Новый Мир ( № 5 2012) - Новый Мир Новый Мир

Обо всем этом и о многом другом я узнал через много лет, когда снова увидел отца после его возвращения из ссылки. Рассказал он мне и о том, что однажды встретил своего следователя в Северном Казахстане, куда и тот попал не по своей воле.

После ареста отца жизнь снова круто изменилась. На руках у Натальи Максимовны осталась беспомощная старуха свекровь и совершенно чужой мальчик, неожиданно возникший сын мужа от другой и, наверное, ненавидимой женщины. Откуда взяла она силы нести свой крест! Слегка перефразированные строки Ахматовой “Сын в могиле, муж в тюрьме, помолитесь обо мне” были бы уместны. Впрочем, в те годы эти строки могли повторять многие.

Не могу сказать, что я привязался к ней за несколько месяцев совместной жизни. Она была слишком хорошо воспитана, чтобы проявлять свои чувства, и некоторая дистанция, установленная в первые минуты знакомства, всегда существовала между нами. Пожалуй, я воспринимал ее не как женщину, которая могла бы заменить мне мать, но скорее как гувернантку, воспитательницу, добросовестно, но без любви выполняющую свои обязанности. Вполне вероятно, что она заслуживала большего.

Теперь, впрочем, нас объединили заботы об отце. Свидания с ним не разрешались, но можно было носить передачи. Мы с Натальей Максимовной готовили пакеты и с упакованными согласно тюремным правилам сумками отправлялись к большому серому дому — следственной тюрьме, где содержался отец. Насколько я понимаю, собрать продуктовую передачу было непросто, ведь материальное положение семьи сильно ухудшилось. Хорошо помню, что в нашем меню престижное место занимали фальшивое жаркое, то есть тушеная картошка в соусе, отдаленно напоминающем мясную подливу, и картофельный салат — отварная картошка с луком, заправленная подсолнечным маслом и уксусом.

Между тем наступил день моего рождения, и к нам пришли гости. Это были вернувшиеся из эвакуации моя сверстница Лиля Гимельфарб с мамой. Семья Гимельфарб дружила с моей мамой, поэтому, естественно, предполагалось, что должны дружить и дети. Возможно даже, что в далеком будущем дети могли бы и пожениться, что вполне бы соответствовало некоторому духу патриархальности, еще существовавшему в те далекие годы. Сохранилась довоенная фотография, где дети в возрасте примерно двух лет, Лиля и я — некрасивая большеротая девочка и белокурый светлоглазый мальчик, словно херувимчик с рождественской открытки, — заинтересованно смотрят в объектив, вероятно пытаясь увидеть вылетающую оттуда птичку. Отец Лили, Яков Гимельфарб, был врач. В памяти сохранился высокий стройный человек с голым черепом в морской офицерской форме с серебряными погонами. А до войны он был, конечно, штатским, и я помню новогоднюю елку у них в доме на Садовой, в красивой комнате с поразившим меня эркером, где веселый доктор Гимельфарб выступал в роли Деда Мороза. Мадам Гимельфарб, урожденная Тригер, или, как называли ее московские одесситы, Тригерша, была весьма экспансивной провинциальной дамой, и много лет спустя, когда Театр Образцова, где служили мои приемные родители Пава и Галя Мелиссарато, приехал на гастроли в Одессу, прислала Паве за кулисы записку “Лиля хочет Павла Георгиевича”, второпях и в ажиотаже пропустив слово “видеть”. По окончании спектакля, когда Пава представлял зрителям актеров, вышедших на поклон, он увидел в зале немолодую даму, которая бежала по проходу к рампе, аплодировала и кричала ему:

— А Галя приехала?

И записка и дама послужили поводом для ядовитых шуточек в актерской компании. А между тем провинциальность Тригерши не заслонила героизма ее прихода в дом арестованного адвоката Бродского, чтобы сын ее погибшей подруги в свой день рождения не чувствовал себя одиноким. Ведь в те годы семьям репрессированных не надо было надевать желтые одежды с колокольчиками: к ним и так боялись приближаться, как к прокаженным.

Конечно, тогда, в феврале 1945 года, я об этом не думал, а просто был рад маленькому празднику, где я был центральной фигурой, как в давние довоенные времена, и вкусной еде: домашним пирожкам и так называемым хрустикам — посыпанному сахарной пудрой печенью из тонко раскатанного теста.

Проходили месяцы, следствие шло своим чередом, и поскольку всем было известно, что органы не ошибаются, надо было готовиться к худшему. Однажды в начале весны пришло письмо из Москвы. Друзья моей матери Галина Нестеровна и Павел Георгиевич Мелиссарато узнали о несчастье, постигшем нашу семью, и предложили Наталье Максимовне взять меня к себе в Москву, по крайней мере на время, пока судьба отца не определится. Предложение было принято, и мы стали готовиться к поездке.

Первого мая 1945 года вечером Наталья Максимовна и я погрузились в плацкартный вагон поезда Одесса — Москва. Сгущались сумерки, на скудно освещенном перроне замирала предотъездная суматоха. Наконец раздался паровозный гудок, длинное суставчатое тело поезда дрогнуло, и перрон начал медленно отступать назад. Город моего детства уходил в прошлое, в жизни наступал очередной перелом.

Воздушные змеи над зоной

Формозов Николай Александрович — биолог. Родился в Москве в 1955 году. Окончил биологический факультет МГУ им. Ломоносова. Кандидат биологических наук, ведущий научный сотрудник кафедры зоологии позвоночных биологического факультета МГУ. Исследовал историю сопротивления в ГУЛАГе. Один из соорганизаторов (совместно с обществом «Возвращение») конференций «Сопротивление в ГУЛАГе», проходивших в 1992, 1993 и 1994 годах. Живет в Москве

 

 

Есть символ, объединяющий самое мощное и продолжительное восстание в ГУЛАГе — Норильское, и самое яркое и трагическое — Кенгирское. Это воздушный змей, парящий высоко в голубом небе, и облачко белых листовок, разлетающихся от него в разные стороны. И в Норильске в 1953 году, и в Кенгире в 1954-м листовки распространяли одним и тем же способом — при помощи воздушных змеев. В Кенгире этим руководил Юрий Альфредович Кнопмус [1] ; в прошлом советский разведчик, замечательный инженер, он мог бы «придурком» тихо отсидеть свою десятку, но он непрерывно боролся с режимом. Норильские чекисты, обвинив Кнопмуса в подготовке мятежа, арестовали его в Горлаге задолго до подлинного Норильского восстания и с новым сроком в 25 лет отправили в Кенгир. Когда там в 1954 году вспыхнуло знаменитое Кенгирское восстание, Кнопмус руководил отделом пропаганды. Бывший горлаговец, конечно же, интересовался и восстанием, и судьбой своих друзей, оставшихся в Норильске. Но кто рассказал ему о хитроумном приеме распространения листовок, до последнего времени оставалось тайной. Не было известно ни одного имени участника Норильского восстания, который бы оказался через год в Кенгире. И вот в фундаментальной подборке документов «История сталинского ГУЛАГа» [2] обнаружилась любопытная «Справка Спецотдела Управления Горного лагеря на заключенных, подлежащих этапированию в другие лагеря МВД (за пределы Норильска)». Скромная таблица, и четырнадцатая позиция в ней — «В Степной лагерь МВД пос. Джезказган» этапировать 25 человек. Кого бы вы думали? «Заключенных, преследуемых оуновцами» — таков в документах ГУЛАГа эвфемизм для стукачей или подозреваемых в стукачестве [3] . Так вот кто привез Кнопмусу сведенияоб использовании в Норильске воздушных змеев! За этой единственной строкой в скупой таблице и история двух крупнейших восстаний, и отчасти история всего сопротивления в ГУЛАГе.

С этого примера я и начну свой рассказ о том, как устная история сопротивления в ГУЛАГе переплетается с ныне опубликованными документами.

 

 

С чего началось сопротивление

В содрогании от злодейства

 

Павел Маркович Полян — географ, историк и (под псевдонимом Нерлер) филолог и поэт. Родился в Москве в 1952 году. Выпускник географического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова, доктор географических наук, профессор. Председатель Мандельштамовского общества. Автор десятка книг, в том числе «Жертвы двух диктатур» (1996, 2002), «Не по своей воле» (2001), «Между Аушвицем и Бабьим Яром» (2010), «Слово и „дело” Осипа Мандельштама» (2010). Живет и работает в Москве и Фрайбурге. Материалы, подготовленные Павлом Поляном, неоднократно публиковались в «Новом мире».

 

Дина Владимировна Терлецкая — аспирантка РГГУ. Родилась в 1985 году в Москве. Выпускница Центра библеистики и иудаики — совместного проекта РГГУ и Еврейской теологической семинарии Америки, Нью-Йорк. Живет в Москве.