Бац! - Терри Пратчетт

Ваймс почувствовал, как у него начался тик. Шнобби оглядел серые каменные стены. Скромняк сидел прямо, как пригвожденный к стулу. Даже Фред Колон смущенно переминался с ноги на ногу.

Это только мистика, сказал себе Ваймс. Это даже не людская мистика. Я не верю в это. В таком случае, почему здесь вдруг стало так холодно?

Он кашлянул.

— Ну ничего, как только она узнает, что они сбежали, она тут же отправится за ними вслед.

— И она придет за мной, — сказал Умноруль тем же спокойным голосом. Он сложил руки перед собой.

— Почему? Вы никого не убили, — сказал Ваймс.

— Вы не понимаете! Они… они… когда они убили шахтеров, один из шахтеров был еще жив и, и, и мы слышали, как он стучал в дверь кулаками, и я стоял в туннеле и слушал, как он умирал, и желал чтобы он умер, так, чтобы звук прекратился. Но, но, но когда он перестал стучать, стук продолжился у меня в голове и я мог, мог, мог повернуть колесо на двери, но я слишком боялся темных стражей у которых нет души, и того, что темнота заберет меня…

Голос затих.

Шнобби нервно закашлялся.

— Что же, еще раз благодарю, — сказал Ваймс. Черт возьми, они действительно свели его с ума, несчастного коротышку. И у меня нет ничего, думал он. Я могу предъявить Арденту обвинение в фальсификации доказательств. Но я не могу выставить Кирпича в качестве свидетеля, потому что это только подтвердит, что в шахту забирался тролль. Все, что у меня есть, это парнишка Умноруль, который явно неспособен быть свидетелем.

Он повернулся к Скромняку и пожал плечами.

— Я думаю, что оставлю его здесь на ночь. Для его же собственного блага. Не могу представить, куда бы он мог податься. Заявление, сделанное им, конечно же покрывает…

Его голос замер, когда в его памяти вдруг кое-что всплыло. Он повернулся на стуле и взглянул на несчастного Умноруля.

— Какая картина?

— Изображение Битвы при Кумской Долине Методии Плута, — сказал дварф, не поднимая глаз. — Она очень большая. Они украли ее из музея.

— Что? — сказал Фред Колон, заваривающий чай в углу камеры. — Это были они?

— Что? Ты знал об этом, Фред? — требовательно спросил Ваймс.

— Мы… да, мистер Ваймс, мы написали отчет…

— Кумская Долина, Кумская Долина, Кумская Долина! — взревел Ваймс, ударяя руками по столу с такой силой, что подсвечник подпрыгнул. — Отчет? Какого черта — отчет? У меня что, есть время читать отчеты? Почему никто не сказал мне о….

Свеча покатилась и упала на пол. Ваймс потянулся за другой свечой, катящейся к краю стола, но промахнулся и она упала вниз фитилем на пол.

Темнота обрушилась, как топор.

Умноруль застонал. Это был идущий из сердца, душераздирающий стон, как предсмертный хрип из еще живых уст.

— Шнобби! — закричал Ваймс. — Зажги эту проклятущую спичку, я тебе приказываю, черт возьми!

В темноте раздалось неистовое чиркание и затем спичка вспыхнула, яркая, как сверхновая звезда.

— Давай ее сюда! — закричал он на Шнобби. — Надо зажечь свечи!

Умноруль все еще таращился на доску, где удар, нанесенный в раздражении раскидал оставшиеся на доске фигуры.

Когда свеча зажглась, Ваймс тоже посмотрел на доску.

Если бы вы были склонны к галлюцинациям, то могли бы сказать, что фигурки троллей и дварфов, упав, образовали неровный круг с центральным камнем посередине, а еще несколько дварфов упали в линию. Глядя сверху, их можно было принять за круглый глаз с хвостом.

Умноруль тихо вздохнул и соскользнул на пол. Ваймс вскочил, чтобы помочь ему, но вовремя вспомнил о политике. Он заставил себя попятиться, подняв руки в воздух.

— Мистер Скромняк? — попросил он. — Я не могу прикасаться к нему. Прошу Вас?

Скальт кивнул и опустился на колени перед дварфом.

— Пульса нет, сердце не бьется, — констатировал он спустя несколько секунд. — Мне очень жаль, коммандер.

— Тогда получается, что я ваших руках, — сказал Ваймс.

— И правда. В руках дварфа, — ответил скальт, вставая. — Коммандер Ваймс, я клянусь, что в моем присутствии с Умнорулем обращались заботливо и вежливо. И, возможно, с большей добротой, чем дварф имел право ожидать от вас. Призываемая Тьма убила его. Дварфы поймут.

— А я нет! Почему она убила его? Что этот бедолага сделал?

— Более верным будет сказать, что страх Призываемой Тьмы убил его, — ответил скальт. — Он бросил шахтера в завале, он слышал его крики в темноте и ничего не сделал. Для дварфов это ужасное преступление.

— Такое же плохое, как стирание слов? — едко спросил Ваймс. Он был потрясен больше, чем готов был признать. Ему не стоило так сильно ударять по столу, но он был так зол. Рука стала еще сильнее болеть.

— Кое-кто бы сказал, что даже хуже. Умноруля убили его собственная вина и страх. Словно в голове у него была своя Призываемая Тьма, — ответил Скромняк. — В каком-то смысле у всех нас есть она, коммандер. Она, или что-то подобное ей.

— Вы знаете, ваша религия действительно может ввести людей в заблуждение, — сказал Ваймс.

— Не настолько, по сравнению с тем, что они делают сами с собой, — ответил Скромняк, спокойно складывая руки мертвого дварфа у него на груди. — И это не религия, коммандер. ТАК написал Мир и Законы, а затем покинул нас. Он не требует, чтобы мы размышляли о Нем, только чтобы мы вообще размышляли.

Скальт встал.

— Я должен объяснить ситуацию своим товарищам, коммандер. И в связи с этим, я желал бы попросить вас взять меня с собой в Кумскую Долину.

— Я говорил, что собираюсь в Кумскую Долину? — спросил Ваймс.

— Хорошо, — тихо сказал скальт. — Скажем так, если у вас будет настроение прогуляться в Кумскую Долину, возьмите меня с собой? Я знаю это место, я знаю историю, я даже знаю много чего о шахтных рунах, особенно о Главных Тьмах. Я могу быть полезным.

— Это ваше требование за то, что вы скажете правду? — спросил Ваймс.

— В сущности, нет. Дж’дс хасфак ‘дс’: я торгуюсь с вами без топора в руках. Я скажу правду, независимо от вашего решения, коммандер, — ответил Скромняк. — Тем не менее, если вы не захотите отправиться в Кумскую Долину, коммандер, я не буду настаивать. Это всего лишь досужая мысль.

* * *

Кутеж, что в нем хорошего?

Это тебе не наслаждение, не радость и не веселье. Порочное, неискреннее и дикое времяпровождение, которое ищут с радостью, но, найдя, обычно приходят в себя валяясь на мостовой вниз лицом.

На Ангуа каким-то образом оказалось красное боа из перьев. Это было не ее боа и не чье-либо. Оно просто появилось и все. Оно было такой явной подделкой, что настроение портилось. Что-то терзало ее в глубине души, и она раздражалась от того, что не знала что именно.

Они закончили в Гробах и она заранее знала, что так и будет. Это был бар для нежити, хотя там принимали и всех других, если они были не вполне нормальными.

Бар несомненно принял Смуглянку. Только она в это не врубилась. Она не понимала причину, по которой мужчины никогда не заводили с ней разговоры.

Сложность была еще в том, что Шнобби не был уж таким плохим… человеком, думала Ангуа. Сам по себе. Насколько она знала, он всегда был предан мисс Пушрам — то есть, даже когда она лупила его сырой рыбой и кидалась в него моллюсками, он никогда и не помышлял о других девушках. Он был настоящим романтиком, вот только все это помещалось в то, что можно только назвать… Шнобби Шноббсом.

Салли пошла со Смуглянкой в женскую уборную, которая всегда шокировала тех, кто видел ее в первый раз. А Ангуа рассматривала меню коктейлей, которое Игорь неровными буквами написал на доске над баром.[19]

Он сделал все, что смог, следуя духу времени — или бы попытался следовать, если бы знал значение этого словосочетания — но так и не ухватил всю тонкость современного коктейль-бара, поэтому среди названий было:

ПА ЗУБАМ ВАНЮЧИМ КУЛАКОМ

ПРИБЕЙ ГОЛОВУ НА ДВЕРЬ

ПОД ВЗДОХ

ЖЕЛЕЗЯКА ЗАБИТАЯ В УШИ

ГОЛОВОРОТ

Ангуа пришлось признать, что Головорот был весьма неплох.

— Простите, — сказала Шельма, раскачиваясь на стуле. — Но что там со Смуглянкой? Я заметила, как вы с Салли кивали друг дружке.

— Что? О, синдром неудачника. — Ангуа вспомнила, с кем она говорит и добавила: — Э… У дварфов такого вероятно нет. Это означает… Иногда женщина бывает так красива, что мужчины с одной извилиной боятся пригласить ее куда-нибудь. Потому что им ясно, что она слишком хороша для них. Ухватила?

— Думаю, что да.

— Ну вот такова Смуглянка. Попробую объяснить: У Шнобби нет и одной извилины. Но он так привык, что женщины говорят ему нет, когда он приглашает их, что не боится отказа. Потому он и позвал ее, что подумал — почему бы и нет? И она, уверенная, что с ней что-то не в порядке, была так признательна ему, что согласилась.

— Но он нравится ей.

— Я знаю. Это-то и странно.