Луна над рекой Сицзян - Хань Шаогун

для меня. Я не знал, плакать мне или смеяться, но даже не прикоснулся к ним палочками. И всё было бы ничего, если бы я не заговорил, да ещё так злобно. Я сказал ей, что эти яйца полностью несъедобные, их вообще не нужно было покупать, а сейчас можно только выбросить. Стоило мне открыть рот, как я понял, что всё пропало, но уже ничего не мог поделать — с ожидаемой скоростью тётушка оценила обстановку и скорректировала план. Оцепенев на одну лишь секунду, она тут же забрала яйца к себе со словами, что сама поест и что на самом деле ферментированные яйца очень вкусные. Ещё хуже было то, что я, упорствуя в своём заблуждении, посмел выказать свою заботу, добавив:

— Ты можешь от них заболеть.

Тут её любезность в мгновение ока удвоилась, и она, улыбаясь, сказала:

— Да делов-то.

— В смысле «делов-то»?

— Потратили столько масла и соли, с чего бы им быть несъедобными?

— Ты же за свои деньги покупаешь болезнь!

— Заболеть от яиц? Что за чушь!

И, чтобы доказать свою правоту, она подцепила палочками кусок побольше и отправила его в широко открытый мягкий рот, отчего у меня волосы на голове встали дыбом. Дело закончилось тем, что я, озверев, отнял у неё миску и выбросил остатки в унитаз. Лицо её раскраснелось от гнева, нижняя губа оттопырилась, и она принялась громыхать посудой на кухне, двигая туда-сюда сковородки, тарелки и миски. Она переделала все домашние дела, даже не забыла согреть воду, чтобы я помыл ноги, но при этом сохраняла вид безразличный и презрительный, громко ворча: «Откуда только берутся такие люди, откуда только берутся? Если я так сильно не нравлюсь, лучше бы взял нож и зарезал. Я и сама жить не хочу. Какой смысл в жизни? Какой толк? Продукты только зря переводить… Я бы давно в могилу легла, да и дело с концом, хорошо, спокойно, да только нет у меня могилы, чтобы лечь… Не только другим я не по душе, я сама себе не по душе. Никакого проку, хуже кузнечика, хуже мухи… Эти старые кости никак не хотят умирать, вот ведь досада, ничего не поделаешь…»

Так на протяжении нескольких дней она проклинала себя. И, чтобы компенсировать ущерб, всеми силами принялась поглощать объедки; даже упавшие на пол листья салата она хватала и запихивала к себе в рот. В итоге, охваченная жаром, ослабевшая до невозможности поднять веки, она стала похожа на выжженный солнцем тростник. Это, конечно же, привело к новой серии яростных противостояний между мной и ею на тему, принимала ли она лекарство, пьёт ли кипячёную воду, нужно ли подкладывать подушку под спину, сидя на кровати, что нужно подкладывать — подушку или старые ватные штаны… Я с большим удивлением обнаружил, что она очень верно определяет, что для неё полезно, а что вредно, и затем инстинктивно делает выбор в пользу вредного. А чтобы гарантировать успех такого последовательного саморазрушительного поведения, эта слабая женщина делала ставку на свою непробиваемую, ни с чем не сравнимую по упорству учтивость — и одерживала победу. Несомненно, эта беспощадно-вежливая манера вести боевые действия подчас изменяла ситуацию до неузнаваемости, так, что обе стороны уже и не понимали, с чего всё началось и к чему привело.

Седых волос в моей бороде прибавилось.

4

В гуще пара я увидел руку.

Затем — обмякшее предплечье, всего лишь две тонкие кости, обёрнутые старой кожей. Эта кожа не была грубой, впрочем, покрытая слоем крошечных чешуек, она чем-то походила на сброшенную змеёй шкурку. Потом мой взгляд упал на разметавшиеся волосы и голову с глубоко запавшими глазами и висками. Эти явственные впадины и сильно выпятившийся рот делали эту голову похожей на череп. Волосы, слипшиеся от воды и остатков мыла, были откинуты на одну сторону, обнажая белую кожу головы, и мне внезапно стало ясно, что вся женская загадочность кроется в длинных волосах, в то время как кожа под ними такая же грубая, как у бритых мужланов. Затем перед моими глазами предстала впалая грудь с тончайшей кожей, готовой вот-вот порваться под натиском вздымающихся рёбер. Две груди с тёмными сосками кое-как крепились к костям, будто от долгого ожидания ребёнка они выросли такими длинными и тощими, а затем, отчаявшись, обвисли. За обрывающимися костями грудины начинался глубокий шрам от поясного ремня, пустой впалый живот и два крутых пика тазовых костей. Однако нижняя часть живота неожиданно оказалась круглой и выпуклой, она будто вобрала в себя всю стекающую с тела плоть и превратила её в череду глубочайших складок. Естественно, я разглядел несколько шрамов на её талии, остроугольный профиль ягодиц и редкие лобковые волосы, пробившиеся сквозь складку бедра и теперь торчащие во все стороны. Что меня поразило, так это её ноги — налитые, с плавными изгибами, белоснежные словно мрамор, почти ничем не отличающиеся от ног молоденьких девушек, достойные того, чтобы прямо сейчас пойти покрасоваться под мини-юбкой.

Неожиданно я обнаружил, что у неё не хватает одной руки, но, сконцентрировав взгляд, разглядел, что рука всё же на месте. Я изо всех сил пытался разогнать пар, чтобы без помех видеть всю картину.

В первый раз я увидел тело тётушки. И её белёсый силуэт показался мне таким чужим и пугающим, привёл меня в такое смятение, что я не осмеливался прикоснуться к нему. Будто тело этой женщины, так ни разу и не ставшей матерью, всё ещё хранило непорочность девы и не допускало осквернения моими прикосновениями. В один миг в моём мозгу пронеслись воспоминания о тётушке в молодости. Я видел её фотографию — одну из тех пожелтевших и многократно сложенных, на которой смутно просматривались несколько обворожительных девушек, одетых в ципао, с красной помадой на губах и кожаными туфлями на ногах. Я с большим трудом узнал тётушку и никак не мог понять, с каким же таинственным миром связывали её эти ципао и помада. Неужели она тоже была юной? Неужели тоже переживала всю сложную гамму любовных чувств?

У Лао Хэй были не менее красивые ноги, она как-то раз даже пристала ко мне, требуя их оценить, и удивлялась, почему это я, имея такое сокровище под боком, до сих пор не согрешил.

— С тобой точно всё в порядке?

И без стыда и совести запустила мне руку между ног, проверяя физиологию.

Заливаясь безудержным хохотом, думала ли она, что когда-то состарится? Неужели и на её благоухающем теле, с ног до