Рыцари Дикого поля - Богдан Сушинский

Оссию подхватили под руки и стали держать над печью.

Не успело еще пламя прожечь его рясу, как монах издал такой душераздирающий вопль, словно сто самых голосистых плакальщиц вдруг взрыдали над ним. Эхо вырвалось за пределы кельи, всколыхнуло своды храма, медными колоколами отозвалось в его шпилях.

Оссия вырывался, но «слуги архангела» продолжали держать его над огнем в подвешенном состоянии, вроде бы и не сажали на угли, но и не давали возможности вырваться из объятия пламени.

– Будь ты проклят, Михай! Скажи им! – орал мученик Оссия. – Твои муки принимаю! Твои!

– Отпустите же его! – взмолился Михай, падая на колени.

Подчиняясь жесту Коронного Карлика, слуги выволокли Оссию и швырнули в небольшой сугроб у ближайшей могилы, оказавшись в котором, монах взвыл еще сильнее.

– Так куда ты спрятал Мачура? – спокойно спросил Вуйцеховский, когда вопль несчастного немного поутих.

– В склепе он.

– Здесь три склепа. В котором из них?

– Склепов пять.

Коронный Карлик иронично улыбнулся. Их могло оказаться и восемь, цифру он назвал наугад.

– Мачур – в склепе настоятеля монастыря.

– Такой грех сотворить! Впрочем, что с него возьмешь? Он ведь безбожник. – Вуйцеховский вышел из пристройки вместе с Михаем и направился к кладбищу. – А теперь объясни мне, несчастный, как давно иезуиты подослали вас к блаженному Мачуру?

– Откуда вы знаете, что меня подослали иезуиты?

– Как же ты мне надоел! Если ты задашь еще один такой вопрос, прикажу замуровать вас обоих в том же склепе настоятеля монастыря, в котором прячется Мачур.

Коронный Карлик не сомневался, что Михай говорил правду. Мачур действительно скрывался в склепе, о чем свидетельствовали свежие следы босых ног. Но они уводили в лес, начинавшийся в десяти шагах от кладбищенской ограды.

Вуйцеховский послал за беглецом погоню, однако вскоре гусары вернулись, сообщив, что якобы они наткнулись в лесу на объятого блудом ополченца, который спешил сюда по зову короля. Что именно произошло с ним, ополченец толком объяснить не мог. Он опомнился лишь тогда, когда увидел перед собой гусар. Где его конь и почему он стоит на коленях перед поваленной елью, принимая ее за крест на могиле своей матери, этого ополченец объяснить не мог.

Несчастного привели в чувство несколькими глотками водки и приказали молчать.

– Ничего, мы найдем этого, «из иного мира», на Скале Волхвов, – заверил всех Коронный Карлик. – Дальше этой скалы он не ускачет.

– Почему вы считаете, что он отправится к Скале Волхвов? – спросил Михай. – Он никогда не был там. И н икогда не упоминал о ней.

– Потому что не признал в тебе, монах-иезуит, своего ученика и не доверяет тебе. Знает, что пустишь нас по его следу, а потому решил немного поплутать.

– Неправда, он все же признал меня.

– Одного сатана одаривает тайнами своих снадобий, другого – с атанинским самолюбием, – сочувственно покачал головой Коронный Карлик. – Не сразу определишь, кому из них завидовать. Знаешь, как добраться отсюда до Скалы Волхвов?

– Знаю. Но не поведу туда. Не хочу прослыть убийцей Мачура.

– Как хочешь, – спокойно пожал плечами Коронный Карлик. – Кто ж тебя неволит? – Отослал «слуг архангела» и тогда сказал: – А теперь можешь задать свой последний вопрос. Чтобы он не мучил тебя всю твою жизнь.

– Я действительно должен задать его, – изумленно подтвердил Михай. – Ваше объяснение навеки останется со мной, о нем никто не узнает. Так вот, объясните мне: за что вы хотите убить Мачура?

– Монахи-иезуиты ошиблись в тебе. Они подослали тебя, чтобы выведал все тайны колдуна, а затем умертвил его. Ты же возомнил себя его учеником и захотел стать похожим на него.

Михай неожиданно всхлипнул и вытер глаза рукавом сутаны. Было ему лет двадцать пять – не больше. И чудилось в его облике что-то безгрешно-наивное. Такие приходят в монашество не потому, что верят в Бога, а потому, что слишком уж верят в себя, в свое особое призвание, в свою планиду. Коронному Карлику не раз приходилось встречать таких, причем не только среди монахов.

– За что вы возненавидели Мачура? – повторил Михай, всхлипывая. – Ведь он сделал то, чего не сделал бы сам Господь Бог. Он спас вашего короля!

– Нашего короля, монах-нечестивец, нашего с вами.

– Но ведь спас же!

– А кто возражает? Кто пытается оспаривать это?

– Так пожалейте же его!

– Это невозможно.

– Потому что спасенный король почувствовал себя оскорбленным всесилием Мачура, тем, что колдун не захотел становиться его лекарем? Что он может спасти еще кого-либо? Причем тогда, когда самого короля спасать уже будет не в состоянии.

– Видишь, как разумно все устроено в этом мире! Вместе со слезами жалости к ближнему, к тебе, монах, начал приходить разум. Такое, правда, случается нечасто. Но даже этим своим «разумом» не можешь ты постичь одной, не у храма будь сказано, истины…

Монах долго ждал, когда «черный человек» откроет ему эту истину. Но Коронный Карлик уходил от храма к своей карете и, похоже, вообще не собирался что-либо говорить.

– Почему же вы все-таки не хотите простить Мачура? Не хотите спасти его? – уже буквально взмолился шедший вслед за ним Михай, понимая, что через мгновение дверца кареты закроется и он уже никогда больше не узнает, что же произошло с таинственным богочеловеком Мачуром.

– Знаешь, почему Мачур вдруг начал просить, чтобы ты спрятал его?

– Почему? – упал на колени монах. – Век благодарить буду.

– Потому что понял то, чего ты не сможешь понять, даже услышав мой ответ.

– Что именно, вашмосць?

– Ему прощали многое. Очень многое. Даже генералы иезуитов. Не говоря уже о простых ксендзах и епископах. Прощали и спасали. Одного ему никогда не смогут простить…

– Чего же?! – вознес трясущиеся руки к небу монах.

– Что он так не вовремя и так некстати спас от смерти короля Владислава.

Монах застыл с открытым от ужаса ртом. Казалось, что из глотки его вот-вот вырвется такой же крик, как еще недавно вырывался он из глотки посаженного на костер Оссии. То, что он сейчас услышал, никак не укладывалось в его голове, тем более что услышал он это от тайного советника короля, от самого Коронного Карлика.

«Как же он еще по-ангельски молод и по-иудиному глуп», – подумал Коронный Карлик, ощущая свое явное превосходство. И не только над этим коленопреклоненным…

– Иди в келью Мачура, глупец. И каждый день молись за короля и за меня. За то, что освободили для тебя место святого. А поскольку свято место пусто не бывает, сотворяй свои собственные тайны. Ты понял, в чем твое счастье, монах Михай?

– Понял, вашмосць, – до земли поклонился монах.

– Трогай, – приказал Коронный Карлик кучеру. – Да, – бросил он на прощание, – если однажды ты забудешь помолиться за короля и помянешь только господина Вуйцеховского, то есть меня, на небесах тебе это простится. Но только это. И запомни: ты со своей кельей и своими склепами еще понадобишься мне!

12

К вечеру степь покрылась барханами мелкой поземки, но все равно вести бой коннице по-прежнему было трудно. Прошлогодние травы, увлажненные недавней оттепелью, а затем скованные морозами, покрылись теперь скользким панцирем льда, по которому можно было продвигаться лишь с большой осторожностью. И Хмельницкий уже подумывал, не перенести ли нападение на заставу поляков на более позднее время.

Однако переносить ее уже было не легче, нежели выиграть это небольшое сражение. К тому времени на Сечи был подготовлен вооруженный ружьями и луками отряд; его, Хмельницкого, повстанцы тоже настроились на ночную вылазку и теперь ждали ее с нетерпением, как обычно – со страхом и надеждой – ждут первого боя. Подхлестывало и то, что около двадцати корсунцев перешли на сторону восставших, еще столько же вернулось в полк, чтобы подготовить к переходу остальных реестровиков.

– И все же… Не казачья сейчас пора, – ворчал Ганжа, поднимаясь вслед за Хмельницким по некрутому, но очень скользкому берегу Днепра, чтобы достичь равнины. – Того и гляди, не от сабли падешь, а от собственного коня.

– Это ледовое побоище может затянуться до утра, – согласился Хмельницкий. – И еще неизвестно, чем кончится.

Разыгравшаяся было к вечеру пурга окончательно утихла. Но луна все еще с огромным трудом пробивалась сквозь густую пелену заснеженного поднебесья, неожиданно выхватывая своим сиянием то группу переправлявшихся через плавни всадников, то заиндевевшие кроны прибрежных ив, а то и едва уловимые очертания сторожевых вышек, окаймлявших их островной лагерь, казавшийся теперь далеким и несказанно уютным.

– Это первая наша схватка, – проговорил Хмельницкий, как только командиры назначенных им групп собрались вокруг него. – От того, как мы поведем себя, как настроимся на это сражение, зависит не только быть или не быть здесь заставе Гурского. Плевать нам на эту заставу, мы разгромим еще сотни таких… Важна молва, которая пойдет о нас. Ибо атака на заставу и есть начало нашего восстания. Это сигнал – для Сечи, для казаков реестра, для всей Украины.