Роман о себе - Борис Казанов

Бедная Лиза!

Я был в каком-то отчаянье… Черт возьми! Разве я не взял для рассказа у юной Лизы лучшие мгновения любви? А она столько искала меня в памяти, пока не сошелся у нее с книгой, а книга с воспоминанием! Да, я не стал ни известным, ни знаменитым. Книги мои вышли, но это можно объяснить случайными везениями. Но - почему, почему? Или кто-то писал, кроме меня, о настоящих зверобойных шхунах в русской литературе? Или кто-то в мире писал о том, что я в «Полынье»? Почему же тогда никто меня не знает и не будет знать? И я еду опять куда-то рыбу ловить… Мне хотелось остаться одному в поезде, и чтоб этот поезд куда-то меня привез. Я выйду из поезда и очнусь от странного сна, в который себя погрузил. Если б так умереть - как куда-то приехать! Может, в этом и есть смысл того, что я еду к Нине? Мы очнемся в смерти - и что-то будет! Или - нет?…

Я сидел, изнывала душа… Вдруг почувствовал родство с Леной. Она спала, склонился к ней, целовал ей руки, как недавно она мои… За что ее благодарил? Мне было так тоскливо, как будто кончена моя жизнь с Ниной… Или предчувствие меня обманывало когда-нибудь? Я застану Нину у Бронниковых, не одну, с психиатром… Пошел на супружескую связь!… Нина поздоровалась со мной - и все. Кажется, я говорил, что ни одна женщина мне не изменила. Да я солгал! Вот Нина, что же это такое?! Она изменила мне… А как теперь мне? Как жить, как дотянуть до рейса?

Снова я работал на «МРС-05», ждал, пока «Мыс Дальний» выйдет из ремонта в Находке. Зима явилась ранняя: давка из-за транспорта, схватки у водочных ларьков, у хлебных магазинов… Никаких продуктов! Хоть шаром покати… На «мэрээске» я ходил по трюму, расшвыривая ногами пачки тонкого печенья, коробки болгарских конфет, какао «Золотой ярлык»… У нас были везде связи, так как у нас были «огороды», было море в кармане. Не знал, куда подевать очищенного краба… Нести к Бронниковым, радовавшимся замужеству Нины?… Несу к Пете Ильенкову, земляку. Петр в Дании, принимает суда… К Рае? Там другое: обиделась из-за родственницы… Я скучал по Нине, выскакивал из такси. Мне казалось, что она прошла по улице… Если б я потерял с ее уходом свою тоску!…

Раз сплю на «МРС-05», слышу: наверху топот. Как будто пробежала рота солдат по команде «Разойдись». Вскакиваю, бегу на камбуз, где Инна оставила мне еду. Включил свет и ужаснулся: сотня крыс орудует там, поедая все… Как они забрались? Я повесил на швартовые концы антикрысиные щитки. Выбегаю на палубу: крысы цепочкой идут по канатам… Ведущая крыса на щиток залезает, оборачивает его, летит в воду со щитком, а остальные уже пошли беспрепятственно…

Как здесь будешь жить?

Перебрался на «Дальний», а когда вернулся из Южной Кореи, переселился к Косте, недавнему мужу Лены-артистки. Здоровенный парень, мотоциклист, весь в коже, гордый, что орел. И вдруг - сорвался: помрачение ума. Подлечился, тихо работал на почте, я к нему перешел. Костя страдал, что его бросила Лена. Приводил женщину, жену моряка, окружал ее, шлюху, небесным нимбом. Мы относились один к другому сердечно. Костя говорил: «Придешь из рейса, дверь закрыта - можешь стекло разбить!» Сделали вечер, все пришли: Лена, Нина Бронникова, моя Нина. Они не знали, что пьют: «Ройял» с кока-колой… Упились! Лена уселась ко мне на колени, обняла. Никак их с Костей не склеишь! Даже моя Нина передавала, ужасаясь, как некрасиво Костя выглядел без ума… Сама она была здорова, жила с психиатром на Верхне-Портовой… Она ходила здоровая, и это была ее беда. До нее дошел весь ужас жизни, в которой при сознании еще хуже, чем без… Одарил Нину бутылками кока-колы, банками сока, конфетами, блоками жевательной резинки. Перед этим одарил Лильку, ее сестру, ставшую почти сумасшедшей. Так я потерял жизнь с Ниной, к чему-то ее ведя и почти выстроив в уме. Но что это была бы за жизнь - я не знал.

Опять весна, все завеяно, бегу в ТУРНИФ за зарплатой. Вбежал, хочу обминуть невысокую женщину, поднимающуюся с одышкой по лестнице. Она как толкнет меня в бок с дикой силой… «Ольга Васильевна! Прости, миленькая, не заметил…» - «Собирайся в рейс». - «Куда?» - «На острова Полинезии… Нет, в Новую Зеландию!…» Какая разница? Здесь зима, а там лето… Бегу к Косте, переодеваюсь в летнее, бегу по обледенелому виадуку, зная, что завтра, за Японией, будет тепло. Впереди меня бежит еще кто-то: местный житель; торопится в зимнем пальто. Бежал, по-видимому, через двор, содрал с веревки с бельем, не заметив, мерзлый лифчик, и он на нем сзади болтается, зацепившись за воротник… Разве я его предупрежу? Беги, дорогой…

Вот к этой жизни я и еду!

Утром, уже близко к Чите, Лена сидела тихо, со своими кулями, одетая во все одежки. Так и не угостила меня копченой колбасой! Сберегла для мужа и сына… А эти кули? Ведь мне теперь таскать их! Мы сидели вдвоем, я пускал дым в купе. В окне летели деревни, в палисадниках огорожены дикие ели. За шпалерами высоких берез пылила дорога, два самосвала, кладбище, склон с сосной, стога соломы, Байкал… Чувствуя отстраненность Лены, я впал в дурное настроение, представляя себя рядом с ней стариком. Во Владивостоке я обижался, когда меня называли «отец». Не забуду, как это случилось в первый раз. Ехал на пароме с Ниной, ей пришло желание меня обнять. Молодая, она проявляла ко мне какую-то материнскую нежность. Люди сидели, никто не брал в голову, что девка прилипла к седому мужчине. Вдруг кто-то хлопнул меня по плечу: «Огонек найдется, отец?» - и я, как в тумане, под неимоверный гул крови в голове, угостил парня сигаретой, хотя он просил прикурить. Не догадываясь, что со мной, парень отошел, поблагодарив. Жуткое дело, как разобиделся тогда на Нину! В отместку, когда вошли в комнату, заставил ее голой собирать бусинки на ковре… Я думал о Нине, не зная, что ее уже нет, и сердился на Лену, которая молчит, и так, молча, и исчезнет. А тут проводник: «Извольте, мадам, получить свой билетик!» Оттренированный к косому взгляду, я понял, что связь наша раскрыта. Разъяснил и его гнусную ухмылку: «Докривлялась, потаскуха, связалась со стариком… То-то тошно тебе!» Знал этого негодяя, он подбирал несовершеннолетних девчонок. Слышал, что уволок одну в свое «Служебное отделение», придравшись, что едет без билета. А солдатик, совсем мальчишка, уже связывавший с ней судьбу, лишил себя жизни, выбросившись на рельсы, как когда-то зэк. Вот: работает, не осудили, и еще насмехается! А Лена молчит…

Тут ей понадобилось что-то у меня выяснить, и она, забыв, что ей надо взять билет, так естественно потянулась ко мне и, выяснив, улыбнулась своей печальной, зовущей улыбкой: «Какой вы негодяй, Борис Михайлович!…» Она была моя со всеми своими кулями, и мы дышали воздухом, который мы выдыхали, - такие, прощающиеся уже, подъезжающие к Чите.