Няня на месяц, или я - студентка меда! (СИ) - Рауэр Регина

— Вано еще не прилетел, телефон отключен, — я отвечаю на автопилоте.

И пытаюсь сообразить.

Эль в Зажигалке, и эта фраза мне уже не нравится. Эль в гордом одиночестве надирается и задирается в сомнительном клубе с дурной репутацией и контингентом, который с завидным постоянством оказывается в ближайшей к заведению семерки с ножевыми на операционном столе в лучшем случае и в морге в худшем, и это предложение вызывает у меня ужас.

Что ты творишь, приудрок?!

— Номера остальных же я не знаю, поэтому прости пришлось звонить тебе, — извиняющийся голос Софы доносится из далека.

— Нет, спасибо, что позвонила, — я отвечаю непослушными губами.

Прощаюсь, и набираю Ромку.

Но он тоже не абонент, и после десятого гудка я вспоминаю, что еще с утра они с Милой уехали в деревню к Ба, прихватив Дэна и Варю.

Черт!

Димки в городе тоже уже нет, и… все, кому еще звонить я не знаю.

Список, кому можно трезвонить посреди ночи и озадачивать, у меня исчерпан. Если только… я вылетаю из ванны и в кабинет врываюсь без стука.

— Можешь со мной съездить в клуб и забрать Эля? — я тарабаню на одном дыхании, выдыхаю и прошу. — Пожалуйста, Лёнь…

Одной соваться в клуб небезопасно, ты же знаешь и не будь гадом.

Такси туда и обратно, я оплачу и Эльвина сама уговорю.

Я не могу его бросить, зная где он и в каком состоянии.

— Кого забрать, Даня? — Лёнька удивленно вскидывает брови, поддается ко мне.

— Эля, он в Зажигалке и у него проблемы, — я повторяю неуверенно.

И он может не отвечать, его ответ — в его глазах.

— Прости, — Лёня корчит печальную мину, разводит показательно руками, — но ему ничем помочь не могу. И, знаешь, что бы с ним не случилось, это будет… справедливо. Он давно нарывался, заслужил.

Смотрю внимательно, и второй раз за день Леонид Аркадьевич бьет наотмашь, не прикасаясь.

Талантливо.

— Да пошел ты… — выдыхаю злобно.

И дверью долблю.

Она отскакивает, и флегматичный голос Лёньки летит в спину слишком отчетливо:

— Ну и куда ты побежала, дура больная?!

Глава 31

Не далеко.

Лёнька догоняет меня во дворе, дергает на себя, и с разворота удар получается смазанным.

Несильным, но Лёня пошатывается и, зажимая рукой нос, сгибается пополам.

— Ты… ты… — он стонет.

А я трясу рукой, сжимаю пальцы и морщусь.

Бить тоже больно, но эта боль отрезвляет, заставляет выдохнуть:

— Извини.

— Нет, ну точно больная, — Лёнька выпрямляется и, запрокинув голову, хлюпает от смеха, — а я еще решил с тобой поехать, вдруг помощь… понадобится…

— Покажи, — я подхожу и его руки от носа отнимаю, — голову не запрокидывай, хуже будет.

— Сама калечишь, сама лечишь, — с непонятным удовольствием протягивает он.

— Ты идиот, — я печально вздыхаю и сухие салфетки в рюкзаке отыскиваю. — Трубочкой в ноздри, и будешь саблезубой кошкой.

— Вот скажи, почему в клубе надирается и ищет неприятности ваш Эльвин, а идиот все равно я?! — Лёнька, старательно скручивая и вставляя самодельные тампоны, обиженно бубнит.

Смотрит с претензией.

И я, разглядывая его, делюсь информацией:

— Такси ждет за воротами, я успела позвонить Женьке. Идиотом обозвала тебя она.

Добавила, как единственная культурная девочка в группе, что Лёня — редкостная козлятина. И прошипела разъяренной кошкой, что у меня хотя бы хватило мозгов ей позвонить.

Хватило.

Женевьева жила по пути к клубу, была в сети, и ехать в гордом одиночестве спасать лучшего друга Эльвина у меня не хватило смелости.

И маразма, как опять вставила Женька, когда я обрисовывала ситуацию и лифт с двадцать третьего на первый полз преступно медленно.

— Пра-а-авильно позвонила, Даха, — нежно промурлыкала она с кровожадностью матерого маньяка, — я давно хотела попрактиковаться ножечком по тупой скотинке.

То, что ножечком по Элю могут попрактиковаться и без нее, мы, кажется, подумали одновременно, но… промолчали, и Женька лишь бодро пообещала ждать через двадцать минут у своего дома.

И ждет.

Хмурится при виде Лёни и на меня, садясь рядом, смотрит вопросительно.

— Рыцари без страха и упрека еще мамонтами не вымерли, — я отвечаю неохотно.

А Лёнька с переднего сидения оборачивается, жалуется тоскливо, в поисках сочувствия:

— Она разбила мне нос.

— Давно надо было… — Женька равнодушно хмыкает, поддается вперед, рассматривает его с интересом ученного и сочувствовать не спешит.

Лишь цапает проворно за подбородок, который крутит в стороны, и спрашивает со строгой деловитостью:

— Перелом?

— Вряд ли, — я получаю эстетическое удовольствие от Ленькиной вытянутой физиономии и смех сдержать не получается. — С переломом воплей было б больше.

— Ну да, — Женя задумчиво соглашается.

— Нет, вы все же психи, на всю голову долбанутые, — Лёня возмущается и подбородок отвоевывает. — Вам клятва Гиппократа о чем-нибудь говорит вообще, эскулапы?!

— Ага, — мы соглашаемся хором, переглядываемся, и менторским тоном продолжаю я, — что мы ее, друг мой, во-первых, не знаем, а во-вторых, что российские врачи никогда ее не давали, поскольку до революции давалось «Факультетское обещание», после была «Присяга врача Советского союза», а сейчас глаголют «Клятву врача». И заруби себе это на носу, Леонида Аркадьевич.

Зарубает и отворачивается, неразборчиво ворча себе под нос про нашу ненормальность, а мы ненормально смеемся.

И первый серьезный вопрос от Женьки летит, пока Лёнька расплачивается с таксистом:

— Что у придурка случилось?

Она смотрит с тревогой, напряженно, и улыбки на ее лице больше нет.

— Не знаю, — я качаю головой и оглядываюсь.

Кривлюсь.

Спальный район, двор без фонарей, лавочка без спинки.

Грохот музыки слышен отчетливо, голоса людей сальтаторно, а неоновая вывеска выжигает фиолетовым цветом, моргает, и первая буква уже потухла.

А-жи-гал-ка.

Лучшего места Эль найти не мог.

— Ну мы идем? — Лёня подходит неслышно и интересуется недовольно.

Неуверенно.

И его нежелание спускаться в этот подвал я понимаю.

— Идем, — Женя соглашается.

Идет первой и пренебрежительно фыркает, когда Лёня ее обгоняет. Придерживает перед нами двери, и за вход платит он же.

— С пофигизмом здешних вышибал можно устраивать гладиаторские бои до первой… летальности, — уже в коридоре хмуро объявляет Женька и печать, смахивающую на изображение зажигалки слишком отдаленно, брезгливо трет, — всегда знала, что у Элечки со вкусом бе-да…

Любимое слово Врана она протягивает с его же замогильной интонацией, и меня невольно передергивает:

— Ты у Врана переучилась?

— Скорее недоучилась, — меланхолично отзывается она, — крыска на физкале у меня все же сдохла.

— У тебя комплекс отличницы, Женька, — я покровительственно хлопаю ее по плечу, — пять месяцев прошло, а ты не можешь забыть единственную неправильно решенную задачу.

— Мне, может, крыску жалко, — она огрызается и кивает на бар, что едва виднеется в противоположном конце зала, — нашего алкоголика и дебошира искать следует там.

— Да, если только доберемся, — слишком плотную толпу Лёня осматривает с искривленным от отвращения лицом и ужасом.

— Доберемся, — теперь по плечу я хлопаю уже его, снисходительно, — не знаете вы оба, что такое очереди и толпы на пересдачи в нашем вузе. За мной, слабаки!

Первой в толпу, активно работая локтями, вклиниваюсь я, пробираюсь и бубнеж, что завидовать хорошим оценкам с первого раза низко, оставляю за спиной.

Всматриваюсь в полумрак, что рябит и дробится от света прожекторов, лучей и лазеров, скольжу взглядом по сцене, на которой под фонотеку завывают «Грустный дэнс», по лицам слишком разных людей и натыкаюсь на синие глаза.

Арктические.

Знакомые.

И мерещащиеся, потому что я моргаю, и его уже нет.

Видение.

Да.

— Даха, ты чего? — Женька догоняет меня, подхватывает под локоть и взирает удивленно.