Гора Дракона - Дуглас Престон

Ученый смолк. Какая-то мысль вертелась у него в голове; она возникла во время чтения дневника. Но теперь он никак не мог ее воспроизвести, точно забытый сон.

— Похоже, он и сейчас смеется — где-то в сумасшедшем доме, — заметила де Вака.

Карсон нахмурился.

— Даже для тебя это слишком грубые слова.

— Может быть, — сказала ассистентка и после короткого колебания продолжила: — Наверное, дело в том, что сейчас все превозносят Барта. Ведь именно он изобрел процесс фильтрации, синтезировал неокровь. А теперь мы узнаем о фальсификации данных.

«Вот оно», — подумал Карсон.

Неожиданно он понял, что именно показалось ему странным, когда он читал дневник.

— Сюзанна, что тебе известно о ГЭФ?

Она недоуменно посмотрела на него.

— Когда Барт работал в Манчестере, он изобрел фильтрационный процесс, — продолжал Карсон. — Ты только что об этом упоминала. Мы с самого начала решили, что он эффективен и в отношении Х-гриппа. А если это не так?

На лице де Ваки появилось презрительное выражение.

— Мы множество раз тестировали Х-грипп, чтобы убедиться, что полученный штамм абсолютно чист.

— С этой точки зрения вопросов быть не может. Но ты уверена, что это тот же штамм?

— А как процесс фильтрации может изменить штамм? Получается какая-то чепуха.

— Подумай о том, как работает ГЭФ, — ответил Карсон. — Ты устанавливаешь электрическое поле, которое притягивает тяжелые протеиновые молекулы сквозь гелиевый фильтр. Поле настроено на молекулярный вес той частицы, которая тебе нужна. Все остальные остаются в геле, а то, что тебе требуется, появляется по другую сторону фильтра.

— И что?

— А что, если слабое электрическое поле или сам гель вызывают едва заметные изменения в структуре протеина? И на выходе получается не совсем то, что было сначала? Молекулярный вес не изменился, а структура стала немного другой. Обычные химические тесты не выявят этих изменений. Но малейшие перемены на поверхности протеиновой оболочки вируса могут создать новый штамм.

— Ни в коем случае, — возразила де Вака. — Это запатентованный, проверенный процесс. Его уже использовали для синтеза других продуктов. Если бы с ним было что-то не так, все бы давно выяснилось.

Карсон натянул поводья и остановил Роско.

— А мы проводили тесты на чистоту с учетом такой возможности? Именно такой?

Де Вака ничего не ответила.

— Сюзанна, все остальное мы уже пробовали.

Она долго смотрела на него и наконец ответила:

— Хорошо, давай проведем такой эксперимент.

Институт Дарк-Харбор занимал большой особняк в викторианском стиле на отдаленном мысе в Атлантике. Организация насчитывала сто двадцать почетных членов, хотя в самом здании обычно находилось не более дюжины ученых одновременно. Перед этими людьми стояла только одна задача: думать. Да и требования, предъявляемые к ним, были предельно просты: они должны быть гениями.

Все работники института очень гордились необычным викторианским особняком, над которым за сто двадцать лет изрядно потрудились суровые шторма штата Мэн, не оставив ни одного симметричного угла. Но более всего им нравилась анонимность, ведь большинство ближайших соседей — в основном они появлялись летом — не имели ни малейшего представления о том, кем были эти мужчины и женщины в очках, которые приезжали и уезжали, руководствуясь какими-то непредсказуемыми мотивами.

Эдвин Баннистер, выпускающий редактор «Бостон глоуб», выписался из гостиницы и попросил отнести его чемоданы в багажник «рейнджровера». У него все еще болела голова после плохого бордо, которое он выпил вчера за ужином. Дав на чай посыльному, Баннистер обошел свой автомобиль, вдыхая терпкий морской воздух и глядя на маленький городок Дарк-Харбор с многочисленными рыбачьими лодками и невысоким церковным шпилем. Очень оригинально. Даже слишком. Баннистер предпочитал Бостон и наполненную дымом атмосферу таверны «Черный ключ».

Он сел за руль и посмотрел на план, нарисованный от руки на газетном листе. До института пять миль. Несмотря на все заверения, он сомневался, что хозяин окажется на месте.

Баннистер нажал на газ, чтобы промчаться через перекресток на желтый свет, и свернул на шоссе графства номер двадцать четыре. Как только он оставил городок позади, машина подскочила на одной рытвине, потом на другой. Узкая дорога вела на восток, к морю, потом ему пришлось проехать мимо утесов, возвышающихся над Атлантикой. Баннистер опустил стекло. Снизу до него донесся шум далекого прибоя, крики чаек и скорбный звон буя с колоколом.

Затем он проехал через еловую рощу и оказался на лугу, заросшем голубикой. Луг пересекала высокая ограда с будкой охраны и деревянными воротами посередине. Мужчина остановился возле поста и опустил стекло.

— Баннистер. Из «Глоуб», — сказал он, даже не потрудившись посмотреть на охранника.

— Да, сэр.

Ворота с гудением начали открываться, и журналист с некоторым удивлением обнаружил, что грубо обтесанные доски укреплены поперечинами из черной стали.

«Сюда не прорвутся смертники на машинах, начиненных взрывчаткой», — подумал он.

В вестибюле, отделанном дубом, было пусто, и журналист сразу прошел в гостиную. В огромном камине горел огонь, длинный ряд створных окон выходил на океан, искрящийся в утренних лучах солнца. Баннистер уловил тихие звуки музыки.

Сначала ему показалось, что он один. Затем в дальнем углу он заметил сидящего в кожаном кресле мужчину, который читал газету, потягивая кофе. Человек был в белых перчатках. Он перевернул страницу, и бумага зашуршала.

Мужчина поднял голову.

— Эдвин! — с улыбкой сказал он. — Благодарю вас за то, что приехали.

Баннистер тут же узнал растрепанные волосы, веснушки и мальчишеское лицо — образ дополняла спортивная куртка в стиле ретро, надетая на черную футболку. Значит, он все же приехал.

— Рад вас видеть, Брент, — сказал редактор, усаживаясь в кресло.

Он автоматически огляделся в поисках официанта.

— Кофе? — спросил Скоупс.

Он не протянул руки.

— Да, пожалуйста.

— Мы здесь сами себя обслуживаем. Кофейник на стойке возле книжного шкафа.

Баннистер поднялся на ноги и вернулся с чашкой напитка, который не внушал особого доверия.

Они немного посидели молча, и редактор понял, что Скоупс слушает музыку. Баннистер сделал глоток кофе и обнаружил, что он на удивление хорош.

Музыка смолкла. Глава «Джин-Дайн» удовлетворенно вздохнул, аккуратно сложил газету и пристроил ее рядом с открытым портфелем, возле своего кресла. Затем он снял испачканные типографской краской перчатки для чтения и бросил их на газету.

— «Музыкальное приношение» Баха, — сказал он. — Вы с ним знакомы?

— Отчасти, — буркнул Баннистер, очень рассчитывая, что Скоупс не станет задавать вопросы, которые покажут, что он солгал.

Баннистер совершенно не разбирался в музыке.

— Один из канонов «Приношения» озаглавлен «Quaerendo Invenietis», «Ищущий найдет». Это была загадка Баха, он хотел, чтобы слушатель понял, какой изощренный канонический код он использовал для создания своей музыки.

Журналист кивнул.

— Я часто думаю, что это произведение можно рассматривать в качестве метафоры генетики. Ты видишь законченный организм — например, человеческое существо — и спрашиваешь, какой изощренный генетический код был использован для создания такой замечательной системы. Ну а потом, естественно, возникает следующий вопрос: а если ты изменишь какую-то небольшую часть сложнейшего кода, какое влияние это окажет на плоть и кровь? В точности как замена одной ноты в каноне иногда приводит к полной трансформации всей мелодии.

Баннистер вытащил из кармана диктофон и показал собеседнику — тот одобрительно кивнул. Нажав кнопку, журналист откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди.

— Эдвин, у моей компании возникли некоторые трудности.

— И в чем они выражаются? — спросил Баннистер, начиная понимать, что интервью будет удачным.

Только очень серьезные проблемы могли выманить Скоупса из его крепости.

— Вам известно о нападках Чарльза Левайна на «Джин-Дайн». Я рассчитывал, что люди поймут, каков он на самом деле, но процесс слишком затянулся. Он прячется под юбкой Гарвардского университета, и это придает вес его словам, что при других обстоятельствах было бы невозможно. — Скоупс покачал головой. — Я знаком с доктором Левайном вот уже двадцать лет. Более того, прежде мы были близкими друзьями. Мне больно смотреть на изменения, которые с ним происходят. Все мы помним, что он рассказывал о своем отце, а теперь оказалось, что он служил в СС. Нет, я не вижу ничего недостойного в том, что человек защищает память отца, но зачем же было носиться с ним, как с героем? Теперь становится очевидным, что правда для Левайна вторична — главное, добиться поставленной цели. С этих пор нам необходимо тщательно проверять все, что он говорит. А пресса остается слишком пассивной. За исключением «Глоуб» — и в этом ваша заслуга.