Медный гусь - Евгений Немец

— Молодец служивый, хорошо оружие востришь, — тихо сказал толмач, медленно поднялся и, ухватив саблю двумя руками, поднял ее над головой.

Медведь одним упругим движением вскинулся на задние лапы и задрал к небу передние. Васька смотрел на него, не веря своим глазам. От ужаса он онемел и окоченел. А зверь как стоял на задних лапах, так и пошел кругами, размахивая передними. Он двигался, как пьяный, нижние лапы заплетались, передние сгребали и вырывали из земли все, что под когти попадало. Треснула молодая березка, отлетел в сторону вырванный из-подо мха гнилой пень. Рожин легко уходил от медвежьих когтей, нанося ответные удары зверю по лапам, но казалось, что медведю это было безразлично.

Минуту стрелец наблюдал эту невозможную сцену, затем ему как обухом по голове ударило — он понял все, о чем ему говорил толмач. Понял и поверил. Ноги и руки у стрельца тряслись, так что он снова стал на четвереньки и побежал к избушке на курьих ножках. Лестницу Рожин не убирал, Васька вскарабкался по ней, распахнул дверцу, достал берестяной гробик, вынул иттерму. Непослушной рукой выудил из кармана серебряный четвертик, единственное свое сбережение, едва не уронил, засовывая монету болвану под шкуру, вернул иттерму в берестяную коробку, а ту в амбарчик, закрыл дверцу и задвинул щеколду. И только потом, боясь и желая увидеть, к чему его действия привели, оглянулся.

Безголовый медведь лежал распластанный на спине, а в груди у него чуть ли не по самую рукоять торчала сабля. От крови мох вокруг зверя почернел. Консенг-ойка — Когтистый старик был повержен.

— Готов, — выдохнул толмач и, не имея сил стоять, осел.

Гулко хлопая крыльями, возле медвежьей туши опустился беркут. Обошел убитого зверя по кругу, но не тронул. Потом внимательно посмотрел на толмача, будто оценивал, резко снялся и вернулся на свою ветку, потеряв к гостям беломошного бора интерес.

Нягань

В тот же день к вечеру Васька Лис слег с жаром и лихорадкой. Удар косолапого оставил ему синяк на всю грудь, но не это явилось причиной хвори стрельца. Трясло его от видений медвежьей морды у своего лица и ходячей на задних лапах зверюги без головы. Игнат Недоля товарища часто проведывал. Да и Семен Ремезов подле больного бдел, настоями его отпаивал, на грудь примочки прикладывал. Мурзинцев хотел оставить хворого стрельца в Кодском городке и отправляться, наконец, дальше на поиски Медного гуся. С ворами покончили, и более задерживаться причин не имелось. Но Лис умолял сотника не бросать его в монастыре.

— Анисимович, дай мне пару дней отлежаться, я с вами пойду, — уговаривал Васька Мурзинцева. — Ну куда вы без меня? И так у нас народу осталось — раз, два и обчелся, а при шамане четыре вогула с ружьями.

— Добро, — подумав, согласился сотник. — Два дня тебе, на третий выступаем. С тобой или без тебя.

Игнат Недоля тоже отчего-то хандрил, ходил поникший, даже острословая Марфа не смогла его развеселить.

Первый день Васька Лис почти ни с кем не разговаривал, лежал неподвижно, укрывшись одеялом с головой, на вопросы Игната или Семена отвечал односложно. Но к вечеру второго дня решил стрелец поведать Недоле, что у него на душе творится.

— Мы, Игнатушка, столько всего повидали, что думалось мне, ничем уж меня не удивить, не испужать. Я ведь уже с жизнью прощался, когда косолапый мне в лицо дышал. Дыхание его загробное в себя впитывал… Куда ж дальше-то, куда страшнее? А оказалось, можно и страшнее. Ты только подумай: зверь без головы ходит, рыскает. Зреть не способен, а все равно ищет, потому как не душой живет, а жаждой погубить нас. Ты сам говорил, что когда тушу разделали, увидали, что у него и сердце, и печень и легкие в лопать размочалены — все пули в цель попали, а он все ходил, все искал нас. Не передать тебе, какая жуть меня охватила, да и теперь не шибко отпускает. А Рожин-то, господи, Рожин!.. Порою сдается мне, что и сам он — демон. Голову Когтистому деду саблей отрубил! Саблей! Да ей и дров не наколешь! Это ж какая силища в руках быть должна! А поглядеть на него — с виду-то вовсе не богатырь.

— Недаром его старый остяк в Стерляжьем городке уртом звал, — как-то отстраненно отозвался Игнат. — Богатырь по-остяцки, я запомнил. Видать, местные о нем побольше нашего знают.

— Вот-вот. Он же мне, дураку, сразу сказал: дай монету серебряную, положим болвану, и демон угомонится, не тронет нас. А я пожадничал, думал, с чего это я на иноверческие суеверия свое родное тратить буду? И что? Все равно пришлось монету шайтану отдать. Да только сделай я раньше то, глядишь и монах бы уцелел. Так и получается, что грех на мне, из-за меня брата Михаила медведь задрал, да и меня с Рожиным чуть не порешил. Как мне с этим жить-то дальше? Как монахам в глаза смотреть?

Недоля помолчал, затем ответил тихо:

— Нет твоей вины, брат, в том, что монах помер. В жадности грех есть, да и то… разве грех при нищете стрелецкой желать последнюю копейку сберечь?.. Не знаю я. Исповедуйся пресвитеру нашему, успокой душу, за монаха помолись, свечку поставь, проси Господа о прощении.

— Так и сделаю. Да боюсь, что страх от этого меня не покинет. Я и оставаться тут не хочу, потому как с вами — с тобой, с Рожиным, с Анисимовичем — себя тверже ощущаю. Монастырь — разве защита? Ежели б не мы, воры его б на бревна уже разобрали. Да и что воры?! Пуля в грудь — кончина не страшная, а вот когти демона, что тебя в ад тянут, — это, брат, страх невыносимый. Скажи мне, Игнат, мы вот далеко забрались, а идти-то еще дальше надо. А ежели опять чудище какое пред нами явится, как с ним ратничать, как его воевать? Когда медведь без головы на задние лапы встал, я, каюсь, окостенел, не мог ни рукой ни ногой пошевелить. Смогу ли спину тебе прикрыть, ежели, не дай бог, повторится?

— Хочешь узнать, какой ворог тебя в грядущем поджидает, вылей переполох, — отрешенно посоветовал Недоля.

— Чего-чего? — не понял Лис.

— После полуночи в чашу со святой водой нужно вылить растопленный воск церковной свечи. Воск застынет формой того, чего тебе опасаться стоит, — разъяснил Игнат.

— Что, правда?

Игнат кивнул, добавил:

— Я принесу святую воду и свечу, в церкви возьму. Ежели хочешь.

— Неси, — без промедления отозвался Васька Лис.

К вечеру, как стемнело, Игнат Недоля пришел в келью, которую монахи для хворого стрельца отжаловали. С собой он принес, как и обещал, штоф со святой водой и толстую свечу. Полсклянки воды он вылил в глиняную миску, да аккуратно, чтоб ни капли не расплескалось, штоф с оставшейся водой отдал товарищу, велев беречь. Васька Лис без раздумий склянку за пазуху засунул. Затем Игнат вручил товарищу свечу, сказал: