Еще жива - Алекс Адамс

— Нет, только слышала.

— А что именно вы слышали?

У нее уходит несколько секунд, чтобы перевести, сформулировать ответ и снова перевести.

— Обувь. Кто это?

— Я не знаю. Призрак, наверное.

Она поворачивается ко мне лицом, в ее глазах вопрос. Жестокий дневной свет не знает снисхождения: сейчас ее шрамы узловатые, спутанные и такие красные, как будто воспалены.

— Мертвец.

Я провожу ладонью поперек шеи, шевелю в воздухе пальцами.

— Привидение.

На этот раз она кивает.

— Мертвые. Они остаются с нами. Но я не могу слышать твоего призрака. Может, мой?

Раньше люди сюда съезжались ради теплого солнца и впечатлений от прекрасных видов. Вымощенная булыжником дорожка тянется от ступеней музея до знаменитых руин, прерываясь только там, где на ее пути встают молодые лавровые деревья. Музей представляет собой холм правильной формы, словно вырастающий из дорожки. Переход каменного мощения в здание почти не заметен. Кто-то тщательно все подогнал, добившись того, чтобы новое слилось с вековой древностью без стыка. Отсюда мне не видно руин легендарных Дельф, но энергетика беззвучно струится сквозь деревья. Призраки, духи мертвых бродят по этим дорожкам, как будто смерть всего лишь не очень удобный мостик, по которому можно вернуться в «здесь и сейчас».

Меня это не убеждает, да и ее, я уверена, тоже — достаточно посмотреть, как стесненно она подносит руку к своему лицу и осторожно скребет ногтем изуродованную кожу.

— Болит?

Она улыбается на одну сторону и пожимает плечом.

— Да, немного.

Моя ненависть к Поупу разгорается с новой силой, прежде чем угаснуть до состояния глухого презрения: в какой кошмар он поверг мир, следуя своим эгоистическим желаниям!

— У вас есть семья?

— Моя семья здесь.

Она машет рукой в сторону исчезающей дорожки.

— Дети?

— Я дитя.

Горе разрывает мне сердце, но глаза сухи.

— Вам повезло.

— Наверное.

Этот загадочный ответ сопровождается столь же не поддающейся пониманию полуулыбкой. Кто эта женщина? Я спрашиваю ее, и мы представляемся друг другу, как это принято среди вежливых людей, а потом вновь устремляем взгляды на одну и ту же мощенную булыжником дорожку, но каждая из нас видит что-то свое, совсем не то, что другая. Ни она, ни я не сообщаем о себе больше, чем условность имени.

Отбросы.

Разве не все мы теперь таковы?

Тогда

Моррис вскакивает со стула.

— Бог мой, что случилось?

Моя холодная липкая ладонь скользит по гладкому окрашенному дверному косяку.

— Не подходи ко мне, я больна.

Страх наполняет ее темные глаза, затем улетучивается, на лице появляется обеспокоенность, сменяющаяся разгорающимся гневом. Она хватает со стола подставку для бумаг и швыряет об стену. На пол падают две разломанные половинки.

— Черт!

— Все нормально, — успокаиваю я Моррис, словно это она больна.

Но так происходит всегда, правда? Неизлечимо больные уверяют своих близких, что все будет в порядке, если те постараются думать о хорошем и носить улыбку. Ничто так не способно отогнать смерть, как радуга над рекой Стикс.

— Нет, не нормально. Все совсем не нормально.

— Я должна уйти. Я не могу распространять это здесь.

— Нет, — говорит она. — Ты должна остаться. Раз уж мы до сих пор не заболели, значит, у нас иммунитет.

— Мы не можем знать наверняка. Мы просто гадаем. Если следовать этой логике, я тоже не должна бы заболеть.

— Черт, ты права. Я не могу сосредоточиться. Боже мой, Зои. Ты не можешь быть больна, я…

— Запрещаешь?

— Да.

Она поднимает части подставки, пытается их приставить одну к другой, но они не соединяются в целое.

— Я больше не могу терять людей, Зои. Ты и остальные, вы теперь моя семья. Я думала, мы все не восприимчивы к этой чертовой заразе, я на это рассчитывала.

— Прости.

Она, топая, подходит к окну, распахивает его настежь.

— Будь ты проклят, Джордж Поуп! — кричит Тара в пустые улицы. — Я рада, что ты сдох, черт тебя забери, ублюдок. Гори в аду!

Соседние здания сохраняют непоколебимое молчание, оставляя свое суждение при себе и не желая разделять ее крепких выражений.

— Тара, — мягко говорю я. — Правда, все нормально. Когда-то нам всем придется умереть, правильно?

— Неправильно! Лучше бы мы были бессмертны.

— Это круто.

— И ты, значит, собираешься уйти отсюда, потому что думаешь, что больна.

— Послушай, я действительно больна. Я только что заблевала весь пол в библиотеке. Скоро со мной бог знает что начнет происходить. Эта штука перетасует мои гены, и я превращусь во что-то такое, что уже не будет мною. Невозможно предугадать, что со мной произойдет. Может, я выживу, как какой-то причудливый каприз эволюции, а может, умру. Я пошла, нужно собрать вещи.

— Не нужно, — говорит она. — Пожалуйста.

— Я должна.

Моррис вздыхает, тяжко и громко. Она наклоняется, упирает локти в стол, бьется головой о его поверхность. После нескольких приличных ударов поднимает на меня глаза.

— И ты не передумаешь, так ведь?

— Ни в коем случае.

— Ладно. Тогда сделай милость. Не уходи слишком далеко. Устройся в одном из домов через дорогу, чтобы я смогла приглядывать за тобой.

Я киваю, поворачиваюсь спиной к моему другу. Я не говорю ей, что смерть не так уж и неприемлема для меня. Впервые в жизни я заигрываю с ней, и меня это не пугает. Пусть она завладеет мною, возьмет меня под свое крыло.

Все, что угодно, лишь бы успокоить кровоточащее сердце.

Глава 20

Раз, два, три, четыре, пять — я иду искать. На улице множество вариантов, и каждый из них ничем не лучше другого. Нет, на вид они все прекрасны: офисные здания и многоквартирные дома, сложенные из кирпича и дикого камня. Но дело в том, что я буду чувствовать себя в них посторонней, вторгшейся в чужое жилище, хотя они давно уже покинуты своими хозяевами.

Мертвые. Ты помогала их сжигать, помнишь? Они уже никогда не отправятся в отпуск.

Моррис подпрыгивает за своим окном, привлекая мое внимание. Она показывает на здание сразу через дорогу от школы, где раньше был копировальный центр. Фактически он там по-прежнему находится, просто теперь никто не печатает ксерокопий. Непосредственно над ним расположено небольшое офисное помещение, где раньше работала бухгалтерская контора. Кроватей там, естественно, нет, зато есть вполне приличный диван в приемной, как говорила мне Моррис. Она хочет, чтобы я поселилась именно там.

Взмах моей руки вялый и неэнергичный, ее — такой же слабый. Я не хочу этого делать. Но я должна, выбора нет. Я поворачиваю голову и еще раз пристально смотрю на свой новый дом. Рюкзак вгрызается ремнями в мои плечи, в руках коробка. Я ставлю коробку на колено, потом иду в этот дом. Предыдущие обитатели оставили дверь открытой, или, может, это сделали Моррис и ее люди, по крайней мере она открывается свободно. Дверь сделана из досок и стекла, так что любой, проходящий через нее, производит достаточно шума, чтобы разбудить мертвого.

Им, возможно, буду я. Не могу сдержаться, чтобы не засмеяться. Кто мог знать, что смерть так смешна?

И правда, в совсем обычной приемной стоит диван. Кроме него, два обычных для таких мест кресла и дешевый стол. Пленка на столе местами покоробилась, от горячих мокрых чашек остались круглые следы. Мои колени подгибаются, я присаживаюсь на самый край кресла, стоящего к окну, ставлю коробку между ног.

Итак, что мы имеем?

Прекрасный вид прямо на окна кабинета Моррис. Вся одежда, которую я смогла унести, туалетные принадлежности, еда, вода и постель. И невыразимая злость, стремительно наполняющая меня до кончиков пальцев нехорошим желанием крушить, ломать, низвергать.

Стена легко сдается под носком моего ботинка. Всего двадцать хороших ударов хватает на то, чтобы пробить дыру в гипсокартоне. Куча раскрошенных обломков лежит на синтетическом ковровом покрытии бежевого цвета. Стыд, как серийный убийца, пронзает меня за то, что не смогла обуздать вспышку гнева, затем душит глупая мысль: «Кому нужно послать чек за нанесенный ущерб?»

Словно волна, накатывающаяся на пляж давно покинутого побережья, подступает к моему горлу тошнота. Я снова стою на коленях, вознося молитву богам дешевых ковровых покрытий.

Пожалуйста, пусть смерть будет быстрой.

Сейчас

Тени протянулись по мощеной дорожке с востока на запад. Солнце пока еще не утратило утренней мягкости и не обрело своей самоуверенности. Я брожу по комнатам, не останавливаясь для того, чтобы рассматривать останки умерших веков. В воздухе разлита тишина, баюкающая мою интуицию, сообщающая мне, что я одна. Я проверяю ее и убеждаюсь, что мои инстинкты остры и верны: Ирины, дельфийской Медузы, здесь нет. Когда-то в прошлом это не беспокоило бы меня. Но то было раньше. Мне об этом сообщают большие дорогие окна музея. Бешено стучащее сердце лжет. Мои страхи фабрикуют эту ложь с единственной целью — подпитать мою паранойю.