Дневник шпиона - Смирнов Николай Николаевич

Я составил краткую информацию обо всем слышанном и направил ее в собственные руки мистера Черчилля. Я думаю, что записочка моя ему пригодится. Да и получивши ее, он поймет, что я снова в Лондоне и снова готов работать с ним.

7 мая. Сегодня передавали, что русские профсоюзы прислали деньги на поддержку забастовки. Конечно, Генеральный совет отказался принять их из опасения, что в обществе будут ходить слухи об участии Москвы в наших внутренних делах. Вообще Генеральный совет лезет из кожи, чтобы придать забастовке приличный вид. Говорят, что рабочие электрических станций хотят забастовать и оставить город без освещения. Но вожди не дают сделать этого. Со станции на станцию без отдыха ездит "дежурный" вождь, который произносит речи, призывая рабочих к спокойствию и пугая их тем, что под покровом темноты начнутся мелкие кражи.

Я внес тысячу фунтов обратно на наш текущий счет. Кажется, банковые клерки более других недовольны забастовкой. Им приходится ходить пешком на службу и обратно. Некоторые из них даже остаются ночевать в своих банках на письменных столах, подложив под головы гроссбухи.

9 мая. Правительство делает все возможное, чтобы создать жуть в сердцах англичан. Я еще не видал мистера Черчилля, но убежден, что его идея — придать Лондону вид военного лагеря.

К бесчисленным толпам невольных пешеходов сегодня прибавились неизвестно зачем танки и броневики: медленно, как навозные жуки, ползут они по Лондону в разных направлениях. Гудки этих машин и лязг гусеничных передач наводят страх на женщин и детей. Часовые у Букингемского дворца сняли свои парадные одежды и облачились в хаки, чего не бывало со времен войны. В воздухе все больше и больше пахнет порохом, хотя многие и понимают, что запах этот создается искусственно. Он выгоден правительству, так как отпугивает мирных граждан от рабочих. Намерения правительства настолько серьезны, что не разрешена передача по радио воззваний архиепископов кентерберийского и Йоркского, хотя оба призывают к миру. Говорят, что Хикс не стесняется кричать на службе:

— К стенке забастовщиков!.. К стенке!..

Но что меня смешит больше всего — это женщины в шлемах и коротких юбках. Эти ведьмы выползли на улицу, чтобы окончательно доказать, что война началась. Глядя на эти фигуры, чувствуешь, как отчаяние заползает в душу. Говорят, что посещение церквей удвоилось.

Болдуин получает по пяти тысяч писем в день с проектами, как ликвидировать забастовку. Но премьер не желает слушать советов. Он сосет свою трубку и делает вид, что сумеет сам выйти из положения. Его самонадеянность гибельна. Он не имеет решительности Черчилля и беспринципности Ллойд Джорджа. В сущности, по его вине забастовка началась, и, конечно, у него нет никакого плана, чтобы ее ликвидировать.

Но путь к примирению намечается сам собой. Бывший председатель угольной комиссии Сэмюэль прискакал из Италии и носится с каким-то проектом кончить стачку миром. Вожди видят в нем спасители и смотрят на него умоляющими глазами. Пороху у забастовщиков хватит самое большое на три дня.

11 мая. Сегодня, наконец, я имел свидание с мистером Черчиллем во время его обеда.

Министр поставил себе за правило обращаться ко мне с самыми замысловатыми предложениями.

— Кент, — сказал он мне, энергично жуя ростбиф, — хватит ли у вас решимости поднять руку на члена кабинета?

— Что вы, сэр! — ответил я возмущенно. — Мои политические убеждения за время путешествия не изменились.

— Подождите вы… Я имею в виду тот случай, когда министр сам согласится подставить свои бока под ваши кулаки.

— Таких министров не существует в природе, сэр. В Англии тем более.

— Много вы знаете! А если один найдется, что тогда?

— Кто же это?

— Неужели вы не догадываетесь? Конечно, я сам. Я хочу вывести забастовку из того гнусного состояния, в котором она находится. Избиение Черчилля никто не примет за провокацию, во всяком случае, за провокацию с моей стороны. Я жертвую своими боками для спасения страны. Конечно, вы будете меня тузить не очень сильно, но непременно на большой улице. Например, на Стрейде. Это даст нам возможность… Ну, вы меня понимаете?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Отдать приказ о применении оружия?

— Вот именно. Уж если бить, так бить до бесчувствия…

— Нет, сэр, — сказал я, подумавши, — это совершенно невозможно. Ведь на днях забастовка кончится сама собой.

— То-то и плохо. Она кончится безрезультатно. У рабочих останется охота в случае чего повторить ее. А нам надо застраховаться на будущие времена. Ведь если меня поколотят, кабинет перестанет колебаться. Больше того, я не дам ему колебаться…

— Да, но вожди прибегут целовать вам руку и принесут извинения.

— Я уже думал об этом. Я их не приму.

— Подождите два дня, сэр, — сказал я умоляюще. — Только два дня. Если за это время не произойдет никаких изменений, я исполню вашу просьбу.

— Ну, черт с вами! — буркнул министр недовольно. — Жду два дня, а там собирайте верных ребят, и мы условимся о месте и времени. А сейчас прощайте, я очень занят.

Я хотел сегодня же позвонить Гропу и уговориться с ним о подробностях нападения на Черчилля. Ведь для этого дела надо собрать действительно верных людей, иначе возможны тяжелые последствия. После некоторого размышления, однако, я решил отложить разговор с Гропом до завтра.

12 мая. Сейчас мне передавали по телефону, что забастовка кончается. Болдуин согласился выплачивать субсидию горнякам, пока будут вестись переговоры. Отдан приказ рабочим возвращаться на свои места. Мабель вошла ко мне в комнату с сияющими глазами.

— Мы победили, — сказала она тихо.

И сейчас же заплакала. Я не стал с ней спорить, хотя прекрасно понимал, что они побеждены. Капиталисты только и ждали того момента, когда рабочие станут на работы. Теперь начнутся репрессии и сведение счетов. Уважаемые вожди забастовки скоро в этом убедятся.

20 мая. Горячее время прошло. Все вливается в свое русло. Понемногу мы забываем забастовку. Нет нужды, что горняки обижены и не идут в шахты. Теперь их загонят туда голодом.

ВСТРЕЧИ СО СТАРЫМИ ЗНАКОМЫМИ

2 июня. Прежде чем приступить к работам по приведению в порядок моих наблюдений за время путешествия, я решил сделать визиты друзьям и знакомым.

Первым человеком, которого я встретил в гостиной Долгоруких, был мой тесть, полковник Мальмер. У меня создалось такое впечатление, что он тут сидел всё время, пока мы ездили по Америке и Азии. Так же, как в первую встречу здесь, он сначала немного смутился, а потом быстро оправился. Княгиня, которая сидела с ним, рассказала мне, что полковник устроил ее в кино, и она теперь позирует в ролях королев и волшебниц. Надо признать, что Юлия Аркадьевна как нельзя больше подходит для таких ролей. Ее красота близка к классической. Полковник млел перед ней и следил за каждым ее взглядом.

Самого Долгорукого в гостиной не было. Я справился о нем, и княгиня сказала мне, что его можно найти в соседней комнате. Я постучал в дверь, но ответа не последовало.

— Входите без стука, — сказала княгиня. — Он ничего не слышит.

Я подумал, что Долгорукий оглох, и придав печальное выражение лицу, вошел в комнату. Там прежде всего бросился мне в глаза огромный стол, опутанный изолированными проволоками. На столе стоял черный ящик, и на нем тускло горели желтые лампы. Сам Долгорукий сидел за столом с трубками на ушах и блаженной улыбкой на лице. Увидя меня, он не снял трубок, а замахал рудами, чтобы я не мешал ему слушать. Только через минуту он подошел ко мне, и мы поздоровались.

— Сейчас я слушал Москву, — сказал он вместо приветствия. — Бухарин утверждает, что английская стачка имеет безусловно мировое значение. А третьего дня вечером я слушал "Онегина" и, представьте себе, плакал…

Дальше он рассказал мне, что больше месяца занимается радио. Это заменяет ему вино и развлечения. Остальное время он посвящает работе в русском отделе Интеллидженс Сервис. Там он занимает должность переводчика и ежедневно прочитывает все русские газеты. Наиболее интересные статьи переводит на английский язык.