Светлейший князь А. Д. Меншиков в кругу сподвижников Петра I - Марина Тазабаевна Накишова

Петра Антоновича, того, которым была беременна Анна Даниловна на момент свадьбы. На основе косвенных данных исследователь обозначил промежуток времени, в который мог родиться Петр Антонович, – не раньше 1709 г. и не позже 1712 г.[762] Соответственно, бракосочетание Антона Мануиловича с Анной Даниловной происходило примерно в тот же период, немногим раньше рождения сына. А. Н. Акиньшин и Т. Н. Литвинова ошибочно приписывают И. Н. Юркину привязку события к 1710 г.[763] В своей статье он всего лишь указывает, что такая дата, обозначенная ранее в статье С. Н. Шубинского в «Русском биографическом словаре», органично вписывается в построенную им концепцию[764].

Совершить прорыв в деле выяснения даты свадебной церемонии А. М. Девиера и А. Д. Меншиковой удалось португальскому исследователю У. П. Руглю. У. П. Ругль обнаружил изданный еще в XIX в. и совершенно выпавший из поля зрения отечественных исследователей документ, который указывает на точную хронологическую привязку событий[765]. 3 июля 1712 г. английский посланник при русском дворе Ч. Уитворт писал статс-секретарю Сент-Джону: «Ко всему этому прибавлю, что в ночь перед отъездом Государя из Петербурга, сестра князя Меншикова с царского разрешения вышла за муж за одного из царских генерал-адъютантов, который долго домогался ея руки вопреки воле князя»[766]. Не вызывает сомнения, что генерал-адъютант, упоминавшийся Ч. Уитвортом – не кто иной, как А. М. Девиер. Сличение сведений из письма английского посланника, а также из «Походного журнала 1712 г.» позволяет определить дату свадьбы Антона Мануиловича и Анны Даниловны в промежутке второй половины июня – начала июля 1712 г., предположительно 14–15 июня[767]. Основываясь на ней, можно указать и дату рождения Петра Антоновича как вторую половину 1712 г. Сообщение Ч. Уитворта, кроме того, подтверждает факт личного участия Петра I в семейных делах А. М. Девиера и нежелание Александра Даниловича выдавать сестру замуж за него. Очевидно, что обладавший непомерными политическими амбициями князь был не в восторге от кандидатуры жениха, на момент свадьбы занимавшего весьма скромное положение, – А. М. Девиер служил подполковником гренадерского полка, в 1711 г. был пожалован вместе с П. И. Ягужинским чином генерал-адъютанта. Учитывая политическое влияние А. Д. Меншикова в начале 1710-х гг., можно предположить, что он рассчитывал на более выгодный брак для своей сестры.

Примечательно, что Ч. Уитворт сообщал Сент-Джону о настойчивом желании А. М. Девиера стать зятем А. Д. Меншикова. Г. фон Гельбиг объяснял это стремление наличием у Антона Мануиловича и Анны Даниловны взаимных нежных чувств и душевной привязанности. К сожалению, комплексов корреспонденции семейной четы не сохранилось, а в других документах имя супруги генерал-полицеймейстера встречается крайне редко. Косвенно на нежные супружеские чувства Анны Даниловны указывает то, что во время суда и следствия над генерал-полицеймейстером по делу Девиера-Толстого графиня Девиер защищала своего мужа, слезно и «униженно» обращалась к брату с просьбами о милости (до этого случаи контактов замужней Анны Даниловны и Александра Даниловича не фиксируются)[768]. Относительно А. М. Девиера и его симпатии к Анне Даниловне в историографии существует другое мнение. С. Н. Шубинский усмотрел в браке португальца голый расчет, поскольку А. М. Девиер «чувствовал себя чуждым в высшем обществе, которое относилось весьма сдержанно и холодно к португальскому выходцу», и, соответственно, хотел преодолеть это препятствие с помощью женитьбы на представительнице новой, созданной Петром I, аристократии[769].

Какими бы ни были обстоятельства заключения брака Антона Мануиловича с Анной Даниловной и реакция на это князя, между членами семей Меншиковых и Девиеров должны были сложиться семейные связи, которые накладывали на новоиспеченных родственников определенные обязательства и наделяли их новыми социальными ролями[770]. Согласно наблюдениям исследователей, семья в государствах раннего Нового времени являлась основополагающей социальной единицей, которая еще до рождения ребенка определяла его место в политической иерархии (наиболее ярким воплощением принципа родственности была практика местничества в Московской Руси). Принадлежность к семье или роду гарантировала занятие соответствующей семейному статусу должности, а также служила для включения личности в конкретную политическую группировку (этот тезис нашел отражение в работах Д. Рансела, Дж. П. Ле Донна, Дж. Леви и др.[771]). Несмотря на ряд мер, направленных на ликвидацию власти родственных кланов, – отмену местничества, введение при Петре I Табели о рангах, – на протяжении XVIII в. роль семейных связей в системе государственного управления оставалась весьма значительной. При этом в нововременных монархиях семейные связи органично вписывались в систему патрон-клиентских (неформальных) отношений, нередко определяли механизмы их функционирования[772]. Известный исследователь патрон-клиентских отношений во Франции XVII в. Р. Мунье полагал, что индивид, согласно выбору семьи или своему собственному, в детстве попадал под протекцию определенного патрона (в основе их отношений лежало особое чувство привязанности fidelite (нежное чувство верности))[773]. Семейная верность была наиболее крепкой основой для установления патрон-клиентской связи. Учитывая сильные и слабые стороны концепции Р. Мунье, более взвешенный взгляд предложила американская исследовательница Ш. Кеттеринг. Она подмечала, что родство – это ненамеренные отношения на основе рождения, которые налагали взаимные обязательства, а родственники – это люди, связанные кровью и браком, а не выгодой. Поэтому родственники становились клиентами только тогда, когда они попадали в зависимость от других членов своей семьи ради продвижения по карьерной лестнице. При этом патрон-клиентские связи между членами семьи обычно характеризовались большей теплотой, нежностью и устойчивостью[774]. Семейная терминология (слова «брат», «отец», «матушка» и т. д.) заняла прочное место среди эпистолярной лексики, направленной на поддержание социальных контактов. Так, А. И. Заозерский, рассматривая отношения Б. П. Шереметева и А. Д. Меншикова, указывал на общеупотребительность именований «брат», «патрон», «благодетель», которые выражали благоговение только на бумаге[775]. Эту мысль развил в своих исследованиях Д. Г. Полонский, который добавлял, что «демонстрацию личного расположения вельмож нельзя отождествлять со стремлением зафиксировать (либо подтвердить) номинальное равенство статуса политических союзников»[776]. Обращения «брат» и «отец» маркировали определенный социальный статус контрагентов, сознательно принимаемый ими в рамках обмена корреспонденцией[777].

В корреспонденции А. М. Девиера (в большей степени) и А. Д. Меншикова встречается множество различных фраз и приписок, маркировавших их принадлежность к одной семье. В случаях, когда Александр Данилович находился вдалеке от жены, детей и свояченицы Варвары Михайловны, А. М. Девиер навещал его близких, проживавших в доме на Васильевском острове, и начинал письмо с извещения: «В доме вашем все благополучно состоит»[778]. Он также информировал А. Д. Меншикова о здоровье домочадцев: «…вашей светлости любезная супруга, а нам милостивая государыня Дария Михайловна и с любезными вашей светлости детьми и Варварой Михайловной обретаютца в добром здравии, и в домех ваших все благосостоятельно»[779]. Несмотря