Еще жива - Алекс Адамс

Сказав это, я замолкаю, после чего сижу, смотрю и жду. Поначалу ничего не происходит, но я вижу, что Ник осмысливает мои слова, и я начинаю бояться, что он подтвердит мою правоту, скажет, что он действительно хочет не меня, а прошлое, а меня только потому, что я неотъемлемая часть тех времен.

— Знаешь, чего я хочу прямо сейчас?

Тысяча мыслей врывается в мой ум, и все они связаны с мятыми простынями и скользкими от пота телами. Мои брови поднимаются, выражая немой вопрос, поскольку моим губам этого доверить нельзя.

Он ухмыляется, и я не могу понять, то ли он все-таки проник без разрешения в мое сознание, то ли мое вожделение явно написано у меня на лице.

— Кентуккийского жареного цыпленка.[43]

— Жареного цыпленка?

Совершенно не то, что я ожидала услышать.

— Да, жареного цыпленка. Но такого, как был в нашем детстве. Хрустящая корочка, подливка, капустный салат, все как положено.

— Тогда, когда фастфуд еще не стал слишком быстрым, чтобы оставаться хорошим.

— Именно так, — говорит он.

— А я бы убила за пиццу.

Слова так легко и быстро вырываются, что я, лишь услышав их, понимаю, что сказала. Мне бы пожалеть об этом, и я жалею, но ничего не могу с собой поделать и начинаю смеяться.

Ник запрокидывает голову и утробно хохочет.

— Черт, неужто я до такого докатилась?

— Это черный юмор, милая. Не нужно его сдерживать.

Интересно, когда это я из Зои превратилась в милую?

— Но…

— Не волнуйся, это было смешно.

Он хлопает себя по колену.

— Иди сюда.

— Я назначена психотерапевтом для тебя. Это нарушит профессиональную этику.

— А в чем тут вред?

— Я могу полюбить тебя, а потом ты уедешь. Или ты в меня влюбишься, а я заболею «конем белым» и умру. Вот в этом вред. Мы и так уже достаточно пострадали. Каждый из нас.

Я отвожу взгляд в сторону, потому что сказала слишком много. Я собиралась закрыть маленькое окошко, а вместо этого в итоге распахнула настежь дверь.

Ник ничего не говорит. Его ботинки сваливаются со стола. Он встает со стула и идет вокруг стола на мою сторону.

— Ты прямо как Опра.[44]

— Умерла. Около месяца назад.

Моррис влетает в открытую дверь и тут же останавливается.

— Я помешала?

Я смотрю на Ника. Он наблюдает за мной, ожидая, что скажу я.

— Да, — говорю я медленно, — пожалуй, что так.

— Давно бы уже пора.

Затем он прикасается ко мне, и я совершенно теряю голову.

Мы занимаемся любовью в конце света, хотя тому, что мы делаем, нет никакого названия. Его отсутствие не делает все менее правдивым. Любовь в его руках, крепко прижимающих к себе мои бедра. Она у него на устах, когда он своими откровенными описаниями всего того, чего он хочет со мной, ввергает меня в страстный пожар. Она сияет у него в глазах, когда он видит, что я все свои замки отперла для него и только для него.

Любовь наполняет каждый пустой уголок в наших душах.

— Мне нужно идти, — шепчет Ник среди ночи.

— Что?

Я приподнимаюсь на локте и стараюсь выглядеть настолько серьезно, насколько это возможно с голой грудью и волосами, уложенными в прическу «взрыв на макаронной фабрике».

— Ты не можешь просто уйти.

— Если есть хоть минимальная вероятность того, что мои родители живы, я должен ее проверить.

А как же я? Как же мы? Я оставляю эти слова невысказанными в своей голове, потому что они исполнены эгоизма.

— А что, если я захочу поехать с тобой?

Предложи мне поехать с тобой, пожалуйста!

Он гладит пальцами изгиб моего бедра.

— Здесь ты будешь в большей безопасности. По крайней мере я буду знать, где ты.

— Никто из нас нигде не в безопасности.

— Я не могу тобой рисковать.

— Не будь наивным, Ник, посмотри вокруг. Мы все рискуем.

Он хватает меня за руки. Его ладони сильно сжимают мою плоть.

— Делай все, что тебе нужно для выживания, Зои. Ты — лучшее, что есть в моей жизни. Не испорти ее своей смертью.

— Не испорчу.

— Пообещай.

— Обещаю.

Его пальцы освобождают мою кожу. Он погружает ладонь в мои волосы, другой обхватывает мое лицо. И на этот раз, находясь внутри меня, он рычит, пока не опустошается, а я не наполняюсь.

В наступившей затем тишине я прижимаюсь к нему в призрачной надежде, что наши тела сплавятся в одно и мы будем связаны навечно.

— Не уходи туда, куда я не смогу пойти за тобой, — шепчу я. — Пожалуйста.

Я не буду спать. Не буду. Но сон все же хватает меня и уносит далеко от него. Я просыпаюсь в теплой постели, но рядом со мной холодное как камень место, оставленное Ником. Мороз расползается, пока мое сердце не оказывается схваченным его кристаллической лапой. Ник ушел, я это чувствую.

Я не могу его ненавидеть за то, что он покинул меня. Не могу, потому что все, на что я способна, — это любить его.

— Что это?

Я смотрю на конверт в протянутой руке Моррис. Она взмахивает им в мою сторону, как будто я должна знать, что с ним делать.

— Это письмо.

— Это счет? За коммунальные услуги, которых, по сути, не было в последнее время.

Она сует конверт мне в руки.

— Это от твоего возлюбленного.

— От Ника?

— Да, если ты только не прячешь еще одного.

Я забираю у нее конверт, держа большим и указательным пальцами.

— Он ушел.

— Почему ты не ушла с ним?

— Я пыталась.

— И он сказал «нет»?

И я выкладываю ей весь наш альковный разговор, глядя, как Моррис все быстрее мотает головой, пока не начинаю бояться, как бы она не слетела у нее с плеч.

— Черт возьми, девочка, ты готова следовать за ним, не правда ли?

Негнущимися от гнева пальцами я заталкиваю письмо в карман.

— Черта с два! Он меня бросил.

— Ты готова ехать за ним, — говорит она.

— Да пошел он!

— Сейчас в тебе говорит злость.

Моя злость еще много чего говорит, когда я возвращаюсь в свою комнату и надежно отгораживаюсь от сочувствующего мира. По большей части она бушует и клокочет, напоминая о том, что Ник мерзавец, что он бросил меня и не дал возможности поехать с ним. Он сам все это начал. Он первым пошел навстречу. Он заставил меня полюбить себя.

Боже, как же я его люблю!

Мы все время шли к этому с того самого дня, когда я в первый раз переступила порог его кабинета. Тогда моя голова была полна тревог, связанных с этой чертовой вазой. Я горько смеюсь, ведь именно с вазы все началось: конец света и моя любовь к Нику. Одним непрерывным движением она разрушила, создала и потом уничтожила.

Я падаю на колени, прячу лицо в ладонях и рыдаю.

Сейчас

Дельфы не разрушены до состояния руин. Вот сувенирная лавка, открытки давно исчезли: их унес порывистый ветер или, может, они истлели, превратившись в разноцветную массу, смытую потом очищающим дождем. Стенд для них до сих пор стоит возле лавки, ржавый, но готовый принять новую партию. С силой толкнув, можно заставить его неохотно, со скрипом прокрутиться. Ветер гонит ветки и листья по улицам города, мимо магазинов, названия которых ничего мне не говорят, хотя я могу догадываться, что в них продавалось. В одном окне я вижу длинный пекарский ухват, который стоит у стены. В другой витрине с потолка свисают крючья для мяса, коричневые от застаревшей крови.

Эсмеральда подбирает корм везде, где только можно найти, и находит она его в изобилии. Но я лишена такой роскоши. Встречающиеся растения по большей части мне неизвестны, а я должна заботиться не только о себе.

Я должна прятаться.

Мне нужно есть.

Моему ребенку нужно есть.

Тут нечего обсуждать.

— Видишь это?

Я говорю об узком здании с синей дверью посередине.

— Я иду туда, и ты пойдешь со мной.

Моя спутница не отвечает и продолжает жевать что-то, обнаруженное ею под ногами.

— Нет, нет, тебе придется, — продолжаю я. — На всякий случай.

Небольшой дождь соплей обрызгивает меня, когда Эсмеральда фыркает, подняв голову, но все же она следует за мной, хотя и на почтительном расстоянии.

Под ногами жесткая корка асфальта. Старая привычка заставляет меня остановиться у края тротуара и посмотреть налево и направо. Теперь нет транспорта, но я все равно стараюсь избежать других неприятностей. И что у меня в распоряжении, если они вправду появятся? Бежать назад, в лес, или идти вперед, чтобы спрятаться в здании? Выбор не богат.

Гравий откалывается от асфальта, когда я долблю носком ботинка застывший гудрон.

Думай, Зои. Думай.

Беременность подстегивает мое серое вещество, заставляя мысли двигаться и оформляться быстрее. В условиях дикой природы я уязвима и беззащитна. Единственное мое оружие — скрытность. Поэтому я перехожу дорогу, присваиваю себе пекарский ухват и беру в мясной лавке нож с блестящей острой кромкой. Теперь у меня на душе спокойнее, ведь я снова вооружена.