Искушение чародея (сборник) - Андрей Рябоконь

Между собой спонсоры говорят на своем языке, но обожают вставлять русские выражения.

Прежнего любимца госпожа Койрыто за плохое поведение отправила на живодерню. Но мне это не грозит: хозяева часто повторяют, что я очень послушный и если когда напакощу или нагажу, то не нарочно, а лишь по скудоумию.

Мы живем в городе, который построили спонсоры неподалеку от развалин, оставшихся от места под названием Санкт-Петербург. Город наш очень красивый, дома у спонсоров высокие, просторные и удобные. Еще бы: госпожа Койрыто, например, три с половиной метра ростом, а господин все четыре.

Запираются дома спонсоров на замки, очень прочные и надежные, господин Койрыто говорил, что замки полностью исключают возможность незваного проникновения снаружи. А госпоже Рыйло и замков показалось мало, поэтому они с господином Рыйло завели Виталия Петровича, который живет в будке и сторожит, только неизвестно от кого. И в самом деле, кому придет в голову проникать в дом, разве что сумасшедшему.

Всем, что на Земле есть, мы обязаны спонсорам. Не прилети они к нам сотню лет назад, мы бы давно уже вымерли. Господин Койрыто объяснял: это оттого, что мы слишком глупы и не берегли планету, а, наоборот, землю травили ядами, воздух загрязняли газами, а в воду сливали нефть.

Спонсоры навели на Земле порядок и спасли нас от вымирания. Для этого поголовье людей им пришлось значительно сократить, а тех, кто сопротивлялся порядку, — истребить. Спонсоры очень добрые, и всякий раз, как приходится истреблять, они сильно переживают. Сегодня, например, господин Койрыто вернулся со службы и давай рассказывать об операции по усмирению партизан. Эти партизаны живут в развалинах Санкт-Петербурга и занимаются вредительством.

— Четырьмя вертолетами, — урчал господин Койрыто, уплетая котлеты из брюквы, — сровняли с землей и выжгли все к чертовой майтери.

— Ужас, — разволновалась госпожа Койрыто и схватилась за чешую в том месте, где у спонсоров сердце. — Бедные аборигены, они сами не понимают, что должны слушаться нас. Кондратик, маленький, ты будешь слушаться мамочку?

— Буду, — подтвердил я.

— Умница, — похвалила госпожа Койрыто и скормила мне кусочек сахара. — Кондратик хороший, Кондратик любит мамочку, Кондратик не хочет, чтобы его пиф-паф.

Вечером я повел госпожу Койрыто на прогулку. Мы выбрались на улицу, миновали забор госпожи Рыйло, на котором написано: «Осторожно! Злой любимец Виталий Петрович», и поравнялись с домом госпожи Сеймечко. В этот момент я ее и увидел. Девушку без ошейника и без поводка, черноволосую, миниатюрную, смуглую, с родинкой на бедре — высоко, почти в паху. Девушка окинула меня взглядом, улыбнулась, и я сразу понял, что ей понравился. Еще бы: я прекрасно сложенный блондин, синеглазый, кудрявый, кожа у меня гладкая и белая, без всяких следов загара, как у дворовых любимцев. И зубы ровные. Я замер на месте и стал смотреть на девушку, которая вновь улыбнулась и заспешила вдоль по улице.

— Караул! Грабят! — зарычал из-за забора Виталий Петрович, едва девушка поравнялась с домом госпожи Рыйло.

— Кондратик! — окликнула меня госпожа Койрыто и дернула за поводок. — Что встал, мой хороший? Хочешь самочку, сладенький?

Я признался, что хочу.

— Нельзя, Кондратик, — строго сказала госпожа Койрыто. — Это дикая самочка, она наверняка заразная. Ничего, маленький, не расстраивайся, мы найдем тебе какую-нибудь чистенькую, из хорошей семьи. Господин Койрыто уже подумывал об этом. У вас будут детки, мы продадим их за денежку, и я куплю своему пусичке пирожок, а может быть, даже мороженое.

Я не ответил. Мороженое я очень люблю, но почему-то сейчас подумал, что хочу его гораздо меньше, чем девушку. И не какую-нибудь, а именно эту, с родинкой на бедре.

Ленка, 23 года, партизанка-подпольщица

Утром вернулся Эрик и сказал, что штаб вынес главжабе смертный приговор и что исполнение возложено на нашу группу.

— О-хо-хо, — поежился дед Артем. — Ухлопаем его — жабы нас возьмут к ногтю.

Жабу так просто не убьешь. Пуля их, гадов, не берет, не говоря уже о холодном оружии. А вот зверствовать после убийства они начнут, как пить дать.

— Приказ штаба, — отрезал Эрик. — Не обсуждается. Сроку нам дали три недели. Необходимо разработать план.

Эрик по очереди оглядел нас и убрался к себе в каморку разрабатывать план. А мне стало не по себе. Одно дело воровство на фабриках или диверсии на дорогах. Другое — устранение, да не кого-нибудь, а самого главного мерзавца, здоровенного жабеня по имени Койрыто. Как, интересно знать, мы будем его устранять. Нас всего-то осталось пять человек, загнанных под землю, слабых, истощавших от голода и болезней.

Дед Артем подбросил сучьев в костер, сполохи пламени озарили наше жилище. Закопченную мозаику на стенах, здоровенные гладкие колонны, самодельные скамьи, кособокий стол. Сто лет назад здесь было метро, катились по рельсам поезда, и мирные люди дремали по пути на работу в вагонах. Поездов больше нет, вагоны разобраны на части и переплавлены в оружие. И рельсов почти нет, и трансформаторных будок, и эскалаторов. И уж точно не осталось мирных людей, ни единого. Всякий, кто живет под землей, — боец, с младенчества привычный к мысли о том, что в любую секунду может умереть.

План Эрик разрабатывал двое суток. Потом позвал меня.

— Значит, так, Ленка, — сказал он, глядя на меня исподлобья. — По всему получается вот что. На, полюбуйся на этого типа. Иван вчера его щелкнул.

Он протянул мне фотографию, черно-белую, с неважнецким разрешением. На ней был изображен голый парнишка в ошейнике, смазливый до слащавости песик. Жабий прихвостень. Не кастрированный, все положенное на месте. Кучерявый, упитанный, с синими наглыми глазами.

— Да уж, — сказала я. — Красавчик. Кто такой?

— Твой будущий дружок.

— Что? — не поняла я. — В каком смысле?

— В том самом, — вздохнул Эрик. — Этот песик — главжабий любимец. Придется тебе его соблазнить.

Мне показалось, что он ударил меня с маху в лицо.

— Ты что же, — со злостью сказала я, — хочешь подложить меня под этого слюнявого щенка?

Эрик нахмурился.

— Другого варианта нет, — буркнул он. — Перетерпишь. В конце концов, не замуж же тебе за него выходить.

Сейчас ни у кого мужей и жен нет, есть только спутники. Попутчики на дороге к спонсорской пуле, гранате или газу. Вот и у меня был спутник. Карл, Эрика родной брат. Был, пока не напоролся на жабью засаду три месяца назад.

— Дрянь ты, — сказала я. — Ох, и дрянь же.

Эрик помрачнел лицом.

— Дрянь, — согласился он. — Сволочь я, Ленка, и чувствую себя сволочью. Но другой кандидатуры у нас нет. Не Машке же его соблазнять, гада этого.

Да уж. Одноглазой Машке, со шрамами во всю спину, соблазнить вряд ли кого удастся.

— Что ж, — сказала я с горечью, — стану шлюхой. Когда начинать?

— Завтра.

Ночью я вертелась в спальном мешке с боку на бок. Хотелось не то выматериться в голос, не то разреветься, а лучше все сразу. Лечь с этим бобиком, с малолетним жабьим лакеем. Да на него смотреть брезгливо, я таких, как он, ненавижу, мы все ненавидим. До такого даже дотронуться противно — разве что пинка дать. Холодный ком отвращения повис в животе и не давал уснуть. С тех пор, как погиб Карл, мне вообще никакого мужика не хотелось, даже нормального. А тут… меня замутило, стоило представить себя с этой карикатурой на мужика.

Наутро я нацепила бывший когда-то оливковым пыльник и вылезла из подземелья на свет божий. До жабьего поселения добралась к полудню. На подходе к городку пыльник сняла и прикопала под придорожным кустом. В жабьих поселениях люди одетыми не ходят: боятся эти сволочи, что в одежде можно спрятать оружие. Правильно боятся. До тех пор пока я не осталась нагишом, об этом особо не думалось. Зато теперь… До чего ж противно и постыдно оказалось вышагивать без единой тряпки на теле. Как мишень, в которую каждый встречный целится глазами.

С горем пополам, ежась от смущения, я отыскала дешевую столовку для людей, больше смахивающую на свинарник. Там и перекантовалась до вечера, кое-как свыкаясь с тем, что вокруг сплошь неопрятные голые мужики. К семи часам наконец выбралась на улицу, где было по-прежнему светло. Дед Артем рассказывал: ночь вообще не настанет, июньские ночи называют здесь белыми, светло будет, почти как днем. Странное такое, говорил, будет время. Ну, да тем, кто родился под землей и всю жизнь под ней прожил, один черт — белые ночи наверху или черные. А дед Артем толк в таких вещах понимает: в молодости он на фабрике у жаб работал, пока не сбежал.

Жабы вовсю шастали по улицам, одни с прихвостнями-любимцами, другие сами по себе. Время от времени проезжала отполированная до блеска машина. Внимания на меня никто не обращал — голая баба была тут не интересней гнилого полена. К половине восьмого я добралась до центрального квартала и мысленно сверилась с картой. Вон он — дом главжаб, здоровенный, похожий на исполинский гриб. Я укрылась в развесистых кустах поодаль от него и стала ждать, когда жабья сволочь выведет своего кобелька на прогулку.