа Меланхтона[18], обвинявшего меня в замашках Нерона и желавшего, чтобы Господь надоумил какого-нибудь героя убить меня. Этот напечатанный в Цюрихе труд тайно привезли в Англию.

— Крам… — в ужасе прошептал я.

— Все это, ваша милость, изъято у известных еретиков и сохраняется до суда как свидетельство их преступлений, — спокойно и самодовольно пояснил он. — И ваша реакция со всей очевидностью подтверждает тяжесть вины этих грешников. Любой человек, владеющий такой мерзостью, должен быть объявлен еретиком. Разве вы не согласны?

— Вы держите их в своих покоях, Кромвель… — наконец сказал я. — Ваш кабинет уже пропитался скверной…

Попадались и не «еретические» труды вроде серьезных научных трактатов Цвингли, Кальвина и Лютера. В них содержались, однако, мятежные призывы одержимых дьяволом безумцев. Только тот, кто вынашивал тайные планы восстания, мог хранить у себя подобные руководства к действию.

— К сожалению, — пожав плечами, удрученно заявил он, — мне пришлось привезти эти книги сюда, дабы уберечь от воров. Вы даже не представляете, с какой ловкостью орудуют жаждущие добраться до них веронарушители! — Кромвель грустно усмехнулся. — Они готовы рискнуть всем, лишь бы уничтожить эти свидетельства обвинения. А человеку, пытающемуся спасти свою жизнь, придает силы сам дьявол.

«Не он ли подсказывает ему хитроумные ответы, — подумал я. — Сатана защищает своих должников».

Теперь я узнал все, что хотел. Мысленно я возблагодарил Христа за то, что Он явил эти знаки, открывшие мне глаза. Я пожелал Кромвелю спокойной ночи, но покинул его с тяжелым сердцем. Как же мне хотелось, чтобы на самом деле он оказался совсем другим человеком, ну почему, скажите на милость, самый талантливый из советников короля соблазнился ересью и жаждал установления порочной власти…

Несколько оставшихся до рассвета часов я пребывал в странной задумчивости, созерцая, как темнота опочивальни постепенно рассеивается и сменяется голубоватым туманом. Наконец из-за двери донеслись привычные утренние звуки: зевающие и потягивающиеся слуги принялись греть воду, чистить и раскладывать одежду, готовясь к ритуалу утреннего туалета.

Я спустил ноги с кровати, играя роль сонного человека, с трудом заставившего себя пошевелиться. Постанывая и ворча, я протер глаза и в ужасе глянул на руки. От них еще на редкость живо и мерзко пахло той самой изъятой из монастыря мазью.

— Воды! — крикнул я. — Воды!

На мой зов тут же явился камердинер с серебряным кувшином теплой благоухающей воды и круглым куском цветочного мыла. Мне так не терпелось избавиться от запаха Кромвелевой мстительности, что я, нарушив привычный порядок, немедленно погрузил руки в воду и стал неистово тереть их, даже не воспользовавшись маникюрными инструментами и губкой. Я снова и снова густо намыливал пальцы, и вскоре ароматная вода покрылась пеной, а кожу начало саднить. Зато теперь я чист! Потом я вытянул руки, чтобы слуга ополоснул их последний раз.

* * *

Заседание Тайного совета я назначил на десять утра. Мне не терпелось дать важные поручения, сделать унизительное «признание» и покончить с этим делом. К завтрашнему утру, продолжал ободрять я себя, закончатся все неприятности.

Ожидая прихода советников, я сидел в пустом зале. Выбранный мной сегодня наряд, темный, почти траурный, был вполне уместен. Ибо день ожидался нерадостный. Согласно моему решению, Брэндон и Уайетт отправятся с сообщением к Анне. Что до моих «интимных откровений»… Пришлось созвать Тайный совет, дабы придать делу официальный статус. Хорошо, что оно станет известно ограниченному кругу лиц.

Первым явился Уильям Педжет. Флегматичный, бесцветный, но безотказный, он служил в Совете секретарем. Кашлянув, он отвесил мне глубокий поклон и тихо прошел на свое место. Сейчас придут более солидные персоны.

Не прошло и трех минут, как прибыл Уильям Питри, одетый неброско, в тускло-серое платье. Следом за ним вошли Одли и Садлер. Пока они рассаживались по местам, я невольно подумал о стайках нахохлившихся воробьев и других несчастных мелких птах, которые теснятся на голых ветвях в декабре.

А вот и благородные старцы в ослепительно пышных и дорогих нарядах. Норфолк, древнейший пэр Англии, облачился в роскошный бархат, Суффолк предпочел золотую парчу. Даже Гардинер, епископ Уинчестера и глава церковных традиционалистов, и его прихлебатель Райотесли нацепили яркие богатые облачения.

Наконец все собрались и расселись, приготовившись обсудить насущные дела. Они знали, что повестка дня будет необычной, раз заседание Тайного совета посетил такой редкий гость, как король. Я встал.

— Мои верные советники и подданные, — произнес я, подчеркнув слова «верные» и «подданные». — Я пришел сюда, дабы поделиться с вами тайной сердечной заботой.

На меня устремились встревоженные взгляды.

— Итак. — Я достал из папки соглашение. — Добросовестно подписав брачный договор и обвенчавшись с самыми благими намерениями, ныне я пришел к выводу, что заключенный мной брак не может быть признан законным ни в глазах Господа, ни по людским меркам.

Лица советников точно окаменели. Хорошо.

— Оказалось, что леди Анна Клевская не располагала полнотой прав на такое супружество. В детстве ее обручили с ныне здравствующим герцогом Лотарингским. Это и стало несокрушимой преградой…

Теперь приступим к самой трудной части. Господи, как же мне не хотелось больше ничего говорить!