Тени над Гудзоном - Башевис-Зингер Исаак

— Ты жив? А я уже хотела заказать по тебе поминальную молитву… Куда ты подевался? Что это ты вдруг ни с того и ни с сего съехал из гостиницы?

— Я тебе все расскажу.

— Когда? Для меня уже все закончилось. С тобой разговаривает покойница, покойница разговаривает с тобой из могилы.

— Эстер, прекрати эти дурацкие штучки!

— Это правда, убийца мой. Я уже мертва, и меня уже похоронили. Я — труп с телефоном!..

И Эстер засмеялась. Внезапно ее смех оборвался:

— Где бы ты сейчас ни был, немедленно приезжай ко мне!..

10

— Я не могу сейчас к тебе приехать, — сказал Грейн.

— А почему, если мне позволительно узнать? — спросила Эстер после короткого молчания.

— Не могу. Поздно. Анна уже в Нью-Йорке…

— Что? Вот как? Теперь-то я понимаю. Но она ведь должна была остаться во Флориде.

— А она вернулась в Нью-Йорк.

— Поздравляю! Желаю себе самой в дальнейшем получать вести получше! Послушай-ка, я просила тебя приехать ко мне потому, что хотела с тобой попрощаться. Это наша последняя ночь и твой последний шанс. Завтра все кончается. Но если дочь Бориса Маковера тебе так дорога, то оставайся с ней. Good-bye forever.[182] На этом свете мы с тобой больше не увидимся. Может быть, в аду нас будут жарить на одной сковородке…

— Подожди минутку.

— А чего мне ждать? Я уже достаточно ждала. Все одиннадцать лет, которые я с тобой знакома, были одним большим ожиданием. Может быть, именно поэтому я и больна. Но всему есть предел, мой дорогой, даже любви. Если у тебя сейчас не найдется даже мужества, чтобы прийти ко мне и попрощаться, то я плюну на тебя. Вырву тебя с корнем из своего сердца. Даже твоего гнусного имени больше не буду упоминать. Через минуту после того, как все закончится, ты станешь мне более чужд, чем все чужие люди. Моя любовь превратится в ком ненависти и яда…

— Эстер, ты говоришь глупости.

— То, что было между нами, было болезнью, а теперь наступил кризис. Всего один шаг от вершины горы до края глубочайшей пропасти. Я завтра позвоню Морису Плоткину и выйду за него замуж. Я его не люблю, но буду любить назло тебе. Отдам ему самое лучшее, что у меня есть. Сделаю для него то, чего еще ни одна женщина не делала для мужчины. Что же касается тебя, то не думай, что я тебя отпущу. Я буду тебя держать на поводке. Я не освобожу тебя до самого последнего дня. Ты будешь тосковать по мне так, что захочешь умереть…

— Дура, я уже тоскую.

— Тоскуешь по мне, но бежишь к ней. Что у тебя за характер? Она околдовала тебя, что ли?

— Нет никакого колдовства.

— Так что же ты за нее держишься?

— Эстер, я не могу больше разговаривать. Мне уже надо бросить в аппарат еще десятицентовик, а у меня его нет.

— Где ты? Дай мне номер, и я тебе перезвоню.

Грейн дал Эстер номер телефона-автомата.

Он стоял в телефонной будке и смотрел на расположенный рядом с нею бар. Там на высоких табуретах сидели двое мужчин и одна женщина. Один из мужчин, пьяный, держал рюмку и покачивался, видимо, задремывал. Другой, тоже пьяный, пытался наклониться к женщине. Казалось, что в любой момент он может упасть. Его длинное тело вытягивалось, как резиновое. Он неуверенно протягивал руку, но никак не мог дотянуться до женщины. Это было похоже на видение, какие порой видят во сне. Женщина была низенькая, толстенькая, с коротко подстриженными, но тем не менее растрепанными кудрявыми волосами. С широкого лица, с толстого курносого носа глядели распутство, добродушие, злость, пьяное безумие, способное превратиться в нежность, в крики, в поцелуи, в драку. Кожа лица была зеленоватой и рябой, как будто изрытой оспой. И от каждой оспины несло пьяной насмешкой. «Что мне делать? Что мне ответить, когда она позвонит? — спрашивал себя Грейн. — Я обязан хотя бы еще раз увидеться с ней… Но почему она не звонит? Наверняка неправильно записала номер. Ну и вожделение… Настоящее вожделение!» Телефон наконец зазвонил, и Грейн поспешно схватил трубку, чтобы на звонок не обратил внимания бармен. Грейну показалось, что у него перехватило дыхание. Он едва смог выговорить:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Эстер?

— Да, это я. Послушай: я за эту минуту передумала, я пришла к другому решению. Я не хочу предъявлять тебе никаких ультиматумов. Раз ты не можешь, то, значит, не можешь. Знай только, что между нами была большая любовь, — вдруг переменила тон Эстер, — но ты сделал все, чтобы ее убить. Однако, слава Богу, дело уже близится к окончательной агонии. Прощай, Герц, прощай и прости. Только об одном я хочу тебя попросить. Заклинаю тебя: никогда больше не звони мне. После того как покойника кладут в могилу, а могилу засыпают землей, надо оставить его в покое… Завтра я стану другой Эстер. По нынешней Эстер можешь прочитать кадиш…

«Как может быть, что подобная болтовня настолько привлекает меня?» — подумал про себя Грейн и произнес:

— Погоди, Эстер. Я приеду.

— Когда ты приедешь? Скоро уже начнет светать.

— Я возьму такси, но раньше я должен сделать один телефонный звонок.

— Кому? Поторопись. Сегодня у меня бессонная ночь. Сегодня у меня Гошана Раба.[183] Небо раскроется, и я загадаю желание. Я попрошу Бога, чтобы Он стер тебя из моей памяти…

— Хватит, Эстер. Жди меня.

— Приезжай побыстрее. Я не могу без тебя.

Грейн открыл дверь телефонной будки и вытер пот со лба. Ему надо было разменять доллар на мелкие монеты, но бармен, похоже, не был в настроении заниматься разменом денег. Он прислонился к чему-то и дремал. Лысина бармена так и лучилась бликами ночного света.

— Ну, пожалуй, я чего-нибудь выпью.

Грейн подошел к бару и попросил рюмку коньяка. Пьяные повернули свои физиономии к нему. Казалось, они говорили ему без слов: «Ты никого не обманешь. Твоя страсть — не алкоголь». Бармен двигался лениво. Выражение его лица говорило: «Так уж и быть. Я прощаю эту тлю». Грейн поспешно опрокинул рюмку в рот и запил ее глотком сельтерской. Потом получил от бармена сдачу, в которой нашлась и десятицентовая монета, и сразу же вернулся в телефонную будку. Позвонил Анне. Она подошла к телефону сразу же:

— Алло.

— Дорогая, это я.

— Что это ты вдруг мне звонишь?

— Анна, Лея больна.

— Где ты?

— У нее дома. Это грипп, но боюсь, что не просто грипп, а с осложнениями. Это может закончиться воспалением легких. Я должен привезти к ней врача…

Анна какое-то время молчала. Наконец она спросила:

— А где твои дети?

— Никого из них здесь нет.

— А кто же тебе открыл дверь?

— Она сама встала с постели.

— Ты уверен, что говоришь правду? — спросила его Анна после некоторого колебания.

— Ты знаешь номер моего домашнего телефона. Если не веришь, положи трубку и позвони на него…

Грейн сам удивился своим словам. А что, если Анна действительно поступит таким образом? За одну минуту она разоблачила бы тогда его ложь. Однако Грейн вынужден был рискнуть. Он отдавал себе отчет, что сейчас рискует всем. Его охватил азарт, как во время карточной игры. Анна, похоже, обдумывала смысл его слов.

— Ну, если она действительно так больна, тут уж ничего не поделаешь… Хотя я ждала этой ночи пять недель.

— Драгоценная моя, мы будем вместе долгие годы. Мы все еще успеем.

— Когда ты вернешься?

— Не могу тебе сказать точно, но ясно, что это будет очень поздно…

— Что с ней? У нее сильный жар?

— Да, и вообще она выглядит очень больной.

— Ну тогда помоги ей. Я не желаю ей ничего дурного…

— Ложись спать. Я тебя люблю!

И Грейн повесил трубку.

Он открыл дверь телефонной будки и собирался уже выйти, но задержался, снова взял трубку и позвонил к себе домой. Ему пришло вдруг в голову, что сказанные им сейчас слова не были полной ложью. У Леи действительно был грипп. «Не исключено, что на самом деле я сказал правду: никого нет дома», — сказал он себе. Телефон звонил, но никто не подходил к аппарату. То, что всего пару минут назад было выдумкой, теперь, похоже, стало подлинной реальностью. Грейн прижимал правой рукой трубку к уху. Другой рукой он что-то искал в заднем кармане брюк. «Кто знает, может быть, она действительно опасно больна? Слова обладают иногда магической силой. А вдруг она, не дай Бог, умерла?.. Случалась ли когда-либо прежде подобная путаница на свете? — спрашивал он себя. — Или такая ситуация возникает впервые в истории Вселенной? А каковы шансы, что нечто подобное повторится? Если число различных атомов ограниченно, то все это обязательно должно когда-нибудь повториться. Повториться не единожды, а триллионы раз, каждый раз — с незначительными изменениями. Бедняга Ницше из-за этого сошел с ума…»