Няня на месяц, или я - студентка меда! (СИ) - Рауэр Регина

— Лагиза, скажи, что это не тебя я видел сейчас у барной стойки в «Зажигалке», — Лавров говорит без приветствий, напряжённо.

И сказать ему очень хочется, но, когда я ему говорила, как он хочет?

— У барной стойки в «Зажигалке» ты видел меня, — я ему говорю.

Как всегда, не то, что он хочет.

И, как не всегда, на ты.

Ром, усталость, адреналин.

Выбрать причину моего панибратства он может сам.

— И где ты сейчас, радость моя? — Кирилл Александрович интересуется с тихим бешенством, сдерживаемой яростью, от которой становится жутко.

На миг.

Меня толкают, матерят, и отвечаю Лаврову я в тон:

— К выходу пробираемся.

— Ваши друзья двухметровые тоже, — меня злобно обнадеживают и радуют. — Чем вы им так насолили, Штерн?

— Не мы, а…

— В коридоре сворачиваете направо, — он перебивает, — до выхода не успеете. Там туалет, закройтесь. И молись, Дарья Владимировна, чтобы вас первыми нашли они, а не я.

— Ибо смерть моя будет менее мучительная…

Его недосказанные слова я договариваю в замолчавший телефон, догоняю Лёньку с Женей, и в коридор мы сворачиваем.

Находим туалет.

Мужской, и единственного посетителя, не давая даже застегнуть штанов, Леонид Аркадьевич выставляет взашей и воплей гневных не слушая. Закрывает дверь, а Эльвин распахивает одну из кабинок и над унитазом склоняется.

— Инстинкт самосохранения требует трезветь, да, Элечка? — Женька давится истеричным смешком.

И не смешно, но мы смеемся.

Приваливаемся к стене, и семь минут, которые оглашает Лёнька, нам не продержаться: шпингалет хлипкий, а дверь смахивает на фанерную.

— Они б еще шторку повесили, — Женя пинает с досады кафельную стену и по клозету расхаживает, мечется, — ни окон, ни… дверей толком. Интересно, тут вентиляционная труба хотя бы есть?

— Мне более интересно, чем нам твой Кирилл поможет, — Лёня разглядывает меня, и его слова звучат обвинением.

Ревностью.

— Ой, ты с ней отношения сейчас собрался выяснять? — Женька спотыкается и руками раздраженно всплескивает.

— Кто он вообще такой, Данька? — Лёня ее игнорирует.

И от ответа меня спасает сотрясание двери, заставляет вздрогнуть на пару с Женькой.

— Слушайте, а если мы им Элечку отдадим, они нас не тронут? — она пятится к дальней стене, вопрошает с надеждой.

— Не тронут, — я обнадеживаю ее с оптимизмом, — проведут учет ребрам и зубам и отпустят с селезенкой, по печени благословив.

— Данька, я говорил, что с юмором у тебя не очень? — Лёня косится мрачно и куртку стягивает, закатывает рукава рубашки и страдальчески морщится. — Я только сегодня надел эту рубашку. Мамин подарок, между прочим. Знаешь, Данька, почему мы с тобой расстались?

— А вы расстались? — Женька вопрошает с живым интересом.

И с неменьшим интересом рассматривает дыру в двери, что остается от чьего-то ботинка. Прогибается под чередой ударов.

— Да, ты не вынес мой характер.

— Какие, Элечка, друзья у тебя… с энтузиазмом, так рвутся тебя увидеть, — Женевьева мурлычет протяжно, и на Эльвина, что обнимается с унитазом, оглядывается, спрашивает ласково. — Что ты им сделал, придурок?

Ответ Эля звучит крайне неразборчиво, оставляет нас дальше томится в догадках о причинах столь бурного желания бугаев пообщаться ближе. Ожидать падение жалкой пародии Измаила в лице двери, что уже теряет щепки, стонет протяжно и дугой прогибается.

— Прости, забыл упомянуть, что с тобой еще встречаться крайне небезопасно для здоровья и жизни, — Лёнька через плечо кидает не менее ядовитую, чем мою, улыбку и куртку. — И сделай милость, мимикрируй, как ты любишь говорить, под кафель.

Мимикрирую в обнимку с Женей и успеваю досчитать до пяти, когда дверь слетает с петель, падает в облаке пыли и известки… и истошный визг заполняет помещение.

Еще крики, отборный мат и чей-то стон.

Грохот.

И ощущение нереальности происходящего захлестывает, требует зажмуриться, потому что Эля приподнимают за волосы, дергают так, что он отлетает к противоположной стене, по которой сползти ему не дают. Удерживают и под дых заезжают коленом.

Лёнька пятится, отвлекая на себя одного, утирает изодранным рукавом новой рубашки бегущую из носа кровь, смотрит сосредоточенно, предугадывая и отклоняясь.

— Дашка, если мы выберемся, — Женька отстукивает зубами, поднимает голову, и я успеваю как в замедленной съемке заметить, что волосы у нее почему-то белые, как в муке. — Я Эльвина, правда, на препараты сама приготовлю.

— Я помогу, — заверяю ее судорожно.

Пропускаю удар сердца при виде Кирилла.

Ловлю на миг его взгляд, в коем смешивается облегчение и злость, и вижу, как он перехватывает летящий кулак, выкручивает слишком быстро и незаметно руку бугая, впечатывает его головой в дверь кабинки.

Вырубает.

Минус один, и третий, занятый добиванием Эля, отвлекается.

Сверкает стальная бабочка ножа.

Бугай замахивается, делает выпад, кружит с безумной улыбкой, не отводя горящего взгляда от Лаврова, и Кирилл уворачивается.

Опережает, уходя от острия.

Выбивает смазанным, стремительным движением нож, сцепляется с «лучшим другом» Эля. Они врезаются в стену рядом с нами, и визг получается сдержать, лишь прикусив губу до крови. Отшатнутся, скользя по холодному кафелю.

Заметить «мальчиков» Аркадия Петровича, что отстраняют Лёньку, закрывают и отправляют в нокаут с одного удара его соперника…

А Кирилл Александрович бьет, разбивая лицо последнего бугая об колено, без правил, жестоко и сосредоточенно. Отталкивает оседающего противника в сторону Лёньки и к нам с Женькой разворачивается.

Приближается тяжело дыша.

И исчезнуть мне хочется больше, чем даже пару минут назад. Бугаи пугают не так, как взгляд Лаврова. Они не так опасны, как он. И они не встряхивают зло, спрашивая отрывисто и не обращая внимание на текущую из рассеченной брови кровь:

— Жива?

— Д-да, — зубами отстукивает не только Женька.

У меня получается не хуже.

— Ненадолго, лагиза, — Кирилл Александрович обещает, усмехается нехорошо.

Тянет наверх.

Волочит, не церемонясь.

И тишина предрассветного часа бьет по ушам.

Слишком тихо, странно спокойно, и на востоке небо уже бледно розовое, с разводами над крышами домов.

Багряными.

Как кровь на обрывках Лёнькиной рубашки.

Он стоит у распахнутого черного внедорожника, утирает рукавом кровь из носа, что за сегодняшнею ночь разбит окончательно, криво усмехается и мотает головой.

Разговаривает.

И Виктора, его собеседника, я узнаю сразу, пускай начальника службы безопасности Аркадия Петровича я и видела от силы пару раз за все года.

Он был незаметен.

Тощ.

И с безопасностью в одном предложении у меня никак никогда не увязывался. До сегодняшнего дня и нокаута с одного удара двухметровой горы мышц.

— Данька! — Лёнька замечает меня первым.

— Ты как?

Из захвата Кирилла Александровича я все же выкручиваюсь. Подхожу, а Лёня усмехается разбитыми губами, скользит взглядом по мне и сверлит Лаврова за моей спиной. Плюхается на заднее сидение:

- Жить буду.

Виктор поворачивается, сторонится, пропуская меня, хмурится, и под его недобрым взглядом я тушуюсь, обнимаю себя руками.

— Дарья Владимировна, — он обращается с привычной каменной вежливостью, кивает чуть заметно в знак приветствия, и обращается к Лёньке с невозмутимостью удава, — Леонид Аркадьевич, Аркадий Петрович уже в курсе случившегося… инцидента. Он ждет вас у себя. Вас и Дарью Владимировну.

— Она не поедет, — Кирилл и Лёнька говорят хором.

Не смотрят старательно друг на друга, и безразличный взгляд Лаврова у меня, оглянувшись, поймать не получается. Он смотрит исключительно на Виктора, и произносит равнодушно, со скукой, но в тоже время непреклонно:

— Дарья Владимировна поедет со мной.

Точка.

Расслабленная с виду поза Кирилла Александровича никого не обманывает. К Аркадию Петровичу я поеду только через его труп. Если будет с кем ехать.