Род-Айленд блюз - Фэй Уэлдон

О, сказал Панджандрум мудрый! Джерри Солсберджер рассказывал Фелисити, что происходит из старинной лютеранской семьи, обосновавшейся в Джорджии две сотни лет назад; возможно, что так оно и было. И дом свой он описывал в духе Тары из “Унесенных ветром”, она и этому верила, да может быть он и был таким когда-то, несколько поколений назад. О, Америка, моя новообретенная земля, страна грез, нейлона, жевательной резинки и бодрости духа. Ну и что, почему бы ему и не врать? Врал же Антон. Пора бы ей усвоить. Джерри женился на ней из милости, в расчете на то, что больше никогда ее не увидит.

Она взялась за работу. Выплеснула на него ведро воды. Он проснулся и потребовал есть. Она нашла яйца и поджарила омлет, но он швырнул в нее тарелку. “Ну и черт с тобой”, — сказала она, умыла и накормила мальчика. Напоила и накормила кур, а тех, что не держались на ногах, поместила в отдельный курятник, нарвала и нарубила пиретрума и набросала им туда. Какие-то поумирали, но некоторые выздоровели. Она лопатой сгребла куриный помет, заделала проволокой дыры в ограде, чтобы не могли проникнуть четвероногие хищники. Какие они, она не знала, знала только, что они наверняка существуют. Разыскала дробовик Джерри и разобралась, как из него стреляют. Дробовик предназначался для двуногих хищников. Фелисити была на седьмом месяце. Погода стояла жаркая и душная. В первую ночь она устроила себе постель на покосившейся веранде и легла там спать. Она проделала долгий путь.

Утром Джерри извинился и объяснил, что ребенка своим не считает, он женился на ней просто по доброте душевной, да он вообще уже женат, правда, теперь как раз жена от него ушла — уехала, а мальчика не взяла. Фелисити может тут остаться, если хочет. Податься ей было некуда, и она осталась. На ферме имелся один кран для людей и кур. Маленький Томми ей помогал; он был мужественный ребенок. Они сдружились. Фелисити перебралась в постель Джерри — раньше ей было там хорошо, впрочем, она прикидывала, что с таксистом могло быть, наверно, лучше. Родилась Эйнджел.

Фелисити написала письмо миссис Дональдсон, прося наставлений, как обращаться с курами, поскольку Джерри, разумеется, ничего не знал, он думал, что надо их просто иметь, и они сами будут нестись. Ему и в голову не приходило, что за курами нужно ухаживать. Неудивительно, что он запил. Миссис Дональдсон прислала подробный ответ: кур надо отбирать по признаку воротничка на шее, будущее породы — за ними, а у петухов этого признака надо избегать, не то весь птичник в конце концов будет с сизой подпушкой, что является для красных род-айлендов самым большим пороком.

Их семейство существовало впроголодь, а куры проживали в роскоши. Люди ели глазуньи, печеные яйца, омлеты, пашоты, а куры питались соседскими отбросами да еще добывали себе зерна, роясь в земле; скорлупа, правда, была тонковата, но кур это ничуть не трогало. Они лучше неслись, когда петухов от них отделяли. Эмоционально обездоленные куры утешаются тем, что несут яйца: каждое новое яйцо — очередной успех. Скоро появилось довольно денег, чтобы провести в курятники воду, потом — чтобы починить кровлю на доме, поставить новую плиту, накупить пеленок и не укладывать больше младенца на мох. Мха, как и москитов, в жаркой, сырой местности всегда вдоволь. Хватало и Джерри на сигареты, на виски и баб, он так и не избавился от этих привычек, несмотря на свое лютеранское происхождение.

О, сказал Панджандрум мудрый. Если бы Фелисити смогла там прижиться! Но она не смогла. Эта жизнь была не для нее, по рождению она принадлежала к лондонской богеме, и не важно, что там нагромоздилось в промежутке. Она обучилась благодарности, но не до такой же степени. И в один прекрасный день, когда Эйнджел было пять лет, а Томми двенадцать, затосковала, собралась и уехала, и кто бы мог ее за это винить. По крайней мере, она взяла с собой детей; многие и этого не делают. Она работала певичкой и танцовщицей на старомодном речном пароходе, блестящие медные поршни которого знай себе ходили вверх-вниз, вверх-вниз, и все пропахло горячим машинным маслом. Каждую ночь пароход поднимался против течения по реке Саванне, мимо хлопковых складов, тогда еще не заброшенных, а потом обратно, и это называлось “Лунный круиз”. Когда рейс заказывали для частной вечеринки, Фелисити танцевала для гостей до пояса обнаженная, так, во всяком случае, говорила мне моя мама, но свидетельствам Эйнджел нельзя доверять, у нее мозги были расконтачены.

На одном из таких вечеров Фелисити познакомилась с Бакли, прикинула, что формально она незамужняя, и надумала выйти за него замуж. У Бакли имелась хорошая библиотека, и Фелисити хотелось заняться самообразованием — она знала, что когда она станет богатой, кроме как читать книги, ей нечего будет делать.

Бакли согласился взять девочку, она была хорошенькая, а мальчика — нет, мальчик ему не пришелся по вкусу, так что Томми был отправлен назад к отцу, вырос никчемным бездельником и породил с Маргарет, падчерицей Уильяма Джонсона, двух мальчиков, разумеется, вне брака.

О, сказал Панджандрум мудрый. Но и тут Фелисити винить нельзя: это было заложено в генах и прояви лось, как сизая опушка на шее у красных род-айлендов, если неправильно проводить отбор. А на похоронах-то она была.

О, сказал Панджандрум мудрый. Фелисити не должна была говорить своей дочери Эйнджел накануне ее восемнадцатилетия, что в словах, которые спьяну обычно выкрикивал Джерри, а назавтра за них извинялся, содержалась правда, а именно — что он ей не отец. Настоящим отцом Эйнджел был исполнитель фолка, кое-как бренчавший на гитаре и фальшиво певший в одном из клубов лондонского Сохо. Известие это так воздействовало на Эйнджел, что проводка у нее в мозгу, до тех пор еще державшаяся, не выдержала и лопнула, и с той поры в голове у нее время от времени начиналось бог знает что. Для некоторых людей жалкий, пьяный папаша-куровод, которого знаешь, все же лучше, чем неизвестно кто, которого тебе вдруг подсовывают. И никто даже имени его не знает. Или знает, но не говорит.

О, спросил Панджандрум мудрый. Почему Фелисити, чтобы открыть дочери правду, выбрала канун ее восемнадцатилетия? Ответа нет, разве только, может быть, потому, что до конца привести в порядок свое прошлое у нее еще не получилось, оставалось еще много зла, и вот к чему оно привело. Работа на птичьем дворе лучше подготавливает к добродетельной жизни, чем пение и танцы в полуголом виде на речном экскурсионном пароходе; они могут притупить осторожность. И не только на могучей Миссисипи, но и на более умеренной Саванне, которая по шику и блеску в сравнении с Миссисипи — все равно что Фоксвуд в сравнении с Лас-Вегасом. Помалкивать Фелисити научилась позже. Она постоянно корила себя, но это ее не извиняет, она все равно названивала мне из Штатов и объявляла, что для нее настало время открыть правду. Что она давно уже ее открыла, и с избытком, — этого она не признавала. Конечно, за восемнадцатилетней Эйнджел нужен был, я думаю, глаз да глаз; а как вырастить девушку скромной и добродетельной, если у тебя самой такое прошлое и под сырой дремучей бахромой испанского мха, свисающего с деревьев, из улицы в улицу ходят слухи? В Род-Айленде все четко и ясно: ранней весной цветут чистым белым цветом кизиловые кусты, но всюду мелькают крохотные колибри, напоминая о Юге, — золотисто-зеленые спинки, белые грудки, зеленые бока, а у самцов еще и ярко-алые шейки. По-моему, кто-то где-то работает над выведением породы, в которой самки будут такие же красивые, как самцы, хотя, конечно, дело это хлопотливое. Если задуматься, наверняка где-то кто-то над этим работает, у меня такая теория. Опять отклоняюсь.

О, сказал Панджандрум мудрый. Он сказал, что моя мать, совершенно безумная, но никто тогда этого не знал, в день, когда ей исполнилось восемнадцать, очутилась одна в Лондоне. Ее отправили на каникулы со знакомыми в поездку по Европе, но она улизнула во время экскурсии в Национальную галерею и так и не вернулась, повергнув в ужас Фелисити, Бакли и Джерри: тоненькая, большеглазая, талантливая девушка с прерафаэлитовскими волосами, хорошо образованная, знающая наизусть массу стихов, от Уитмена до Байрона, и собирающаяся стать художницей! Ушла искать отца. Это было в 1964 году. Вышла из Национальной галереи, завернула за угол с Трафальгар-сквер и пошла в клуб под названием “Мандрагора” в Сохо, неподалеку от того места, где я теперь живу. “Найди младенца в корне мандрагоры”[14]. Фелисити как-то раз неосторожно сказала маленькой Эйнджел: “Вот там я тебя и нашла”. Ангелы не забывают.

Клуб был закрыт, здание выставлено на продажу, но старик сторож помнил человека, который вполне мог быть ее отцом. Он играл на гитаре и пел народные песни; это было тогда, когда на город падали “фау-2” перед самым концом войны. Тогда пили виски и пиво, но не вино. Клуб посещали художники и писатели, играли в шахматы. Из соседних заведений прибегали певички-шансонетки, составляли им компанию. Нет, девушку по имени Фелисити он не помнит, наверно запомнил бы, если бы знал такую. Их все больше звали Вера, или Анна, или, к примеру, Кудряшка Сент-Джордж. Но что он вроде бы помнил, это что того парня с гитарой зарезали насмерть в драке у входа в кабак, это было в ночь победы союзных войск в Европе, 8 мая 1945 года. Вот и все, что мне известно о моем деде с материнской стороны.