Ода радости - Валерия Ефимовна Пустовая

до срока оборвавшим ее жизнь.

Помню, что в книге Уилбера «Благодать и стойкость», не дослушанной до конца, как не дослушала в свое время «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург: слишком «яркие» переживания, слишком включенное слушание, слишком тяжелый процесс, – поразила совершенно толстовская по осмысленности и драматизму глава о доме на озере. Дорогостоящем и драгоценном семейном гнезде, которое духовно продвинутая супружеская пара свила в облюбованном загодя американском эдеме для зачатого под сороковник птенца. Острове любви, где любящие вместо семейного счастья обрели невротическую голгофу.

Помню, как поразило меня это единственное неясно отрефлексированное – а с другой стороны, что уж тут попридумаешь? – в книге решение: уже узнавшая о своем заболевании женщина решается, при поддержке мужа, прервать долгожданную и позднюю беременность.

Карма Карениной вступает в силу с момента этого как будто разумного, подсказанного самими обстоятельствами жизни решения, которого не миновать, как Вронского не избечь. Нацелившись на рывок к исцелению, пара отважно откладывает родительство – и прибывает в свой новый дом не для новых хлопот, а для релаксации после терапии. Прибывает вроде как даже с первыми отрадными результатами борьбы, а встречается с пустотой.

Страшнее всего в этой драме дома на озере то, что она не о семье, борющейся с заболеванием. И не о продвинутой паре, решившейся применить борьбу для более глубокого овладения практиками медитации и философией жизни. Она ни о ком таком, исключительном. В доме на озере Кен Уилбер и его Трейя страдают каждый от себя и изводят друг друга точно так, как сделали бы это тысячи среднестатистических супругов, обнаруживших пустоту вместо семейного дела, столкнувшихся с неврозом вместо любви.

Полнота разрыва между ожидаемым и реальным наполнением дома – в виду которого на озеро, будто в больницу, не захотелось больше и возвращаться – обеспечивает полноту сопереживания этому эпизоду чужой жизни, который бы иной современный роман сделал вершиной искусства. Вот только беда: чтобы дойти сегодня до такой глубины опыта, приходится его пережить, а самой Карениной, живой, реальной, на последнем ее вокзале уже не пишется.

Полнота мысли, давшей сбой и трещину по судьбе, – сторонней читательнице, мне остро не хватило именно в этом месте обратной связи с философом. Мне нужно было, чтобы он все-таки объяснил, как так случилось, что, борясь за жизнь, они оба – она на эмоциях, а он в полной оснащенности мысли – выбрали смерть.

Снова результат – вместо процесса.

Образ Трейи – а именно полноценным художественным образом, живым символом останется она для меня, хотя такой ее создала сама жизнь, а никакая не литература – сегодня особенно актуален для продвинутых и зрелых, учащихся правильно дышать и ищущих творчества в семейном быту современных женщин, готовящихся к материнству, как к новому витку карьеры.

Для женщин результативных.

Таким особенно трудно пройти тот единственный путь, который мог сделать Трейю счастливой – и сделал бы, дай Господь ей сроку не только на инсайт, но и на его воплощение в семейной жизни, которой она толком пожить не успела. Как поздно – и как остро – ей открылась разница между путем мужским и женским: «деланием» и «бытованием».

Как трудно и мне бытовать.

Перестать делать – и отчитываться перед судьбой результатами.

Что чаще всего пугает в семейном быту? Почему современная женщина, с азартом ввязывающаяся в борьбу за признание, хвастающая переработками и командировками, стяжающая лайки плодам непомерного профессионального напряжения, пасует перед своим, от природы как будто назначенным, не видимым никому домашним фронтом?

Ей – нет, чего уж скрывать, это мне, мне самой – страшно быть в процессе.

Ее – нет, меня, меня – этому и не учили, со школы готовили к обратному: не быть, а делать, достигать, отчитываться и оцениваться, соревноваться и демонстрировать, учиться и работать – и так, только так, расти над собой.

И вдруг, теперь, выпасть в сферу потаенного, в поток бесконечного, посвятить себя делу, которое по большому счету нужно и важно только мне самой, – согласиться на это вот «дома всех дел не переделаешь» и «под крышкой гроба отдохнешь»?

Изо дня в день добиваться результатов, которые некому предъявить? Результатов, которые и добыты вроде как не моим ученическим усилием, а силой самой жизни? Успехов, которые не фиксируются, будто метка на доске почета, а сразу затираются новой задачей?

Дом пульсирует, стучит, и каждый стук перекрывается мигом молчания, вычищенное грязнится, приготовленное съедается, нагулянное сегодня завтра нагуливать опять, и не выспаться впрок, и хорошо еще, если через какую-то вписавшуюся в домашний ритм паузу после оргазма вам снова хочется друг друга.

Понимаешь потом и больше: что чистила именно для того, чтобы нагрязнить, что искала удовлетворения, чтобы тянуться опять, и кормила вкусно, чтобы снова попросили есть.

Дом не создан для того, чтобы стоять «выметенным и убранным», – мелькает этот страшный образ в Евангелии: метафора «незанятой», свободной от Бога души, куда приходят вселиться злые духи. В доме, где живут, следят. Пачкают пеленки и залапывают ж/к-мониторы. И стирают, и чистят, чтобы снова пачкать.

Декрет для работающей, результативной женщины действительно подготовка к родам – в декрете она впервые чувствует, как ее мужчина уходит делать и добывать, приносить результаты и бонусы, а ее оставляет бытовать незримо. Женщина замыкается в круге дома – и впервые лишается поводов разорвать его, прочертить линейную дорожку к видимому результату.

Ведь и ребенок для нее, беременной, не результат, а источник новых задач.

И главным открытием во время подготовки к родам для меня стал тот факт, что результативному их периоду – с детства знакомому по кино и книгам: «тужься, тужься!» – природой отведены минуты, а подготовительному процессу – часы.

Раскрытие родового пути в разы дольше изгнания плода.

И, значит, большую часть так называемой родовой деятельности женщине назначено не делать, а бытовать.

Не тужиться, а расслабляться.

Пережидать и переживать это «яркое» ожидание, воздерживаясь от попыток немедленно вытужить результат.

Вот они, мои линеечки прочь от дома – мои ложные схватки деловитости, мои пути бегства от процесса: весь декрет я ношусь по городу, как перед эмиграцией навеки. Я нагоняю жизнь, трачу силы на то, чтобы скопить последние свои результаты, отчитываясь с привычным удовлетворением о сделанном, фиксируемом на доске.

Старую мебель забрали за самовынос – новая заказана. Муж трижды сказал «фу» на любое розовое для малыша в «Ашане», а я трижды отказалась от топов непредставимого пока, для великана почти метровой высоты, размера с царапающим, зато тотемным принтом: крокодильчиком, китиком и динозавриком. Поженились, успели – всего месяц назад, в заключительном триместре