Коровы - Сергей Евгеньевич Акчурин

двигались одинокие задумчивые быки самых разных мастей; печальные, как будто обиженные чем-то, понурые кони, опустившие головы; грустные козы, козлики и даже барашки и овцы — все как-то по одному, не составляя компании; ну а коров в пределе телячьего видения не было вообще ни одной… Конечно, все это требовало разумного объяснения, поскольку по виду этой скотины, идущей как на какую-то казнь, телки могли предположить только самое худшее: что все эти особи провинились и следуют в одно из тех мест наказания, о которых уже не раз упоминал в своих разговорах Пастух.

После значительной паузы, в течение которой все телки настроились на разумное понимание происходящего перед ними, а сам Пастух — на внятное объяснение, требующее возвышенности эфира, коровы услышали следующее:

— Дорога эта называется просто — Большая дорога, и, как и Всеобщий Великий Тракт, вы наблюдаете ее из своего момента движения. Все сущности, идущие перед вами, не составляют гурта или стада и не нуждаются в Пастухе, поскольку, обладая большой интуицией, они никогда не теряют главного направления и не совершают ошибок, которые, впрочем, им позволяется совершать… Все это пестрое сочетание разных голов является сборищем больших и малых Художников, которых в стаде принято называть Художниками с Большой дороги.

— А почему, Пастух, — тут же спросила Джума, — Художники эти движутся хаотически? Вот, например, тот коричневый конь, две те вон козы и этот милый барашек плетутся вперед, потом поворачивают назад и тут же снова вперед, но как-то наискосок, как будто они хотят удостовериться в правильности пути… Я бы сказала, что они мечутся в неуверенности направления своего основного поступательного движения.

— Верно, Джума, они именно мечутся, движения их на дороге есть нападение на смерть, то есть на понятие проекционного мира, в котором эта скотина дефективно увязает копытами, сущностями же находясь здесь, на плоскости и под сводом. Но особи эти, не доверяя своим Божественным чувствам, не перестают размышлять о несуществующей смерти и как бы оттягивают ее, нападая на нее именно изменением движения. Ну а уж проекции их в мертворожденной иллюзии и вовсе путаются в этом вопросе, сначала доказывая, что смерти не существует, потом объявляя, что она есть, и лишь под конец ощущения своего бесплотного тела в иллюзии, полагаясь на реальное восприятие, берущее все же верх, склоняются к правильному ответу — что нет такого вопроса… Мышление этой скотины, которую вы видите перед собой, не дает ей покоя, потому что все эти лошади, быки, овцы и прочие глубже кого бы то ни было способны заглядывать в бездны существования всех трех плоскостей, созданных великим Создателем и непостижимым Намерением, и даже в те сферы, откуда эти плоскости управляются. Но, не обольщаясь своими способностями, сущности на дороге в равной степени продолжают в себе держать сознание как пугливых проекций, так и полноценной скотины, не обольщаясь — потому что не доверяют себе и вечно раздваиваются.

— А почему, Пастух, здесь не видно коров? — спросила Тонька-гадалка.

— Здесь просто мало коров, — ответил Пастух, — поэтому их и не видно. Коровий ум лишь в исключительных случаях обладает парадоксальным взглядом на порядок вещей, а без последнего нечего и соваться в эту компанию. Козы и овцы с подобными, закрученными мозгами довольствуются на этом пути положением малых Художниц и по своей численности значительно превосходят коров, именно на этой дороге составляющих какие-то единицы. В компанию свою эти оригинальные сущности не принимают никого постороннего и, тонко улавливая отсутствие свободного мышления, тотчас же прогоняют с дороги чужих, не «своих», а могут и забодать, лягнуть. Каждая особь здесь имеет только одну проекцию, отбрасываемую в нереальный мир только в один из моментов движения. Проекции эти сочиняют нелепые — с точки зрения реальности — истории о так называемой жизни в проекционной иллюзии, или увековечивают, как они считают, чувства и образы, причем выражают все это разными способами: мертворожденным, к примеру, словом, музыкой, застывшей фигурой из камня или рисунками на поверхностях нереального мира. Они обольщают бесплотных призраков красивым описанием природы, проекционной любви, несущественных чувств — словом, всего того, что не имеет никакого отношения к Божественной плоскости, хотя, впрочем, уводит тем самым проекционное мышление от понимания реального положения вещей, которое, возникнув в создании проекции, может явиться причиной самоубийства, — как это случалось с первыми призраками, разум которых еще не был испорчен способностью к воображению. Но здесь конечно же все эти красивые проекционные изыски не стоят и сухой травинки. Но сущности на Большой дороге продолжают думать и думать, и сочинять, топчась на этой дороге, и, как вы видите по сенным тропинкам, не находят себе момента даже спокойно поесть. Они совсем не пасутся, считая это третьестепенным занятием, а только ходят и думают, и могут делать это до истощения, и поэтому великий Хозяин обязал нас, Пастухов, держать неподалеку достаточно сена в виде стогов и копен, которое эти особи быстро хватают, сколько ухватят, и уносят с собой, а там уже, продолжая думать и думать, заглатывают, отрыгивают и жуют. Смотрите внимательно: перемещаясь, они все жуют на ходу!

33. Художники с Большой дороги

— Движения свои, — продолжил Пастух, — скотина эта иногда совершает так резко и неожиданно, что, рванувшись назад от предполагаемой смерти, наталкивается на свое будущее, на тех самых призраков, которых и вы видите позади себя как в тумане, и в страхе и ужасе, думая своим двойным, воспаленным сознанием Художников, что натолкнулась на мертвецов, разворачивается и несется вперед так быстро, что натыкается на свое прошлое — на бесконечно идущих впереди двойников… В головах их образовывается кошмар… В такие моменты проекции этих особей на земле осеняются гигантскими, гениальными мыслями, которые они стараются быстрее перенести на бумагу, холст или в музыку… После двух-трех столкновений подобного рода сущности как будто бы столбенеют и долго не двигаются, обессилев от увиденных бездн, но потом успокаиваются и продолжают снова идти по дороге в правильном направлении, минуя столбы без рывков и метаний. Хозяин позволяет этой уникальной скотине уходить в никуда и появляться из ниоткуда без всяких ограничений, поскольку манипуляции эти никакого ущерба сознанию Художников не наносят, за исключением того, что, вернувшись из ниоткуда, они еще долго могут искать не существующее в Божественной плоскости, с сожалением мыча, ржа или блея: «Где моя чашка? Где моя ложка? Где ноты, которые я записал? Где солнце? Где мои кисти? Где галстук? Где мой кусок мяса?..» — хотя последнее выражение считается на плоскости варварством и, если Подслушиватель услышит подобное, может последовать наказание,