Буря на Эльбе - Мириам Георг

Зильта была его опорой, и он мог лишь быть благодарным женщине, которая оставалась рядом с ним, хотя не всегда понимала или одобряла его решения.

Медсестра надела на него халат, укрыла ноги одеялом и молча выкатила коляску из палаты. Зильта шагала рядом с ними и безостановочно говорила. Альфред искоса посмотрел на нее – сегодня она будто бы нервничала. Он взял ее за руку, и Зильта в ответ с улыбкой сжала пальцы. Они прогулялись по парку, и после прогулки Альфред осознал, насколько устал. Хотелось надеяться, что совсем скоро он вернется домой, к своей обычной рутине, но с каждым днем он становился все слабее. Быть может, ему все-таки стоит пройти курс лечения, который ему советовал врач? Впрочем, мысль о том, чтобы опустить руки, пугала его сильнее всего.

– Позвольте мне взять кресло. – Альфред услышал голос жены.

– Вы уверены, мадам? Это не так-то просто, – запротестовала медсестра, которая до сих пор катила кресло, но Зильта не мягко ответила:

– О, глупости, у кресла есть колеса.

И прежде чем Альфред успел опомниться, Зильта покатила инвалидное кресло по коридору.

– Куда ты меня везешь? – со смехом спросил Альфред. Зильта ответила со внезапной серьезностью:

– Я хочу показать тебе кое-что.

– И что же? – нахмурился Альфред.

– Это сюрприз.

Они свернули за угол, и он с удивлением уставился на открывшуюся перед ним картину. В центре комнаты стоял стол, на котором разместилось семейство плюшевых мишек.

– Это новое детское крыло, – объяснила Зильта. – Разве не чудесно выглядит?

– Очень красиво, – кивнул Альфред, – но я немного устал, может быть, вернемся и выпьем чаю?

К его удивлению Зильта покачала головой.

– Не сейчас. – Она подвезла его кресло к занавескам, которые скрывали угол комнаты. – Альфред, только не нервничай, постарайся оставаться спокойным. – Зильта отодвинула занавеску в сторону, и Альфред увидел небольшую кровать.

Дыхание перехватило. Прежде чем он понял, что происходит, Зильта шумно втянула воздух:

– Есть кое-что, что ты должен знать. Когда ты заболел, я телеграфировала в Англию. Лили вернется в Гамбург на этой неделе.

Потрясенный, мистер Хакаби рассматривал фотографии, лежавшие на прилавке. Его темные глаза сузились от волнения, он подносил фотографии к свету одну за другой, подолгу разглядывая. На несколько минут в маленьком магазинчике воцарилась тишина, нарушаемая лишь тихим скрипом цепей, на которых висела клетка с альбатросом. Лили решила дать ему время – она прекрасно знала, насколько пугающими были фотографии. Наконец, мистер Хакаби расстроено выдохнул.

– Британия – владычица морей! – пробормотал он, качая головой в недоумении. – Патриоты гордятся тем, что мы властвуем в океанах, торговле, колониях. Но о каком господстве может быть речь, если у нас самих дела в стране обстоят таким образом? Это позор! – Сейчас он смотрел на фотографию маленькой девочки.

Ее тело было покрыто синяками, просвечивавшими сквозь дыры домашнего платья. Сжавшись в комочек, он сидела в углу комнаты, зажимая уши ладонями, глаза были широко распахнуты от испуга. Лили сделала этот снимок украдкой. В тесной комнатушке ютилась семья из шестнадцати ирландских иммигрантов. Жизнь девочки проходила в бедности. Она явно часто голодала… Синяками наградили ее старшие братья, которые били сестру тогда, когда никто не видел.

– Какая мрачная картина жизни, – пробормотал мистер Хакаби.

Лили кивнула. Он попал в самую точку. По большей части Лили обращала внимание на детей. Грязные, худые, в рваной одежде… Многие из них ходили по улицам Ливерпуля без обуви, несмотря на зимнюю стужу, работали в угольных шахтах, на фабриках, трубочистами и продавцами. Хотя в правительство поступали предложения сократить рабочий день для детей до десяти часов, дальше предложений дело не зашло.

Один из снимков особенно запал в душу Лили. На фотографии ватага мальчишек, которых Кейт заманила корзинкой с пряниками, устроилась у фонтана Себле, что в центре города, и позировала на камеру. У каждого из них были впалые щеки, истощенные тела, мальчишки улыбались беззубыми ртами. Ни у кого из них не было обуви. Но на фотографии был запечатлен краткий миг счастья, подаренный нежданными сладостями. И это счастье заставило их глаза сиять. Лили внимательно рассматривала фотографию. Головы детей казались непропорционально большими относительно хилого тела, надутые животы походили на мячи. Эмма как-то говорила Лили, что недоедание влияет на рост и структуру костей.

Мальчишки были еще детьми, но внешне напоминали маленьких старичков. В сущности, может быть они и были стариками: за свою короткую жизнь они повидали и пережили слишком многое. Вздохнув, мистер Хакаби собрал фотокарточки и положил их в конверт. Он выглядел потрясенным.

– Я знаю, как лучше ими распорядиться. Уверен эта бедная девочка будет преследовать меня сегодня во сне. Речь ведь о детской хартии?

Лили кивнула. Она знала о законе, потому что Кейт была одним из председателей Общества по предотвращению жестокого обращения с детьми, которое добилось принятия этого закона. Это был первый в Британии закон о защите детей, и благодаря ему детям можно было помочь в самых ужасных ситуациях. Но детей, нуждающихся в защите, было слишком много, и не было возможности приютить их всех. Наконец, мистер Хакаби собрался с силами.

– Давайте поговорим о чем-нибудь более жизнерадостном. – Он улыбнулся и повел Лили в заднюю часть магазина. – Мне срочно нужна чашка чая! – Прищурившись, он поднял крышку с ржавого чайника. – И я уверен, что вам тоже не помешает, учитывая, как холодно на улице.

Они сели у маленькой печки. Некоторое время мистер Хакаби помешивал чай в своей чашке, погрузившись в раздумья. Лили никогда не видела его таким задумчивым, обычно он кипел энергией.

– Мне показалось странным воссоединение Лира и Корделии, – сказала она, пытаясь отвлечь его. – Я совсем забыла об этом! Прошло столько времени с тех пор, как я в последний раз читала пьесу.

Он словно сбросил сковавшее его оцепенение. Еще несколько мгновений назад его глаза казались остекленевшими, но сейчас взгляд стал задумчивым и сосредоточенным.

– Но разве это не трогательно? Лир наконец-то примирился с дочерью, а теперь она умирает по его вине. Теперь он умоляет ее остаться еще хоть ненамного, но уже слишком поздно… Я всегда находил эту сцену особенно трогательной.

Лили сглотнула.

– Я никогда не думала об этой сцене в подобном ключе, – тихо ответила она.

Мистер Хакаби увидел, что ее чашка опустела, и осторожно налил ей дымящийся чай. Дрова потрескивали в камине, чай источал пряный, успокаивающий запах.

– Эта пьеса повествует об абсурдности человеческого существования. Может быть, кто-то считает иначе, но я думаю, что Шекспир хотел показать в ней неспособность выразить сложность человеческих чувств словами, – осторожно пояснил он, поставив чайник обратно на плиту.