Я — Спок - Леонард Нимой

Это все была физическая активность — и все мои трудности тоже были физического характера. Сюрприз, сюрприз. После короткого пребывания в камере я обнаружил, что не могу глубоко вздохнуть. Обнаружилось, что стеклянная камера с одной вращающейся дверью была весьма воздухонепроницаемой, и горящие софиты очень быстро сожгли все то небольшое количество кислорода, которое в ней было.

В безвоздушной камере

Так что съемочная команда протянула под одной из стеклянных стен шланг и стала накачивать внутрь сжатый воздух, но насос производил столько шума, что его приходилось выключать каждый раз, когда Билл или я подавали реплики.

А в последней сцене вполне себе был диалог — очень хорошо написанный, трогательный диалог, могу добавить. Справиться с ним, если честно, было сложнее, чем пытаться играть без кислорода.

Репетиция последней встречи Спока со своим капитаном началось с появления Кирка — «Энтерпрайз» уже в безопасности. Вызванный срочным звонком от Маккоя Кирк бросается прочь с мостика. Билл Шатнер великолепно скатился вниз по лестнице и был остановлен Маккоем и Скотти, когда попытался войти в радиационную камеру.

— Он же умрет! — протестует Кирк, и Скотт произносит свою резкую, горькую, исполненную муки реплику:

— Он уже мертв…

Мы разобрались с постановкой оставшейся сцены. Понимая, что всякие попытки спасти друга бесполезны, сраженный горем Кирк подходит к стеклянной стене и зовет своего друга-вулканца, который находится без сознания. Звук его голоса поднимает Спока, который с трудом встает на ноги и видит друга через стекло. Попутно он натыкается на стекло и отшатывается — заставляя зрителя понять, что радиация его ослепила. Во время их последнего обмена репликами Спок, слабея, сползает на пол, когда жизнь покидает его, Кирк следует за ним, сгибаясь, чтобы оставаться рядом со своим другом до самого конца.

И вот постановка закончилась.

— Великолепно! — сказал Ник. — Вот как надо! Давайте-ка разберемся с подсветкой, пока Леонарду накладывают радиационный ожог.

В гримерной было тихо, пока грим, изображающий радиационный ожог медленно, методично накладывали на мое лицо — или, скорее, на лицо Спока. Что думал вулканец о том, что вот-вот должно было произойти? Уверен, он чувствовал, что самопожертвование для него было единственно логичным выходом — но Леонард Нимой чувствовал себя совершенно по-другому. Я наблюдал за трансформацией в зеркале с чувством обреченности, даже горя по поводу того, что должно было случиться. Я провел много лет в образе этого персонажа, и испытывал к нему большое уважение, восхищение — и да, даже любовь.

А теперь я приговаривал его к смерти.

Было ли тут что-то хорошее? Разумеется. В плюс шло то, что сценарий и эта конкретная сцены были крепко сцеплены. В истории была честность — простого выхода не было. Все персонажи были выстроены так, чтобы внести свой вклад в создание трагедии. Проще говоря, это была чертовски хорошая драма, и я это знал.

И все же, к тому времени, как я отправился обратно на съемочную площадку, нервы у меня никуда не годились, я полностью измучился, и почтение, которое выказывали ко мне окружающие, только подбрасывало дров в костер. Притихшая съемочная команда расступалась передо мной, Билл, Де и Джимми были мрачны. В кои-то веки даже Билл был не в настроении шутить.

И тут произошло явление Ника Мейера. Ник — огромный фанат Шерлока Холмса и поклонник оперы, и в тот вечер сразу после съемок в студии он направлялся смотреть представление «Кармен». Он был облачен в свое вечернее одеяние — наряжен, как сам Холмс, включая шляпу охотника за оленями и плащ-крылатку!

Он был весел, с нетерпением ожидал вечера и был совершенно равнодушен к печальным событиям, которые должны были произойти. Будто чтоб это подчеркнуть, он попросил себе восьмифутовую стремянку, и затем взгромоздился на верхнюю ступеньку, откуда он собирался режиссировать сценой — как судья на теннисном матче.

Если честно, под ход Ника меня весьма смутил. Но я преодолел последнюю репетицию и заставил себя сконцентрироваться на своих репликах, на последнем действии Спока — прощании со своим капитаном и другом. Вот в чем для меня была суть сцены — не в столкновении со смертностью, не в боли, не в самопожертвовании — но в желании Спока не оставить ничего недосказанным, сохраняя в тоже время свое вулканское достоинство.

(Собственно, годы спустя, когда я смотрел фильм «Танцующий с Волками», я ощутил ровно те же самые чувства, когда увидел финальную сцену, когда юный, сильный индейский воин прощается с персонажем Кевина Костнера. Когда Костнер уезжает, индеец, застывший верхом на вершине скалы, восклицает: «Танцующий с Волками! Ты слышишь меня? Я — Ветер в Волосах! Я твой друг. Я всегда буду твоим другом…»)

И вот пришло время съемки. Однако, сначала Ник решил, что на руки Спока следует добавить зеленой вулканской крови (Ник, я должен сказать, вообще любит кровищу, в его фильмах ее всегда множество, как можно видеть по пролитым озерам фиолетовой клингонской крови в «Звездном пути-VI»). С медицинской точки зрения это имело смысл, поскольку большая доза радиации повреждает структуру клеток, вызывая спонтанные кровотечения. И это, конечно, было весьма драматично, поскольку Споку предстояло прижать руку к стеклу — и оставить кровавый след.

Так что, когда репетиция была закончена, я вышел из камеры, чтоб на руку мне нанесли кровь. Пока это происходило, Билл подошел поболтать, и я отвлекся. Когда я взглянул наконец на руку, она была полностью покрыта зеленой «кровью». Это было простое недоразумение, легко исправимое — но, признаюсь, напряжение было слишком велико. Я дернулся и вспылил.

— Ник! — рявкнул я. — Тебе что, вот это надо? Вся моя рука в зеленой кровище?! Это уж слишком!

Ник слетел со стремянки и приглядел, чтоб грим привели в порядок. Наконец, мы добрались до момента, которого я ждал с таким ужасом.

Я вступил в камеру, занял свое место, сев на пол в дальнем углу… и съемка началась.

— Мотор! — скомандовал Ник, и Кирк медленно подобрался к стеклу и позвал:

— Спок!

Медленно я заставил себя подняться на ноги и выпрямиться, но, прежде чем двинуться к Биллу и стеклу, я слегка одернул мундир, который, как всегда, задрался вверх. Я вполне сознавал, что делаю, но надеялся, что это будет в характере, ведь, несмотря на агонию, Спок хотел бы выглядеть достойно, как подобает, представая перед своим капитаном в последний раз.

(Много недель спустя, когда я, наконец, смотрел фильм в кинотеатре, аудитория нервно рассмеялась на этом жесте, будто говоря: «Ну, видите? Он в порядке, в конце-то концов. Он справится…» Не в этот раз).

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});