Шериф - Дмитрий Сафонов

А я остался с Екатериной один. Ну, руки по-быстрому сполоснул. Спирта вылил полфлакона, не пожалел. Стерильной марлей вытер, к ней подхожу… А она совсем плоха. Холодная и неподвижная, как могильный камень. Ну что? Хватаю жгуты, перетягиваю ей руки и ноги, головной конец опускаю. Вижу — лицо прямо на глазах меняется. Даже какое-то подобие румянца появилось. Дышать стала поглубже. Нет, думаю, я от тебя так просто не отстану. Я тебя, дорогая, не отпущу! Ты еще землю потопчешь! И говорю, говорю… Мелю какую-то ерунду, лишь бы она не съехала в шок. Отключится — все, обратно ее не вернешь…

Оскар Карлович, вы позволите… еще одну сигаретку? Благодарю. Фу-у-у!

Ну, понятно, пока я ей руки-ноги жгутами перетягивал, чтобы сердце туда впустую кровь не качало, опять весь испачкался. Вся моя стерильность — какая б ни была! — прахом пошла.

Но тут уже счет на секунды идет. Вижу, она все медленнее и медленнее шевелится. Застывает на столе, как холодец. Ну, я ее по щекам: «Очнись, мамочка!», а сам — к животу подбираюсь. Левую ладонь кладу повыше лобковой кости, а правую — ввожу в родовые пути. Смотрю: шейка матки уже раскрылась. Значит, готова она. Пора бы ей рожать. Да только сил нет. Тонус матки слабый, сокращения еле-еле прощупываются. И льет из нее по-прежнему. Видимо, преждевременная отслойка плаценты. Но кровотечение не остановишь, пока плаценту рукой хорошенько не отслоишь от стенок матки. А чтобы залезть туда рукой, должен плод выйти. А плод выйти не может — мамочка слишком слаба. Вот вам и замкнутый круг. И разорвать его может только кесарево сечение.

В ту минуту я, кстати, вспомнил про разрез у нее на животе. Срединный разрез. Идеальный доступ. Сейчас, конечно, так не делают: разрезают поперек, слегка отступив от подвздошных костей, чтобы не нарушать эстетику. Но срединный разрез дает доступ получше. Да и на матке продольный рубец в прогностическом отношении благоприятнее, чем поперечный. Но это так, к слову. К делу отношения не имеет.

Так вот, вспомнил я разрез и думаю: «А может, кто-то ей уже начал делать кесарево?» Шальная такая мысль, идиотская. Ну кто, посудите сами, стал бы делать ей кесарево? До ближайшего города — двадцать километров. Женщину эту я в первый раз вижу. И не только я — Кирсанов ее тоже не знает. Я потом у него спросил: говорю, где ты ее нашел? Лежала посреди поля, отвечает. Но об этом я еще скажу. Позже.

В общем, стою я в операционной. Руки по локоть в крови, и женщина передо мной затихает. А я ничего сделать не могу. На кесарево я решиться не могу: не выдержит она. Да и потом? Попробуйте-ка сделать кесарево сечение по экстренным показаниям в одиночку, без анестезиолога, без операционной сестры, без ассистента? Да еще не зная анамнеза. Конечно, тут или пан — или пропал. Но только я на триста процентов уверен, что операция — это заведомая смерть. Это все равно, что ножом ее по горлу полоснуть. Сразу, чтобы не мучалась.

Ладно, начинаю еще раз исследовать родовые пути. Под рукой нащупываю головку. Не очень большую. Это хорошо.

Вопрос о кесаревом сечении отпадает сам собой: какое там сечение, когда головка уже в малом тазу? В общем, коллега, хорошо, что щипцы были под рукой. А уж щипцы накладывать я мастер. Посмотрите на наших детишек, если у кого-нибудь вмятину на голове найдете, можете отрубить руки старику Тамбовцеву. Потому что не найдете.

Ну ладно, опять сбиваюсь. Так вот: накладываю щипцы, а сам все время с ней разговариваю. «Мамочка, дыши поглубже! Давай-ка, золотая моя, тужься! Тужься!» Ничего, слышит меня. Даже помогать пытается. Короче, долго ли, коротко ли… Появилась первая девочка. Я-то тогда не знал, что их две должно быть. Обрадовался. Ну, думаю, все позади. А в коридоре шаги, голоса, Леха матерится, ругает кого-то.

Я ставлю рядом со столом стул и кричу в дверь: «Давай по одному!» Наладил быстро системку и лью ей в вену напрямую. Смотрю: розоветь начинает моя мученица. Дышит лучше. Значит, отошли мы от края. Хоть ненамного, но отошли. Не ушла она в шок. А то бы не вытащил.

Я вам, конечно, скажу, в чем тут дело. В том, что она беременная была. Вот если бы она в аварию попала: все, до свидания! С такой кровопотерей не выживают. А беременность подготавливает женщину. Крови у нее становится больше. А у Екатерины — так еще больше, она ведь двойню родила! Но я об этом еще не знал. Я, значит, систему наладил, сидит Серега Новиков, кулаком работает. А ему что — только полезно. Здоровый такой лось, два метра ростом, весит — больше центнера. А рожа — прямо прикуривай, и на щеке след пятерни кирсановской. Ехать не хотел. В нем, поди, все семь литров крови. В общем, сидит он, кровь свою на благое дело отдает. А я опять начинаю родовые пути исследовать. Ввожу руку, и пальцы нащупывают маленькую пяточку… А потом и всю ножку. Черт побери! Только этого мне не хватало! Я-то уж думал: все. А тут, оказывается, второй плод на подходе. Да еще и ногами вперед лежит. Знаете, коллега, скажу вам честно: волосы на голове зашевелились. Тогда их у меня побольше было. И — ни одного седого. Седеть я как раз после того случая начал.

Ну что? Надо делать поворот на ножку. Делаю. Детали опускаю. Скажу лишь — все шестеро успели кровь сдать. Я вторую девочку принял. Еле успел… Знаете, у нее пуповина вокруг шейки обмоталась. Чуть не удавила. Вот и не верь после этого в судьбу… В общем, родились две девочки. Здоровенькие. Сразу закричал и. Живые такие девчушки оказались. Ну, перерезал пуповину, положил их рядышком. А сам — жду, когда послед родится. Корнцанг на пуповину подвесил — без толку! Тут уж я вымыл, как положено, руки, делаю ревизию полости матки. Отслаиваю плаценту, все хорошенько вычищаю, и кровотечение — вы не поверите! — останавливается прямо на глазах.

Я беру малышек, кладу их мамочке на живот, пусть сосут молозиво. Смотрю, и мамочка в себя постепенно приходит. Только… не говорит она. Молчит… Я пытаюсь с ней беседовать, а она в ответ — ни слова. Спрашиваю про разрез на животе — она только глазами сверкает. Ну ладно, думаю. Такой стресс пережила. Оставлю ее пока в покое.

Попросил я мужиков, они притащили со второго этажа пару кроватей. На одну ее положил, на другую — девочек. Прямо в операционной. Если честно, боялся нести ее на второй этаж — мало ли что может случиться? А сам — на диванчике, прямо в коридоре и лег. Да какое там лег — упал и не смог подняться. Это ведь я рассказываю быстро, а на самом-то деле, когда все закончилось, уже давно стемнело.

В общем, я упал и отключился.

Спал я крепко. Снов не видел. Только… Я этого никому никогда не рассказывал. Да и сейчас не хотел. Но, если уж решил начистоту — значит, надо говорить. Кто знает, может, это важно?

Спал-то я действительно крепко: можно было над ухом из ружья палить, и я бы не проснулся. Но вместе с тем я хорошо слышал каждый звук, доносившийся из операционной. И вдруг — сквозь сон — слышу, как дверь скрипнула. Я продираю глаза — с огромным трудом, через силу— и вижу, надвигается на меня Екатерина. Без одежды. Даже простыни на ней не было. И в руке что-то блестит. Идет она, как лунатик, закрыв глаза. Но в чертах лица — такая решимость, что мне страшно стало. Я присматриваюсь — в руках у нее скальпель. Подходит ко мне. И стоит рядом, дышит. Словно примеряется. Водит в воздухе своим — точнее, моим — скальпелем, будто выбирает, куда лучше ударить. Я обомлел: лежу ни жив ни мертв. Хочу пошевелиться и не могу. Словно ступор на меня напал. Смотрю, а она уже замахивается. И тут я закричал на нее. Кричу: «Что ж ты делаешь, мамочка дорогая?» Она вся дернулась, словно ее ударили… Скальпель выронила, он о кафель звякнул. И она — медленно так — на пол оседает. Ну, тут уж у меня ступор прошел. Вскакиваю, хватаю ее. А она обмякла в моих руках. Дышит глубоко и ровно, словно спит. Ну, думаю, картинка. Хорошо еще, никто не видит. А то бы подумали, что извращенец Тамбовцев молодую мамочку изнасиловать решил. Черт! Глупый у меня, должно быть, был вид! Ну да ладно. Оттащил я ее обратно, в операционную. Одеялом накрыл. Спит.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});