Вифлеемская Звезда - Абрахам Север

и добавила: — Можешь быть свободен.

Он ушёл. У него было странное чувство, будто он обладал скрытым оружием, которым не умеет управлять. Он вспомнил, как она, однажды, сравнила его с Печориным и Базаровым27. Фаталист и нигилист. Ей было отчасти жалко Сергея, но ничем полезным она этого не проявляла. Колязина она стала раздражать, хотя едва ли остались учителя, которые этого не делали.

Дела шли в гору. Любые попытки посмотреть на Инессу пресекались жуткой травлей со стороны разума. Нечего самодеятельность тут за счёт инстинктов и гормонов разводить! Механизм быстро отладился, но выковырять из недр эту зазнобу было не так уж и просто. Ему была она гадка, её голос, её решительность. Всё, что каким-то образом было с ней связано, теперь очернялось и выносилось вон со двора сознания. Небесные чертоги неземной красоты безжалостно разрушались и предавались забвению. Как сожжение литературы во времена Третьего Рейха.

Настроения не особо поднималось. Дома его всё раздражало, вплоть до игр с сестрой. Надоедало ему всё это. Он выходил на прогулки. По вечерам. Брал иногда с собой листы и уходил за город к полю, там возле трансформаторной будки и бетонного ограждения стоял дырявый диван настолько непристойного вида, что осмелиться сесть на него было равноценно признанию в себе бездомного. Несмотря на внешний вид и валяющиеся вокруг резинки да бумажки, Сергей здесь устраивался и иногда провожал солнце за лесной массив, расписывая холсты драконами. Он устал от суеты, хотелось покоя и умиротворения. Здесь он мог курить столько, сколько захочет и не слушать кудахтанье Алёны Витальевны.

Оставить этот мир, съездить в отпуск, вот, от чего бы он не отказался. Никому нет до этого дела, пожалуй, даже самому ему. “Это пройдёт”. — говорил он себе с мудростью древнеиудейского царя Соломона. Оно и прошло. Весна закончилась.

XVII

Несчастным или счастливым человека

делают только его мысли, а не внешние

обстоятельства. Управляя своими мыслями,

он управляет своим счастьем.

Фридрих Ницше

Периоды сменяли друг друга отнюдь не по календарным месяцам. Ещё в мае все плавились от жары. Июнь обещал быть настоящей печкой. А для кого-то даже не только в смысле температуры.

Первого числа часть класса решила отметить конец учебного года в какой-нибудь пиццерии или кафе. Егор Матвеенко обещал принести алкогольных напитков. Дело было весьма серьёзно.

Валера Цвик просил Сергея принять участие, но тот поставил жирный крест на мероприятии. Ему даже было не интересно, кто туда идёт и в каком количестве. Человек десять наскребстись должно было, но друг Валеры был непоколебим.

Предстояли последние настоящие ничем не обременённыелетние девяностодневные каникулы в жизни. Казалось бы, надо отрываться по полной. У Сергея не было волны нахлынувшей радости. Он будто и не ждал их. Стало как-то безразлично. С тех пор, как он разделался со своей проблемой, ему приходили фантомные видения того, чего он якобы лишился. Они нагружали систему. Становилось неприятно, от них болела голова.

Где-то Сергей слышал, что после глубоких потрясений, многие становятся циниками и стараются заглушить боль, обесценивая процесс, который привёл к плачевному результату. Колязин никогда не страдал наивностью и всё меньше и меньше верил в человечество. В нём копилось презрение. Первого июня он так и написал в своём дневнике: “Я не могу относиться серьёзно к тем людям, которыми движут гормоны. Огромную часть культуры, взращенной на восхвалении прекрасных чувств можно выкинуть на помойку, так как сами создатели этой культуры не сознают, что воспевают. Их высокие идеалы следует свести к классу животных потребностей. Ничем большим, кроме получения удовольствия и самоудовлетворения они не руководствуются. Они просто сделали красивую ширму, чтобы скрыть убогую начинку, называя это романтикой. Люди, считающие любовь чем-то прекрасным, не заслуживают большего уважения, чем алкоголик с бутылкой водки в руке”. На такие выводы натолкнули циника его исследования человеческой природы и философия в свободное время. Где он брал образцы для исследования? Он сам стал прототипом и подопытной крысой. Тщательно проанализировал свой собственный опыт.

Ставил диагнозы профессор Колязин обществу посредству досконального изучения собственного поведения. Он уже знал, что с ним происходило в последние месяцы. Он прочувствовал на себе всю прелесть, именуемую “дофаминовыми качелями”. Его мозг выделял конские дозы перакты, когда бедный Сергей явственно или мысленно взаимодействовал с объектом восхищения, иначе именуемым теперь катализатор. Ярким примером могут служить его перевозбуждения от блаженных снов. Из-за чрезмерной активности, синапсы, принимающие захват гормона желания становились более терпимы к выделяемой перакте. Развивалась толерантность28 к дофамину. Прежнего объёма гормона стало не хватать. Происходила ломка, из-за которой он так плохо себя чувствовал. Выходило, что мозг на бессознательном уровне вводил своего носителя в зависимость от перакты, чтобы вынудить использовать разум для овладевания катализатором. Этим объясняется подавленность при невзаимности или разрыве отношений. Обыкновенная наркотическая ломка, от которой сложно избавиться.

Осознав, что происходило с самим собой, профессор Колязин признал свою бывшую несостоятельность и обозвал себя “рабом своих желаний”. Влачить жалкое существование раба он не собирался и стал выше этого. Он знал, к чему рано или поздно приводят такие штучки. Он когда-то вычитал про эксперимент американских учёных над крысами, которым предоставили волшебный рычаг, соединённый проводами с мозгом грызунов. Нажатие на рычаг вызывало у крыс приятное ощущение, которое, как выяснилось позже, вызывает дофамин. Крысы, ничем не обременённые, стали тыкать рычаг до восьми тысяч нажатий в час. Как итог: животные сдохли от потери сил и обезвоживания, потому что не могли остановиться.

Пример, конечно, утрирован, но где гарантия, что человек, вершина сегодняшней эволюции, имеющий такой интеллект и разум, станет отказываться от кнопки счастья? Конечно откажутся! Никогда же никто не полезет на поле брани во имя любви, и никто никогда не закроет своим телом пулемётное окно, никто никогда не подорвёт с собой пяток негодяев. А ведь всё это практически невозможно без мощного дофамино-адреналинового пинка. В холодный разум скорее закрадётся страх и трусость, а в купе с желанием жить такая раскладка приводила к коллаборационизиу, предательству и прихвостничеству.

Профессор Колязин, без сомнения, увлёкся этой темой. Ему было в новинку узнать, как и что работает. Он стал разбирать человеческие отношения и поведение на биологическом уровне. Заманчивая наука звала его в свои дебри, а он, как, невинный агнец, шёл в самую чащу за манящим голоском. Он даже не подозревал, в какое зловещее болото его ведёт эта дорога.

Скоро станут продавать клубнику, настанет дачный сезон. Хорошо, что у Колязиных не было загородного домика, который так невинно,