Море смерти, берег любви - Светлана Владимировна Успенская

введи во искушение…»

– Славку Гофмана застрелили, понимаешь, – продолжал Копцев. – Уже и до меня добираются… Мне ночью Толенков звонил, приглашал на разговор…

Отец Амвросий слушал проплывающие мимо его сознания слова и, соглашаясь, машинально кивал. А перед глазами вновь вставала женская фигура, тонкие руки, осеняющие крестом лоб.

«Это не наваждение, ведь бес не может креститься, – размышлял священник. Эта мысль приободрила его. – Наверное, случайная богомолка зашла. – И тут же он спохватился: – А церковь-то я не запер! Там же серебряная утварь, иконы!» Он вышел в сени, кликнул церковного сторожа Савельича, живущего рядом, и попросил его запереть храм.

Через некоторое время Савельич возник в дверях, побрякивая связкой ключей, и степенно доложил, что всё, мол, батюшка, в полном порядке, храм заперт.

Успокоенный отец Амвросий вновь занялся гостем.

Они сидели за скромной трапезой. В сущности, ел один Копцев, намазывая толстые куски черного хлеба натуральным деревенским маслом и заедая бутерброд свежей зеленью с огорода. Запотевшая от холода кринка молока дожидалась своей очереди.

Копцев с набитым ртом пытался что-то рассказывать, бурно жестикулируя пучком петрушки… Что-то о своей последней встрече с Гофманом, когда его, Серёгу, ни за что связали и заперли. Отец Амвросий смиренно смотрел мимо него, в пустоту, и ощущал в душе уже не возмущение, испуг или ярость, а полное беспредельное равнодушие.

– Ты представляешь, Игорь, – объяснял Сергей, не замечая его отстранённости, – Славку порешили прямо на глазах у всех! Пристрелили, как загнанного лося. Затравили. По описанию свидетелей, кажется, это был Толенков. Кто сидел за рулем – не знаю, но кандидатов на роль водителя в шайке близнецов – уйма. А Гофман еще был жив, когда его привезли в Склиф… Умер после операции…

– Не ропщи, Сергей, – равнодушно промолвил отец Амвросий, глядя немигающим взглядом в угол, где у иконы в богатом окладе смиренно теплилась лампадка. – Все там будем.

– Да что ты говоришь?! – возмутился Копцев так, что даже перестал двигать челюстями. – Выходит, когда нас всех перережут, как кроликов, ты милостиво помолишься за наши души, да?

Священник не ответил, продолжая неподвижно смотреть на ровный свет лампады.

– Тебе плевать, что у Артура Божко и Эдика Савоськина осталась куча детей? Тебе плевать, что скоро эти головорезы доберутся, например, до меня? Тебе плевать, что они могут убить половину людей этого города, а мы будем только испуганно блеять, как кроткие ягнята: мол, какой ужас, какой кошмар?!

Отец Амвросий наконец с усилием оторвался от созерцания иконы и перевел измученный раздумьями взгляд на гостя. Лицо Копцева побелело от гнева – он был в бешенстве.

– Я знаю, почему ты так спокоен! – почти кричал он, сжимая в руке нож с застывшим на лезвии слоем желтого масла. – Они тебя купили, я знаю! Они пожертвовали на реставрацию, а ты отпевал их братков, погибших в бандитских перестрелках! Ты, служитель церкви, куплен так же, как и менты, как врачи! Но ты боишься признаться мне, ты уверен, что тебя не тронут!

Отец Амвросий обессиленно опустил веки: его обеспокоил поток несправедливых обвинений, но для оправданий не находилось слов. Бледные губы с трудом разжались и обреченно прошептали:

– Не ропщи на Бога, Сергей. Неисповедимы его пути. Мы все там будем…

– Ну вот, началось, – уныло вздохнул Копцев и опять принялся за бутерброд. Бурная тирада, очевидно, нисколько не сказалась на его аппетите. – Старая сказочка, где-то я ее уже слышал! Я сыт этой мутью по горло! Я в нее не верю!

– Ты можешь верить или не верить, это дело твоей совести, – устало произнес отец Амвросий. – Но тому, кто примет кару за грехи свои здесь, в земной юдоли слез, страдание зачтется на небесах…

– Ты сам веришь этому, а, Игорь? – насмешливо поднял брови Копцев. – Неужели ты веришь, что если Сашке Абалкину подвели фазу к джакузи, то он попадет в рай? Что Эдик Савоськин, при всех его прекрасных душевных качествах, станет святым оттого, что кто-то подпилил на его машине рулевую сошку? Что Славе Гофману скостят несколько лет поджаривания на огне, если его расстреляли? По-моему, это смешно!

Отец Амвросий вздохнул. Ему страшно не хотелось выбираться из скорлупы своего отчаяния, но его заставляли, бросая вызов. И он должен был принять этот вызов.

– Сын мой, – мягко начал он, стараясь не раздражаться, – все мы грешники, все мы запятнали себя неверием и страшными провинностями и вынуждены нести за это расплату. Господу угодно ужасной гибелью наших друзей показать оставшимся в живых путь спасения. Тем, кто изберет этот путь волею своею или по наущению чьему-либо, несомненно, даруется благословение Господне. Мы должны смиренно принять все тяготы судьбы и нести по жизни свой крест, как Господь наш Иисус Христос нес свой крест на Голгофу… – Лицо священника покрылось болезненным румянцем, глаза загорелись фанатичным огнем, а жилистые сухие руки сжались в страстном порыве. Он заговорил громче, воодушевляясь: – Ты помнишь, Сергей, наше давнее служение Сатане в человеческом обличье, ты помнишь наши языческие игры, наше неверие в Господа, наше юношеское презрение к нему. За эти грехи мы рано или поздно должны понести расплату. И еще за то, что мы отвергли и затоптали Бога в своей душе, подобно язычникам презирая его благодать, за то, что отринули веру как постыдный предрассудок, достойный лишь слабых людей, за то, что наслаждались приобщением к сатанинской организации, – мы должны понести кару уже сейчас. Кого-то это коснется раньше, кого-то позже, но никто не избегнет своей участи…

– А ты? Как расплатишься за это ты, Игорь? – спросил Копцев. – Или ты уже замолил все свои грехи на сто лет вперед?

Отец Амвросий болезненно сморщился и страдальчески вздохнул:

– Я расплачиваюсь за это каждый день, каждый час, каждую минуту… В минуты малодушия, которое иногда охватывает меня так же, как и обыкновенного человека, я молю Господа о даровании мне смерти, как самого вожделенного блага. В силу наложенного на меня сана и священнических обязанностей я не должен даже помышлять об этом, однако насколько бы мне было легче, если бы я оказался на месте одного из наших погибших друзей… Но Богу угодно, чтобы здесь, на земле, каждую секунду, каждый, даже самый короткий, миг я нес ад в своей душе, – и я смиряюсь перед его волей. А вам, вам, слепым ягнятам, не желающим лицезреть своего пастыря и припасть к его стопам… – Он вдруг заговорил громко, почти закричал, раскаты густого баса уверенно и грозно звучали в небольшой комнате, оглушая гостя. – Вам суждено всем погибнуть в слепоте и заблуждении, если вы не покаетесь! Вы должны отринуть