Дожить до вчера. Рейд «попаданцев» - Артем Рыбаков

После второго глотка по телу разлилось приятное тепло, а глаза перестали слипаться. Клаус слышал, что летчикам выдают специальные таблетки, снимающие усталость и придающие бодрость, но одно дело «рыцари неба», и совсем другое — трудяги-коноводы.

«С „затычками“, что ли, поделиться?» — мысль была новой, до сих пор гефрайтер фон Штойбен вниманием новичков не баловал.

Резкий, но одновременно и глухой удар раздался так внезапно, что Клаус чуть не выронил сосуд со стимулирующим питьем. Потом, спустя несколько тягучих секунд, прозвучал еще один. Было в этом звуке что-то такое, отчего ему очень захотелось присесть на корточки и, словно маленькому мальчику, испугавшемуся грозы, прикрыть голову руками.

«Это что же так долбануло-то?» — заполошная мысль вытеснила все остальные, а следом за ней, когда испуганное сознание так и не смогло идентифицировать источник и происхождение столь страшного звука, пришла другая: «А если сейчас это будет стрелять по нам?»

Впрочем, на смену этим двум взрывам (Клаус все-таки понял, что же такое это было) пришла череда чуть менее мощных, но раздававшихся не точно на юге, а уже на востоке и юго-востоке. То есть примерно там, куда их колонне предстояло завтра везти грузы.

«Да это же русские пушки! — понял фон Штойбен, вслушиваясь во все учащавшиеся звуки разрывов, практически слившиеся в непрерывный рокот. — Неужели большевики решили пойти в наступление?»

Потом он вспомнил, что русские и так атаковали позиции их дивизии каждый божий день, и обстрелы тоже случались. С другой стороны, на его памяти по выходило первый раз, когда канонада была так хорошо слышна здесь, в десяти километрах от линии фронта. И сформировавшееся за последний месяц солдатское чувство опасности подсказывало Клаусу, что это совсем неспроста.

Деревня Глубочица Борисовского района Минской области, БССР.

23 августа 1941 года. 6:07.

Вторые сутки Слава пытался понять, что же происходит. Вместо ожидаемого массового прочесывания всех окрестных лесов и тотального сжигания деревень (так, по крайней мере, объясняли ему старшие товарищи) немцы вели себя словно испуганные девицы: отдельные мелкие подразделения заполошно пометались по ближайшим окрестностям, а потом все стихло. Причем, если верить докладам разведки, противник чуть ли не линию укреплений вдоль шоссе возводить начал. Фронтом на север, то есть в сторону того места, где отряд Трошина и базировался.

«Эх, Нечаева бы сюда сейчас! Вот он бы куда надо пролез и все вызнал… — Командир партизанского отряда досадливо поморщился от одной только мысли о том, что о судьбе разведгруппы до сих пор ничего не известно. — Остальные у меня ребята тоже не промах, но с сержантом их пока еще сравнивать рано».

— О чем, брат, страдаешь? — отреагировал на его недовольное сопение комиссар, с комфортом расположившийся на широченной лавке.

— Понять, Иваныч, хочу, что такое пакостное немчура затевает? По всем прикидкам, уж южный берег Палика они проверить должны были! А там по сю пору даже дозоров их не объявилось.

— А самолеты? — Белобородько сел и, достав из нагрудного кармана очки, принялся протирать стекла мягкой фланелькой. — Вчера с обеда минимум шесть пролетов насчитали. Может, они с воздуха все как следует рассмотрят, а потом как вжарят!

— Ну да… — ухмыльнулся в ответ Слава. — Что же они с самолета-то увидят, когда все в шалашах и под сетками сидят? — Следуя рекомендациям своего бывшего командира, Трошин маскировке позиций отряда от средств воздушной разведки уделял немалое внимание.

— А дымы?

— Так в домах готовим-то… А деревня без дымков — это, наоборот, и есть подозрительное.

— Ну так чего ж ты как на иголках? — батальонный комиссар с хрустом потянулся.

— Неспокойно как-то. И Москва молчит…

— А что, ты ждал, что с тобой, как с любимой тещей, болтать будут? — рассмеялся Валерий Иванович. — Ты не забыл еще, что «Москва бьет с носка и слезам не верит»?

— Так-то оно так, — Слава взял со стола лист карты и принялся складывать его, — но есть у меня ощущение, что наш особист что-то мутит втемную. Я ребят поспрошал — данный индивид уже четыре шифровки в Центр отправил, нас минуя.

— Это что же, Мысяев проболтался?

Удивление в голосе комиссара слышалось так отчетливо, что Трошин поспешил его успокоить:

— Нет, это по тому, как часто динамо включали. Причем учти, Иваныч, про то, что они могли со своей рации передать, я ни сном ни духом, потому как она на батареях у них.

— Я бы на твоем месте сейчас это выкинул из головы, Слава. Нет, не потому, что это не важно, просто всему свое время. Со своей стороны могу заверить, что тебя, командир, мы всегда поддержим! — комиссар рубанул рукой воздух. — Хоть и знаю я тебя всего ничего, но этот месяц многих лет стоит. Так что не сомневайся.

— Ладно, проехали, — согласился Трошин. — Ты лучше мне скажи, Иваныч, с чего, по твоему мнению, немцы за нами не бросились? Вроде бы по всем канонам должны были…

— У тебя это который мост, майор? — поправив очки на переносице, неожиданно спросил Белобородько.

— Не помню уже, восьмой или девятый.

— А у мужиков из спецгруппы счет, наверное, на десятки шел, так? — жестикулируя, комиссар принялся мерять шагами горницу.

— Вполне может быть… Я не спрашивал. Ты к чему клонишь-то?

— К тому, что хорошо они тебя научили, вот к чему. И не только хорошо, но и правильно — ты к худшему готовился, как тебя твои учителя и предупреждали. Что сразу по всем направлениям окружать будут, что лес прочесывать начнут… Вдруг «бац!» — и ничего. А ты уже и отряд из возможной зоны поисков вывел, и от преследования отбиваться приготовился. О том, что наша диверсия стала для немцев полной неожиданностью, ты подумал? — Палец остановившегося прямо перед ним комиссара уперся в грудь Славы. — А райончик какой мы своей деятельностью охватили, а? Вот и не знают противники наши, куды бечь и кого ловить. Как думаешь, у Нечаева получилось?

— Думаю — да! Не тот он человек, Иваныч, чтобы подвести.

— Так-то оно, конечно, так, но и про случайности всякие забывать не следует. Мы на войне или как? — философски заметил Белобородько. — Если враг к нам не пришел — значит, нам самим к нему идти надо. А сейчас давай, приляжь, — и комиссар мотнул головой в сторону лавки.

Впрочем, по закону вселенской подлости, стоило Трошину последовать совету старшего товарища и, пару минут повертевшись, провалиться в тяжелую, вязкую дремоту, как входная дверь скрипнула, впустив кандидата Мысяева.

— Ш-ш-ш, — приложил палец к губам Валерий Иванович. — Не буди, только лег. Что там стряслось?

— Шифровка из Центра, — покосившись на спящего командира отряда, вполголоса сообщил начальник связи. — В связи с начавшимся наступлением просят активизировать действия на коммуникациях противника.

— Ага, передам.

«Думаю, полчаса… Нет, час это дело потерпит», — подумал политработник, когда связист ушел, и сложенный вчетверо лист бумаги с сообщением исчез в его нагрудном кармане.

Проводив посыльного, Белобородько еще пару минут постоял, бесцельно глядя в заметно посветлевшее окно, потом тяжело вздохнул, уселся за стол и пододвинул к себе чуть теплившуюся керосиновую лампу. Пробормотав: «Посмотрим, посмотрим, чем нас столица-матушка одарила», он извлек шифровку и, добавив света, принялся разбирать написанный химическим карандашом текст.

«Собственно, ничего необычного Центр не просит. Изолировать район боевых действий и затруднить переброску подкреплений на северный участок фронта. Всего-то — малость какая! — зло подумал батальонный комиссар. — С отрядом в триста бойцов, без танков, артиллерии и при практически полном отсутствии взрывчатки…»

Впрочем, вскоре раздражение прошло — чего сердиться на такое далекое начальство-то, если заведено у нас так — команду дали, а ты хоть в лепешку расшибись, но сделай? Посидев в задумчивости пару минут, Валерий Иванович подошел к спящему командиру отряда и достал из командирской сумки карту. На память ему сразу пришел один из разговоров с товарищем Куропаткиным: «Лечь костьми поперек дороги вы всегда успеете, — говорил он тогда. — Важнее и сложнее голову вовремя включить. Один человек с винтовкой пехотную роту не остановит, правда? Даже если он стрелок хороший, пальнуть у него получится раза два, а потом или уходить, или помирать. А если рота на машинах едет, то совсем другое дело, верно? Или наплевать на снайпера, что в кустах засел, и ехать дальше, теряя людей, или спешиваться, чтобы уничтожить гада. А если таких, с винтовками, пятьдесят и они через каждые полкилометра сидят? Как, получится у немцев на каждый выстрел реагировать, или они плюнут на все и будут на газ жать, молясь, что, „может, меня лично и пронесет“?»