Отыщите меня - Григорий Мещеряков

«Дорогие и родные жена Наталья, мать Леокадия Игнатьевна и сын Севмор! Пишу я вам из госпиталя, в котором лежу вот уже три месяца. Вы, конечно, сразу догадались по почерку, что письмо это вам я пишу не сам, а диктую медсестре Анастасии. Из сообщения от военкомата я узнал, что вы получили известие, будто как бы я пропал без вести. Так оно в действительности и было, потому что носили меня раненого по немецким тылам. В северных лесах меня дополнительно крепко шарахнуло вражеским осколком, и я даже плохо все помню. Знаю, что самолетом вместе с другими ранеными нас вывезли через фронт. Начались в моей жизни лазареты и госпитали, поэтому давать знать о себе я долго не йог и не хотел. Все думалось, что не выживу, а зачем посылать весточку о своей смерти, пусть уж лучше тогда останусь для вас „без вести пропавшим“. Мне, конечно, очень хотелось сразу сообщить о себе, но уж очень я был искалеченный и каждый день находился на волоске от смерти. Приду в себя и разумом чувствую, что все еще, значит, не умер. Сейчас уже многое из того позади, поэтому-то я и решился на письмо к вам. О делах своих в военных действиях в одном письме не опишешь, да и не только в одном, а может, даже тысячи писем не хватит. Сообщаю, что у меня нет правой руки, ее оторвало в жестоком бою, и к тому же еще нет левой ноги, ее по самый пах отрезали хирурги, поэтому получается вроде как я полный инвалид по диагонали. Крепко, конечно, думаю, как мне начать свою новую инвалидскую жизнь, как и чем быть полезным обществу и родной семье, но об этом мы подробно обговорим по моем прибытии.

Приезжать ко мне пока не надо, порядок и начальство в нашем госпитале для тяжелораненых очень строгие, и без разрешения никакие уговоры не подействуют. Посылки тоже не отправляйте, так как я обеспечен всем казенным в полную меру и ни в чем не нуждаюсь, а вот письма можете писать. Сам же я часто отвечать не смогу, потому что у медсестры Анастасии очень много работы по госпиталю. Другим откровенно диктовать не могу, друзей у меня еще нет. Медсестра Анастасия меня очень хорошо понимает и от души сочувствует. Обо всех изменениях в моей госпитальной жизни я буду вам сообщать, особенно жду встречи с вами. На этом письмо кончаю и посылаю свой пламенный бойцовский привет. Как могу, обнимаю всех и крепко целую. До скорой нашей встречи. Ваш муж, отец и зять Андрей Петрухин».

4

Письмо от отца пришло в Давлетханово с опозданием, матери дома уже не было. Севка с бабкой читали письмо вслух, не зная, радоваться или горевать. Бабка надевала старые очки, вместо дужек оправы цепляла шнурок на затылке. Когда она несколько раз прочитала письмо, то сильно расстроилась и плакала подряд несколько дней. О дочери своей после ее отъезда бабка не вспоминала, как будто у Севки не было родной матери вообще. Бабка долго не решалась ответить отцу, садилась несколько раз за письмо, черкалась на бумаге, перечитывала и исправляла. Потом прятала бумаги под клеенку и какое-то время не брала письмо в руки, но вечером при свете керосиновой лампы снова принималась строчить.

Бабка грамотная, в гражданскую войну была писарем в красном отряде, воевала с белогвардейцами. Она не врет, у нее даже есть орден Боевого Красного Знамени, который хранится в том же сундуке. Бабка помнит много интересных событий, часто рассказывает о них и читает книги про революцию из библиотеки отца.

Когда отец перешел из депо на линейные паровозы, то много ездил в разные города Башкирии и в соседние области. Оттуда он обязательно привозил сладкие гостинцы и книжки в коленкоровых обложках. Севка часто просился с отцом в рейс, чтобы прокатиться на паровозе, но отец так ни разу и не взял его. Паровоз казался Севке живым чудовищем, у которого большая силища. Он важно катит по рельсам, выставив толстый нос. Толкает и крутит красными локтями колеса, и все-то ему нипочем. Выпустит пар, крикнет гудком и будто вот-вот заговорит низким и тяжелым человеческим голосом. Севке интересно считать вагоны, они проплывают сначала медленно, потом не успеваешь языком работать, проскакивают быстро, только просветы мелькают. Мать не ходила провожать отца в рейс. И ни о чем сына не спрашивала. С отцом тоже больше молчала. Они даже ни разу не поругались и ни разу на глазах не помиловались. Бабке это не нравилось, она ворчала на дочь, отчитывала ее, но та в ответ только улыбалась и оставалась безразличной ко всему и спокойной. Она работала в конторе мельзавода до самого своего отъезда и почему-то половину своей зарплаты откладывала на сберкнижку. Дом и семья для нее были как бы между прочим, она жила своими заботами. Бабка ею была постоянно недовольна. Но души не чаяла в отце, любила повстречать, обиходить и вела с ним разговоры о мировой политике. Как началась война, отец уехал на фронт на своем паровозе. Провожали его втроем. Бабка вытирала слезы, отец был молчалив и серьезен, давал какие-то наставления по всяким мелочам. Мать, не таясь от окружающих, ласково его обнимала, а он стеснялся на людях и смущенно отворачивался. Она будто расставалась с мужем навсегда. Севке же казалось, что провожают его просто в очередной рейс. Отец был высокого роста и выделялся на проводах среди всех. Лицо у него волевое, как у нарисованных героев из исторических книжек, руки сильные и жилистые. Он поднял последний раз Севку, расцеловал, опустил на землю, быстро поднялся в кабину и повел состав с добровольцами и новобранцами. Письма от него приходили с дороги, но потом что-то случилось, и больше никаких известий не поступало. Мать ходила в военкомат, бабка писала прошения и заявления. Наконец решилась и отослала длинное письмо от себя, от орденоносца, Ворошилову. Вскоре пришло письмо, которое сообщало, что отец пропал без вести. Но через некоторое время неожиданно пришла похоронка, в которой на машинке было отпечатано, что «Петрухин погиб смертью храбрых». Севка не верил ни единому слову похоронки. Убить могут слабого, а отец был очень сильным, и невозможно представить его мертвым. Бабка от расстройства и горя еще больше постарела и много дней ходила с красными глазами. Мать каждый вечер тихо плакала в подушку, скрывала свои слезы. В доме никто никого не утешал. На старом патефоне крутилась любимая Севкина пластинка, которую часто заводил отец перед отъездом.

Эшелон за эшелоном,Эшелон за эшелоном…

Недалеко от Севкиного дома до войны был городок Осоавиахима. Теперь там разместилась воинская часть. Заново огородили территорию, у въезда поставили будку с часовым, и проходить туда можно только по пропускам, как на мельзавод. В военный городок навезли какие-то машины и поселили в четырех зданиях много молодых парней. Севка бегал смотреть через забор, как на небольшой площадке в любую погоду маршируют курсанты и занимаются физкультурой. В городе разошелся слух, что готовят здесь на краткосрочных курсах стрелков-радистов, хотя Севка ни разу не слышал ни выстрелов, ни радиопередач. Командиры квартировали по близлежащим домам, кого куда определили. В соседнем доме, у одиноких стариков, поселился молодой лейтенант. В военной форме он был очень стройный. Любо-завидно было смотреть, когда он отдает честь кому-то и ладонь у козырька, как струнка. Лейтенант был веселый и общительный, быстро познакомился с Севкой, приходил в гости.

Мать много работала и дома не бывала с раннего утра до позднего вечера. После работы почти ежедневно ходила еще на курсы медсестер. Лейтенант провожал ее до медучилища или встречал в сумерках. Мать относилась к нему приветливо, внимательно слушала его рассказы и анекдоты. Бабка, наоборот, была с ним замкнута и несловоохотлива. Как-то вечером пошел дождь, и Севке одному сидеть дома было скучно. Бабка ушла обменивать вещи на керосин, мать еще не вернулась с работы. Севка выскочил на улицу и захлопал ботинками по лужам. Лейтенант стоял на крыльце соседского дома под навесом и чистил до блеска свои хромовые сапоги. Увидев Севку, подозвал, осмотрел и вдруг засмеялся:

— Да у тебя же ботинки кушать хотят.

— Наплевать.

— Другая-то обувь какая есть?

— Нет.

На следующий день лейтенант принес и подарил новые солдатские ботинки, толстокожие и крепкие, с заклепками и подковами на подошве. Правда, ботинки были тяжелее обыкновенных. Севка примерил, оказались велики. Натянул две пары старых носков, намотал портянок, и ботинки притерлись, пришлись вроде бы как впору. Бабка растаяла от такой щедрости и вежливо благодарила лейтенанта, а мать будто не заметила обнову. Хороши ботинки, век не снимай и не износишь, ни сырости в них, ни холода. Лейтенант от денег наотрез отказался, хотя бабка особенно-то и не навязывала.

Шесть месяцев простояла воинская часть стрелков-радистов в городке Осоавиахима. Потом пошли разговоры, что вся часть снимается с места и отправляется то ли на фронт, то ли ближе к фронту. Вскоре на самом деле появились грузовики и началась перевозка закрытого брезентом оборудования на станцию и на старый, далекий от города аэродром. Мать неожиданно преобразилась, закручивала волосы, нагревая на плите металлическую ручку кухонного ножика. Каждый день подводила губы и слегка румянила щеки красной помадой. Бабка беспрерывно ворчала на мать, а та только отмалчивалаеь. По вечерам они вдвоем тайно шептались, чтобы Севка не расслышал их слов, но больше шипела бабка.