Луна над рекой Сицзян - Хань Шаогун

от ярости чуть кровь горлом не пошла.

Муж, рассвирепев, полез в драку, а потом подал на развод.

Она и рассталась с ним играючи. С её слов, разве можно считаться женщиной, если раз пять не разведёшься? Разве не зря проживёшь свою жизнь? Раньше она щеголяла в военной форме, теперь, шагая в ногу со временем, увлеклась видеокассетами и диско, косметикой, выдержанным алкоголем и дорогим табаком. С ног до головы одевалась в иностранные диковинки, никакой отечественный товар не привлекал её внимания. Её тело, сверху поддержанное бюстгальтером известной фирмы, снизу обтянутое дорогими заграничными джинсами, заметно вырастало в цене, а длинные ноги — «цок, цок» — рвались вперёд, будто намереваясь взобраться на облака и взлететь. Такой женщине, конечно, можно было махнуть тощей, как у ведьмы, рукой и, самодовольно выпятив подбородок, бросить: «Избавилась, а что?»

Ясное дело, она не хотела иметь ничего общего с этой штукой в животе. А как иначе смогла бы она протанцевать чуть ли не сорок часов диско, а потом проспать три дня? Или пить, пока не затрещит голова и не распухнет мозг, а потом среди ночи позвать какого угодно мужчину, чтобы вместе выйти прогуляться? Позволила бы себе за рулём мотоцикла сбить полицейского и сбежать как ни в чём не бывало? Могла бы, зажав сигарету в зубах, во что бы то ни стало побеждать в любом споре с мужчинами? Или свести с ума застенчивого юнца и выжившего из ума старика, а потом, получив от них стопку банкнот, подняться на утёс или этаж повыше и изорвать их в мелкие клочья, наблюдая, как эти кусочки кружатся над бескрайней землёй, издавая торжествующие вопли?

Казалось немного странным, что, работая няней в этой семье более десяти лет, тётушка вырастила вот такую крестницу. К тому же я уверен, именно из-за сладкой улыбки Лао Хэй тётушка пошла мыться в тот злополучный вечер. Днём она приготовила полную миску сушенной на огне рыбки и непременно хотела отнести её крестнице, приговаривая, что девчушка Хэй больше всего на свете любит это блюдо. На самом деле это пристрастие Лао Хэй прошло давным-давно, я много раз говорил об этом тётушке. И каждый раз она послушно поддакивала, показывая, что поняла, но стоило ей подсушить рыбу, как она становилась непреклонна: это любимое блюдо девчушки Хэй.

Я не заметил, когда она ушла и когда возвратилась обратно. Вернувшись, она выглядела встревоженной и всё расспрашивала меня, знаю ли я здоровяка по фамилии Гун, хороший ли он человек и из какой он семьи.

Я был уверен, что тётушка по недоразумению что-то перепутала. Если бы Лао Хэй решила выйти замуж в сто первый раз, то даже тогда не взглянула бы на Гуна. Она мне рассказывала, что этот человек специально приехал к ней издалека и она заставила его раздеться, плакать, ползать на коленях, целовать её туфли, а в итоге, наигравшись и поиздевавшись над ним вдоволь, прогнала его прочь: «Вот уж действительно мужики перевелись; отчего на кого ни посмотришь — все болваны недоделанные?» Но как же ей не быть окружённой недоделанными болванами, если её одновременно и отвращало, и влекло обожание этих идиотов, а в особенности притягивала их дикая ревность. Однако в конечном итоге ни один мужчина не стерпел бы жизни, полной бесконечной ревности.

Я проорал тётушке свои поручительства насчёт невозможности союза Хэй и Гуна, она, послушав, мыкнула в ответ, как будто поверила. Однако затем, оставшись без дела, постоянно впадала в уныние и, не в силах сдержать неприязнь и недоверие к тому здоровяку, бормотала сама себе под нос: «С первого взгляда видно, что тот человек не из порядочных…», «Тот человек говорит, что ему тридцать шесть, а по мне, так ему далеко за пятьдесят…», «У того человека уж точно нет порядочной работы…».

Тот человек, тот человек…

Она ещё раз не торопясь перечислила все свои необоснованные и довольно изощрённые дурные предчувствия насчёт «того человека» и ушла мыться. Мне давно следовало понять, что мытьё легко может привести к беде. Ведь и мастер Ли с восточной стороны дома, и тётка Фэн именно во время мытья либо получили инсульт, либо отравились угарным газом. Возможно, человек, приходя в этот мир абсолютно голым, стремится его покинуть таким же нагим? Ванна широко разевает пасть, соблазняя людей поскорее скинуть одежду, похоже, действительно замышляя какое-то зло.

Тётушка мылась только за день до этого, а в тот вечер стала говорить, что у неё всё тело чешется, и принялась с упорством кипятить воду. Как будто, если она добавит себе дел, я перестану обращать на неё внимание. Одному богу известно, откуда у неё могло быть столько хлопот. Помимо готовки, штопанья одежды и белья, обсуждения чьих-либо достоинств и недостатков, была у неё страсть к собирательству маленьких вещичек. К примеру, бутылочек: у неё не поднималась рука выбросить даже склянку от туши, что уж говорить о бутылках из-под алкоголя, масла, солений и консервов — все эти разномастные, покрытые толстым слоем пыли ёмкости проросли целым бутылочным лесом под кроватью тётушки, образовав свой столетний бутылочный клан. А ещё ей очень нравилось собирать бумажки. Каждый раз, стоило мне выбросить какой-нибудь скомканный листок, как она, воспользовавшись моментом, проворно подбирала его, распрямляла, разглаживала и украдкой прятала у себя. Когда газеты, обёрточная бумага, старые конверты накапливались в определённом количестве, она собирала их в аккуратный прямоугольный свёрток, который отправлялся к ней под подушку. Позже, когда постель в изголовье чересчур вздулась, новая добыча стала складываться в ноги, до тех пор пока ровнёхонький когда-то матрац не вздыбился с двух сторон высокими холмами для какой-то неведомой, только ей понятной цели. Когда ей и вправду было нечем заняться, она принималась выверять часы: обнаружив в углу телевизионного экрана мигающие цифры, тут же бросала взгляд на свой старенький будильник и, если он отставал на пять или десять минут, озабоченно качала головой. Затем незамедлительно подкручивала будильник, и лишь когда её жизнь точно синхронизировалась с жизнью общества, удовлетворённо возвращала будильник на его пьедестал — сложно обмотанную изолентой стеклянную шкатулочку.

А если обнаруживала, что часы идут верно, восторженно восклицала:

— Маото, правильно, часы очень точные!

— Да, да, очень точные.

— Ни на минуту не отстают.

— Ага, не отстают.

Постепенно я тоже как будто заразился от неё этим стремлением к пунктуальности. Иногда, услышав по радио пиканье точного времени, я помимо своей воли выкрикивал:

— Сейчас ровно десять, у тебя часы правильно идут?

— Правильно. Очень точные.

И меня это успокаивало.

Похоже, что сегодня