«Господь да благословит решение мое...» - Петр Мультатули

Родзянко начал забрасывать Ставку своими тревожными телеграммами лишь 27 февраля, и в этих телеграммах уже слышится шантаж. Телеграммы он почему-то посылал на имя командующего Северным фронтом генерала Рузского. «Волнения, начавшиеся в Петрограде, принимают стихийный характер и угрожающие размеры. Основы их — недостаток печеного хлеба и слабый подвоз муки, внушающий панику; но главным образом, полное, недоверие к власти, неспособной вывести страну из тяжелого положения. […] Правительственная власть находится в полном параличе и совершенно беспомощна восстановить нарушенный порядок. России грозит унижение и позор, ибо война при таких условиях не может быть победоносно окончена. Считаю единственным и необходимым выходом из создавшегося положения безотлагательное призвание лица, которому может верить вся страна и которому будет поручено составить правительство, пользующееся доверием всего населения»[501]. Ясно, что это «доверенное лицо» должен был быть либо сам Родзянко, либо князь Львов. Тот же самый шантаж и в телеграмме, посланной в Могилев: «Положение серьезное. В столице анархия. Правительство парализовано. Транспорт, продовольствие и топливо пришли в полное расстройство. Растет общее недовольство. На улицах происходит беспорядочная стрельба. Части войск стреляют друг в друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием, составить новое правительство. Медлить нельзя. Всякое промедление смерти подобно. Молю Бога, чтобы этот час ответственности не пал на Венценосца»[502]. (К слову сказать, Родзянко слал свои телеграммы, не будучи уже председателем Государственной Думы, которая была к тому времени распущенной, а будучи, в глазах Царя, бунтовщиком, отказавшимся исполнить Высочайшую волю. Государь не ответил ему на телеграмму).

Телеграммы Родзянко кричали о революции и об угрозе династии. Естественно, что Николай II не верил Родзянко, а верил генералу Алексееву. А что же Алексеев и другие генералы? Фактически, они поддержали шантаж Родзянко. Рузский в начале посетовал: «Очень жаль, что с 24 по 27 февраля не удосужились сообщить о том, что делается в Петрограде. Надо думать, что и до 24 были признаки нарождающегося недовольства, грозящего волнениями, а также и об агитации среди рабочих и гарнизона Петрограда. Обо всем этом тоже не потрудились, может быть и с целью, сообщить на фронт»[503]. В последнем Рузский был абсолютно прав. Но как действовал сам он — генерал Рузский? Он посылает Царю телеграмму, в которой говорится: «Ставка. Его Императорскому Величеству Государю Императору. Почитаю долгом представить на благовоззрение Вашего Величества полученную мною от председателя Государственной Думы телеграмму, указывающую на грозное положение в столице и внутри Государства, вызывающее тревогу за судьбу Родины. […] Ныне армия заключает в своих рядах представителей всех классов, профессий и убеждений, почему она не может не отразить в себе настроения страны. Поэтому дерзаю всеподданнейше доложить Вашему Величеству о крайней необходимости принять срочные меры, которые могли бы успокоить население, вселить в него доверие и бодрость духа, веру в себя и в свое будущее. Эти меры, принятые теперь, накануне предстоящего оживления боевой деятельности на фронте, вольют новые силы в армию и народ для проявления дальнейшего упорства в борьбе с врагом; позволяю себе думать, что при существующих условиях репрессивные меры могут скорее обострить положение, чем дать необходимое, длительное удовлетворение»[504].

Фактически, это была полная поддержка требований Родзянко. Алексеев же пока своего мнения не высказывал. Во всяком случае, это мнение нигде не отражено. Но бесспорно, что Алексеев вел самые тесные переговоры с Родзянко и тот в своих планах опирался именно на него. Главной же целью Родзянко было — «Ответственное министерство». Скорее всего, нажимая на Рузского и Алексеева, Родзянко рассчитывал, что они смогут вырвать у Царя именно это решение.

О том, что именно линия Родзянко на «ответственное министерство» активно внедрялась в умы военнослужащих, хорошо видно из дневника полковника И. А. Артабалевского, из лейб-гвардии Стрелкового полка. Описывая февральские события 1917 года, Артабалевский приводит слова нижних чинов своего полка: «Подпрапорщик Дирегин: „У генерала Хабалова войск нет, господа все за Думу. Если уж господа с Думой, то нам тоже надо идти с нею. Наше дело простое мужику господ слушаться. Им виднее“.

Унтерофицер Шикун: „Я и раньше в мирное время честно служил Престолу и Отечеству в нашем батальоне. На войне тоже, благодаря Господу Богу, не подгадил. Теперь желаю также послужить Государю и Отечеству. Истинно говорю вам, что сослужить эту службу мне способно только под началом Родзянко. Он со своими за Веру, Царя и Отечество. А правительство — сами знаете какое, изменническое. Царя обманывает, Родину предает. Нету у меня никакой веры на него. Когда бы не великий князь Николай Николаевич, так России давно бы уже конец подошел. Никак невозможно простить членам правительства, что они доверие Царское так обманули“»[505].

Совершенно ясно, что унтер-офицер Шикун до всего, им сказанного, сам по себе не додумался. Он лишь повторяет чьи-то слова, ловко ему вложенные голову, в истинность которых, впрочем, он поверил. Как мы видим, солдаты данного полка выступали не против Царя, а за него, но против старого правительства и за смену этого правительства правительством Родзянко и Думы. Артабалевский продолжает дальше свои записи: «Стрелки и все прочие воинские чины постановили и утвердили лозунг, с которым они выступили против старого правительства: „Царь, новое правительство, война до победы“. С этим пошли в Государственную думу. С трудом пробрались в Екатерининский зал. Все битком набито самой разношерстной публикой. К нам сейчас же вышел Родзянко и сказал короткую речь с призывом к порядку, на которую ответили: „Ура!“ и здравицей „первому гражданину России“. Узнав от меня лозунг, с каким мы пришли, он заметно просветлел лицом. Я пробрался в комнату рядом с той, в которой заседал Исполнительный комитет Государственной Думы. Тут ко мне подошел один из членов Думы, высокий с черной бородой, изысканно одетый. Кто это был, мне узнать не удалось. Он мне сказал, что Император Николай II, вероятно, будет принужден передать престол своему сыну — Цесаревичу Алексею, а за его малолетством опекуншей будет Императрица Александра Федоровна, а регентом великий князь Михаил Александрович. В этот момент в разговор вмешался Милюков. Не думал, что он произведет на меня такое отталкивающее впечатление — хитрой, двуличной лисы. Бегающие за стеклами pince-nez глаза не внушали мне никакого доверия. Хитро поглядывая то на меня, то по сторонам, он интересовался узнать у меня об отношении стрелков к великому князю Михаилу Александровичу. Я ему ответил, что не понимаю его вопроса. Ежели Государь найдет нужным передать престол другому, то наш долг служить новому Государю. На это Милюков ничего не ответил и, неприятно хитро улыбнувшись, отошел от меня»[506].

Из этих дневниковых записей Артабалевского хорошо видно, что лозунг, с каким вышла на улицы армия («Царь, новое правительство, война до победы»), был аналогичен требованиям Родзянко и Думы. Именно внешний монархизм последних обманул войска, которые считали, что выступают за Царя и народ против изменников старого правительства. Но из этого же отрывка видно, как думская оппозиция, в данном случае в лице Милюкова, была готова сменить монархические лозунги, которые использовались с целью обмана армии, когда они стали уже не нужны. Родзянко, в данном случае, использовался заговорщиками «в темную». Монархической ширмой Родзянко заслонял тех оппозиционеров, которые стремились к свержению монархии как таковой, а не конкретно Николая II. Этот «монархизм» Родзянко ввел в заблуждение заговорщиков-генералов, которые были готовы идти на свержение Николая II и на «ответственное министерство», но большинство которых, безусловно, были против свержения монархии. Именно этим заблуждением объясняется то обстоятельство, что генералы Ставки поддержали с таким рвением тот шантаж Царя, с каким выступил Родзянко: сохранение трона в обмен на «ответственное министерство».

Однако неправильно было бы думать, что все воинские части придерживались подобного лозунга, и что в армии проводилась единственно линия Родзянко. Мы уже приводили отрывок из воспоминаний В. Бонч-Бруевича о сектантах-казаках, которые ему обещали «в народ не стрелять». Свое обещание казаки сдержали полностью. «Я наверное знаю, — продолжал писать В. Бонч-Бруевич, — что этот казачий полк один из первых был признан ненадежным. Это кем-то из их среды около Николаевского вокзала 27 февраля был смертельно ранен жандармский офицер, командовавший площадью и требовавший, чтобы казаки очистили площадь и стреляли в народ»[507]. (Речь идет об убийстве полицейского поручика А. Крылова, мужественно пытавшегося противостоять мятежной толпе и убитого одним из казаков в тот момент, когда он выхватывал красный флаг из рук демонстранта).