Иностранные связи - Элисон Лури

Художественные музеи — другое дело. Скульптуры и полотна по-прежнему служат своей истинной цели: радуют людей, объясняют мир, помогают строить будущее. Они продолжают жить, они бессмертны, а вся эта рухлядь мертва; нет, хуже — спит вечным сном, как и его страсть к Розмари Рэдли. Есть что-то жуткое и бессмысленное в этой огромной викторианской лавке древностей. Стулья, блюда, скатерти, ножи, часы — столько, что и не счесть, — застыли здесь навеки, ненужные, бесполезные, как и его страсть к Розмари и любовь к Ру.

Фреду вдруг становятся отвратительны тысячи застывших вещей, которые обступили его со всех сторон, и он идет прочь, потом пускается бегом по лестнице к выходу. Оказавшись снаружи гигантского мавзолея цвета шоколада, Фред жадно глотает свежий воздух, вдыхает запах бензина и скошенной травы. Ну и что теперь делать? Забрать вещи у Розмари или пусть они спят вечным сном у нее дома, как в Музее Виктории и Альберта?

Если бы Розмари была в Лондоне… если бы проклятый ключ нашелся еще до ее отъезда… можно было бы нагрянуть к ней и без приглашения, войти в дом, поклясться в любви и доказать ее на деле, уверить, что не разлюбил. Боже милостивый, как можно разлюбить Розмари?

Надо было пойти к ней сразу после ссоры… Или тогда, две недели назад, на радиостанции… нужно было набраться смелости, пройти в студию вслед за кем-нибудь, разыскать Розмари, сказать ей… Как вышло, что он сделался таким медлительным и осторожным, стал так чтить правила, условности и общественное мнение — словом, превратился в настоящего англичанина?

Полюбуйтесь: профессор одного из лучших американских университетов, двадцати девяти с лишним лет, шести с половиной футов роста, стоит как дурак возле Музея Виктории и Альберта, переминается с ноги на ногу, не может пойти забрать какой-то несчастный свитер. Духу у него не хватает! «Ну же, не трусь, как слюнтяй-англичанин», — подгоняет себя Фред и бодрым шагом направляется к югу, в сторону Челси.

Спустя двадцать минут, на Чейн-сквер, Фред понимает, отчего ему так не хотелось идти. Дом все тот же, до боли знакомый, и не верится, что Розмари — настоящая, его Розмари, а не та, фальшивая, с радиостанции — не откроет сейчас сиреневую парадную дверь, не подставит ему личико для поцелуя. Совсем не хочется переступать порог этого дома, входить в знакомые комнаты незваным гостем. Если бы все не пошло наперекосяк — возможно, сегодня, сейчас… К горлу Фреда подступает комок, будто он проглотил мокрый воздушный шарик.

Пытаясь подавить это чувство и думать только о сером свитере, Фред поднимается по лестнице, звонит в дверь. В ответ на знакомый перелив звонка — ни звука.

— Розмари! — не выдержав, кричит Фред. — Розмари! Ты здесь?

Тишина. Фред снова звонит, ждет еще минуту-другую и вставляет ключ в замок.

В доме, как он и ожидал, тихо и сумрачно. Фред закрывает за собой дверь, нажимает на кнопку под золоченым столиком в прихожей, чтобы не взревела сигнализация, — он уже не раз отключал ее по просьбе Розмари.

Ставни в большой гостиной закрыты, но даже в полумраке видно, что в комнате все вверх дном. По полу разбросаны газеты и диванные подушки, на столах — неубранные тарелки и бокалы. Похоже, миссис Харрис в отпуске. Фред осматривается в поисках книги, но здесь ее не видно. Может, наверху?

Фред уже направляется в коридор, как вдруг слышит снизу шум — глухой стук и шарканье ног. Фред замирает, прислушивается. Неужели Розмари пустила жильцов? Или в доме воры и сигнализация не помогла? Бежать бы без оглядки, но ведь это трусость и слюнтяйство! Фред ищет глазами, чем бы вооружиться, хватает черный зонтик из китайской урны возле столика в коридоре. От кочерги проку было бы больше, зато если это не воры, то зонт сойдет за часть наряда. На улице, правда, солнечно, но многие лондонцы в любую погоду ходят с зонтами, как Гей и его современники ходили с тросточками.

До боли в пальцах сжимая бамбуковую ручку, Фред спускается по изогнутой черной лестнице. На нижнем этаже сквозь зарешеченное окно кухни, увитое плющом, сочится неяркий зеленоватый свет. В глубине кухни, в кресле-качалке, сидит женщина. Миссис Харрис, точно: голова повязана все тем же платком, рядом, у раковины, ведро со шваброй. На столе перед домработницей — бокал и недопитая бутылка, судя по всему, джина Розмари.

— Явился! — гаркает миссис Харрис грубым пьяным голосом, даже не повернув головы в сторону гостя. Фред видел ее лишь однажды, да и то мельком, но не может не заметить, что с тех пор домработница сильно изменилась к худшему. Она сидит босиком, пряди нечесаных волос закрыли лицо. — А я-то думала, ты в Штаты убрался.

— Послезавтра уезжаю.

— Вот как? — Язык у нее заплетается. — Ну и чего тогда пришел?

— Забрать одежду, — цедит в ответ Фред, едва сдерживая гнев. — Услышал шум и спустился посмотреть, в чем дело.

— Угу, — фыркает миссис Харрис.

— Именно. — Не хватало еще, чтобы Фред испугался какой-то пьяной домработницы.

— В дом залез. Внаглую. Щас полицию вызову. — На губах миссис Харрис хмельная улыбочка.

Полицию она, конечно, не вызовет, зато расскажет обо всем Розмари, да еще с самыми скверными подробностями.

— А вы? Сами-то вы что здесь делаете? — переходит в наступление Фред.

Миссис Харрис таращится на него из мрака пьяным, неподвижным взглядом.

— А ты как думаешь, профессор Всезнайка? — отвечает наконец она.

Фред отшатывается. «Профессором Всезнайкой» любя, полунасмешливо звала его наедине Розмари, стоило ему сказать что-нибудь умное. Откуда это прозвище известно миссис Харрис? Подслушивала телефонные разговоры? Или Розмари рассказала?

— Леди Розмари еще не приехала? — спрашивает Фред, в душе у которого затеплилась надежда, что любимая уже вернулась или скоро вернется и застанет его. Вполне возможно, миссис Харрис было велено прийти и убрать в доме к ее приезду. Нечего сказать, уборка! Тем не менее Фред старается говорить вежливо или хотя бы спокойно. — Скоро ли приедет?

Миссис Харрис долго молчит. Наконец пожимает плечами:

— Может, и скоро.

Наверняка ведь знает, но или не хочет говорить, или подчиняется приказу Розмари.

— А сегодня вы ее не ждете? (Нет ответа.) Завтра?.. Ладно. Тогда пойду за вещами.

— То-то же. Забирай свое барахло и уматывай. Скатертью дорожка! — рявкает миссис Харрис и тянется к бутылке.

Возвращаясь наверх, Фред представляет себе, как ужаснется Розмари, когда приедет, если только миссис Харрис не возьмет себя в руки! Кто-то — только не Фред! — должен ее предупредить, должен рассказать ей, что устроила без нее в доме образцовая домработница!

Фред ставит на место грозный зонтик и поднимается по изогнутой белой лестнице в спальню Розмари. Здесь не так мрачно — ставни полуоткрыты, и яркий, с золотыми пылинками, свет льется в комнату Розмари, на взгляд Фреда, самую красивую в доме, с высоким потолком и зеркалами повсюду. Стены в спальне выкрашены в нежный розовато-кремовый цвет, деревянные украшения, лепнина и камин снежно-белые, старинная мебель тоже белая, с позолотой. Увы, и эта комната в страшном беспорядке. Все ящики выдвинуты, их содержимое усеяло пол, там же валяется и лампа; покрывало с кровати сдернуто, подушки раскиданы, на туалетном столике — битое стекло, перевернутые флаконы, и пахнет от них чем-то затхлым и приторным.

Фреда охватывает приступ вины, тоски и отчаяния. Боже, что творилось в душе у Розмари, когда она покидала Лондон! Затем горечь сменяется злостью на миссис Харрис. Что она себе думает? Почему не навела порядок, не избавила Розмари — да и его тоже — от подобного зрелища? И вновь возвращаются муки совести: ведь это он уговорил Розмари нанять миссис Харрис. Отчасти из-за него в доме такой кавардак, а внизу торчит пьяная неряха. Ну, теперь-то уж ничего не поделаешь.

Фред заглядывает в ванную. Вся в зеркалах и плитке цвета персика, комната до того грязна (даже унитаз полон несмытого дерьма), что Фред из брезгливости не дотрагивается до бритвы и зубной щетки. Неужто миссис Харрис — и думать противно! — хозяйничает у Розмари как у себя дома, шарит в ее вещах, моется в ее ванне и… даже отсыпается с похмелья в ее белой с золотом кровати с четырьмя столбиками?

Так вот, значит, откуда беспорядок. А он-то решил, что это Розмари от расстройства… А ведь когда он слышал голос Розмари на радиостанции, она не показалась ему такой уж несчастной. Говорила спокойно, даже весело. Фреду чудится ее серебристый голосок: «Спасибо, Деннис, я безумно рада, что я здесь». Розмари его больше не любит, а возможно, никогда и не любила.

Содрогнувшись, Фред ступает по замусоренному китайскому ковру с нежным цветочным рисунком, открывает стенной шкаф и без груда находит в глубине свой свитер. Фред сдергивает его с крючка, перебрасывает через руку и продолжает поиски, но любимой рубашки не видно. Спальня полна одежды Розмари. Взгляд Фреда выхватывает то ее длинную розовую накидку и небесно-голубой стеганый халат, то прозрачные блузки, то ряды босоножек на высоких каблуках — точно клетки крохотных птичек. Многие из вещей будят у Фреда сокровенные воспоминания. Вот длинное светло-серое вечернее платье с размытым узором из листьев — его складку, тонкую, как паутинка, Фред ласкал тайком на спектакле «Так поступают все»; вот шелковая вуаль цвета зеленого яблока — Розмари была в ней на вечеринке, и легкая ткань так нежно шелестела при каждом ее шаге.