Открытие смерти в детстве и позднее - Сильвия Энтони

Чрезмерное скопление животных обычно снижает репродуктивную активность: химические процессы приводят к замедлению полового созревания, а также к уменьшению плодовитости другими путями. У человека способность к воспроизведению потомства таким образом не контролируется. Но агрессия связана с плотностью популяции и у животных, и у человека. Эта закономерность подробно обсуждается в недавней работе К. и У. М. С. Расселов (К., W. M. S. Russell) [416] .

Нельзя сказать, что агрессивность животного спит до тех пор, пока ее не пробудит повышение плотности скопления особей. Она постоянно проявляется в защитном контроле территории, в объявлении своих притязаний. Научными исследованиями сравнительно недавно открыта важность территории как детерминанта поведения животного; то, что песня жаворонка или соловья – не излияние радости жизни, не любовная серенада, не рассветное любовное приветствие, а заявление о владении территорией, – новая идея. Это открытие, очевидно, имеет отношение к пониманию поведения человека. Интенсивные эмоции, испытываемые людьми по поводу конкретного кусочка земной поверхности, часто выражаемые поэтами, находили воплощение в спонтанных действиях представителей различных культур с древности до наших дней. 15 июня 1963 г. в лондонской Times была напечатана статья с фотографией, рассказывавшая о том, как греки, репатриированные после 10 лет пребывания заложниками в Албании, едва ступив на землю Греции, ложились и целовали ее. Существует подобная же, много более ранняя, история о шотландцах, репатриировавшихся после многолетней военной службы в Ирландии; репортер называл это поведение иррациональным на том основании, что западная Шотландия первоначально была заселена пришельцами из Ирландии! Похоронные ритуалы отчасти могли быть порождены любовью человека к земле, поддерживающей его существование. Призывы правительств к гражданам сражаться за свою страну вызывают глубокие и иррациональные чувства, которые люди разделяют с другими видами животных. А если есть иррациональная любовь к собственной земле, то может быть и жажда увеличить ее, особенно при отсутствии четких географических границ.

Любопытная причина, которой историк мотивировал оценку поведения шотландцев как иррационального, указывает нам на тот факт, что любовь к земле – это на самом деле любовь к территориальной принадлежности , которая включает и принадлежность к сообществу; особенно остро она ощущается после долгого пребывания среди людей, воспринимаемых как чужие. Когда человек готов умереть за свою страну, он действительно готов отдать за нее жизнь, но еще более – за тех, кого не ощущает как чужих. Фактически он очень далек от того, чтобы разделить чувства римлянина, заявившего, что, будучи человеком, он не ощущает ни одно человеческое существо чуждым себе.

Чувства римлянина были благородными, но и чувства добровольца, готового умереть за свою страну или дело, в которое он верит, отнюдь не являются низкими. Добиваясь предотвращения войн, необходимо учитывать, что люди, осознавая свою смертность, могут нуждаться в том, чтобы у них было за что умереть, чтобы они могли использовать свою смерть для какой-то цели, раз уж не могут ее избежать. Желание придать жизни смысл предполагает готовность и желание воспринимать и собственную смерть в контексте того же смысла. Мы можем увидеть это в побуждениях Яна Палаха (Jan Palach) в Чехословакии [417] , буддистских монахов во Вьетнаме [418] , суфражистки Эмили Дэвидсон (Emily Davidson) [419] , которая бросилась под конские копыта во время скачек в Дерби, в Англии. Подобные случаи можно рассматривать как проявления осознанной индивидуальной аномии — протеста против дезорганизации или нездоровой организации общества, что, по мнению Дюркгейма (Dürkheim), является социальной причиной самоубийств. Доброволец на войне или, с другой стороны, человек, отказывающийся от военной службы по своим убеждениям, который подвергается в какой-то форме преследованиям из-за отказа воевать, представляют собой менее экстремальные случаи действия аналогичной мотивации: подчинить свою жизнь какому-либо делу. Правда, если это происходит по призыву социальной группы, аномия проявляется лишь в том, что институты, предназначенные для защиты людей, в действительности подвергают их опасности.

В прошлом люди с такой готовностью отзывались на призывы защитить свою страну или участвовать ради нее в агрессивных действиях, что правительства в своих планах отражения или совершения нападения могли уверенно рассчитывать на поддержку. Характер современной войны может привести к уменьшению и отклика, и уверенности: смерть, разделенная со слишком многими, еще менее имеющими право на военную славу, чем рядовой состав армии, лишена всяческого героического декора.

Однако тем более необходимо признавать существование нормального желания иметь что-то, за что можно умереть. На протяжении тысячелетий это что-то мужчинам обеспечивалось войной и рискованными приключениями, женщинам – родами. Ныне, когда войну следует предотвращать, а роды стали более редкими и более безопасными, должны быть найдены другие пути, ибо жизнь ради чего-то и смерть за что-то — части одного комплекса.

Полная противоположность проявлениям этого комплекса – немотивированное убийство, описанное Жидом и Камю, совершаемое человеком, который не имеет цели в жизни и убивает лишь для того, чтобы показать: даже убийство может быть совершено без всякой цели. Позитивный выход состоит в формировании и социальном признании индивидуальной личности каждого человека. На самом деле это было проблемой во все времена. Ее решение в гомеровской Греции обнаруживает очень ясную связь с идеей смерти.

...

Неизменная идентичность личности (эудаймония, εủδαιμονία [420] ) раскрывается в поступках и речи, однако неуловимо, и отчетливо выражается только в истории жизни того, кто действовал и говорил; но эта история становится известна… лишь после конца жизни… Поэтому тот, кто осознанно стремится к «сущностному» бытию… должен не просто рисковать своей жизнью, а нарочито выбрать, как Ахилл, короткую жизнь и преждевременную смерть… Даже Ахилл… остается зависим от рассказчика, поэта или историка, без которого все его деяния тщетны… [421]

Мотивы поступка Яна Палаха во многих отношениях близки к мотивам греков гомеровской эпохи: потребностью в публичности, потребностью умереть, – причем в блаженстве (как говорит Хана Арендт, без непременно религиозного подтекста), навсегда обеспеченном деянием. Но гомеровское решение было абсолютно индивидуалистичным: требовалось мужество, но не требовалось высокая коллективная причина (высокое дело). Решение в духе Перикла звучало следующим образом: существование и качество полиса, гражданского сообщества, гарантировало устойчивую идентичность и бессмертие тем, кто вносил вклад в него своими действиями. По сути, это сходно с решением Исайи и других еврейских пророков: идентичность и непреходящую ценность индивид получает благодаря принадлежности к божественно избранному народу, если он выполняет его законы и осуществляет необходимую социальную активность. Христианское решение походит на Периклово в том, что акцентирует замещающий характер жертвы; оно опирается на еще более древние формы этой идеи: выкуп ритуальной человеческой жертвы другой жизнью, однако, как и в Афинах, связывает жертву с безопасностью всего народа – всего человечества. Действия буддистских монахов показывают, что и в других традициях должны присутствовать исторические мотивы такого поведения, которые могут помочь в нахождении путей укрепления личности без поддержки агрессии, – на основе обретения позитивной социальной жизненной цели.

Глава XII ВМЕСТО РЕЗЮМЕ

Побуждение исследовать и описать открытие смерти возникло у меня в процессе наблюдения детей, – не больных и не испытывающих дистресс; записи об их жизни не могли открыть ничего особенного, кроме свидетельств любви в семье. Первый возникший в процессе изучения этих записей вопрос: как объяснить то, что дети высказывают мысли о смерти, как будто подслушанные в далеких от них культурах? Полвека назад многие психологи ответили бы на этот вопрос в духе теории индивидуальной рекапитуляции стадий культурного развития человечества. Сегодня такой ответ не может быть принят. Что же вместо? Мы предполагаем, что феномены, на основе которых формируются концепции времени, смерти и т. д., могут порождать весь спектр доступных человеку идей; в процессе нормального взросления дети устраняют из своего сознания те, что не приемлются их культурой.

Эта довольно туманная гипотеза выросла из предположения, выдвинутого Ониансом при решении проблемы, которая, по всей видимости, была близка нашей: как объяснить распространенное сходство ранних представлений европейцев о теле, психике, душе, мире, времени и судьбе? По мнению Онианса, хотя культурных взаимовлияний исключить нельзя, все же более вероятно, что одни и те же феномены приводили людей к одним и тем же выводам. Феномен определяется как данные опыта в любой конкретный момент [422] . Полезно рассматривать феномены как имеющие объективные и субъективные источники. Если в далеких друг от друга культурах люди сходно понимают феномены и реагируют на них, мы делаем вывод о существовании общечеловеческой предрасположенности к такому поведению. Именно это, видимо, можно сказать по поводу ранних концепций души и тела, судьбы – включая смерть, – и времени. (Правда, из всего вышеперечисленного древние представления о времени наиболее вариабельны [423] .)