Род-Айленд блюз - Фэй Уэлдон

Если Джой только заикалась о том, что не все можно гладить утюгом, включенным на максимальный нагрев, шелк от этого морщится, а на скатертях остаются подпалины, Эсма начинала плакать и рассказывать про массовые убийства и братские могилы, чего Джой просто не могла выносить. В остальном же Эсма очень быстро перенимала американские нравы: приехала она закутанная в многослойные одеяния, но теперь уже носила расклешенные платья с тугими поясами, так что вся фигура на виду.

Джой предполагала, что две девочки — дочери Эсмы, а два мальчика — сыновья другой жены, Амиры, но уверенности в этом у нее не было, опять же по причине языковых трудностей. Девочки, обе лет по двенадцати, хихикали, прятались и выглядывали украдкой, если на них обращали внимание; мальчуганы же, оба, на взгляд Джой — лет по десяти, расхаживали с нахальным видом, как-то стащили хранившийся у нее в гараже дробовик, постреляли ни в чем не повинных певчих птичек и, как кошки, притащили их мертвых к ней в кухню, чтобы она полюбовалась. Франсина бы пришла в ярость, было чуть ли не слышно, как негодует ее тень. Призванный на место преступления Чарли разоружил и отругал мальчишек — просто для вида, как поняла Джой. Она ведь не дура. Но по какой-то причине, неясной даже ей самой, ей не нравилось, когда Джек плохо говорил об этом несчастном семействе. Он все еще был здесь на правах приезжего и жил в доме, который для нее оставался домом Фелисити. И хотя Чарли нашел для нее как раз он, Джек, но “Уиндспит” — это ее владение, и ей принадлежит флигель для гостей, и лимузин — тоже ее собственность. Он должен об этом помнить. Если Чарли и делает что-то не так, то виновата в этом Фелисити. Фелисити пользуется ее добротой и гоняет ее шофера по своим делам, как будто сама его нанимала.

Фелисити зашла слишком далеко. И если теперь угодила в беду, винить ей некого, кроме себя же самой. Откуда она взяла, что она такая необыкновенная и может, в ее-то возрасте, внушать любовь, притом именно к себе самой, а не к своим доходам? Гордыня приводит к падению, а падение принесет обиду и боль, это неизбежно. Хотя, конечно, смерти Фелисити не заслуживает, и долг Джой предостеречь ее, открыть ей, что Уильям Джонсон — в лучшем случае многоженец, а в худшем — серийный женоубийца.

Джой позвонила в “Золотую чашу” и предупредила, что собирается скоро навестить мисс Фелисити, а Эсме поручила отправить по почте на имя директора, доктора Грепалли, копию доклада, полученного от сыскного агентства. Эсма обещала это сделать, сразу как подоит корову и загонит коз в сарай над “Пассмуром”, когда-то служивший Фелисити летней мастерской, так что в тот вечер документ отправлен не был. Для скотниц какая-то бумага — вещь второстепенная.

33

Бабушка позвонила мне в полночь.

— Ну, как там любовь? — спросила я.

— Прекрасно, — ответила она. — Представляешь? Я уже и забыла, как это бывает. Небеса сияют, будущее манит, и начинаешь жить заново. Правда, боюсь, Уильям оказался игроком, но я готова с этим мириться.

— То есть игроком, как в Лас-Вегасе? — переспросила я. — И Атлантик-Сити? Порок, преступления и стриптиз?

— Как в Фоксвуде, — уточнила она. — Доход в пользу резервации, а не мафии. В пользу племени машантакет. Честно сказать, все довольно скромно и тихо. Если прислушаешься, слышно, как гудит лес. Но я ведь никогда не любила шикарную жизнь. А казино, София, — это что-то фантастическое. Ты даешь деньги, и тебе их возвращают с процентами.

— Похоже на инвестиции, — заметила я. — Но должна тебя предупредить: говорят, не так уж это надежно.

— Могу судить только по собственному опыту, — сказала Фелисити. — Я вложила пятьдесят долларов и получила назад сто пятьдесят. Правда, я везучая от природы, так Уильям говорит.

— Новичкам везет, — возразила я.

— Это неубедительно, София. С какой стати новичку должно везти больше, чем другим? Нет, тут дело в личности. С тех пор как мы с Уильямом вместе, у него началась полоса удач.

Я вообразила пожилого господина, сидящего перед игральным автоматом и сующего в прорезь монету за монетой. Или их вдвоем, бок о бок, они держатся за руки, пока крутится барабан, и больше заняты друг другом, чем картинками в оконце. Ну и что? Две седые головы в длинном ряду таких же голов под ярким светом ламп. Чем больше числом, тем вернее. Опуская по четвертаку, не успеешь особенно разориться. Крутятся вишенки, красные семерки, три полоски, еще что-то, появляются, и уходят, и, сладострастно вздрогнув, вдруг останавливаются, принося победу или поражение. Заменитель секса, как утверждается в одной художественно-документальной ленте, которую я монтировала; впрочем, меня она не убедила. Не все удовольствия обязательно восходят к сексу. Когда тебе за восемьдесят, пользуешься чем можешь. В Англии на железнодорожных станциях стоят игровые автоматы с фруктами, но удовольствие от них получаешь в одиночку, без сочувствующих, выигрыши жалкие, и того гляди подойдет твой поезд.

— У него даже хватило денег купить новую машину, великолепный “сааб”, — сказала Фелисити. — Мне нет больше нужды пользоваться “мерседесом” Джой.

А вот это уже хуже. Значит, игра у них идет не на четвертаки.

— Он большей частью играет в кости, — успокоила меня Фелисити. — Там самая большая вероятность выигрыша. Блэк-джек — увлекательнее, но существует опасность перевозбудиться и потерять голову. Уильям — не дурак. Он знает, когда подвести черту.

— Да, да, конечно, — отозвалась я. И больше не прибавила ни слова. Кому охота влюбленную женщину тыкать носом в серую действительность. Последний раз подобные благоглупости я слышала от моей подруги Эви, которая влюбилась в наркоторговца и уверяла всех, что ради нее он теперь бросит свои темные дела. И — самое удивительное — действительно бросил.

Фелисити разговаривала невыносимо жизнерадостным тоном. А у меня был трудный день в монтажной, да еще я поругалась с Гарри. От него мне не было никакой помощи, он так поглощен своей персоной, что вообще забыл о существовании окружающего мира. Я ему так и сказала. Сидит себе, смотрит в пространство или перелистывает журналы, и вся работа достается на мою долю. А по-моему, раз студия оплачивает его присутствие, мог бы, кажется, пусть изредка, но обращать внимание на ведущуюся работу, хотя бы для приличия. Он ответил, что это вздор: я независимая женщина и вполне способна принимать самостоятельные решения.

Я на это сказала, что всю жизнь их принимаю и мне это уже осточертело.

Тогда он заявил, что у меня предменструальная истерика, и я подумала, сейчас я его убью. Но режущего и колющего оружия под рукой не было, и я в отместку просто вырезала полных тридцать секунд бестолкового блуждания камеры Астры Барнс, вместо того чтобы придать ему вразумительный смысл.

— Холли-то ты, конечно, не говоришь, что у нее предменструальная истерика, — равнодушно заметила я, когда все было сделано, а он даже не высказался ни разу, а сидел курил, пуская клубы дыма, и читал газету. Монтажная там крохотная, тесная, но ему дела мало.

— У нее не бывает менструаций, — отозвался он. — Она слишком тощая.

Он вел себя как чудовище. Он и есть чудовище, которое я по недосмотру впустила в свою жизнь. Зачем я связалась с этим бесчеловечным существом? Надо как-то от него избавиться.

— Мы в Соединенных Штатах умеем держать тело под контролем, — сказал он. — И не обжираемся сладкими булочками.

Буфетчица без нашей просьбы принесла нам кофе и булочки. Я съела одну, а он — две, обе с абрикосом, мои любимые. Мне досталась с яблоком.

— Ах вот как? — засмеялась я. — То-то они там у вас все толстые, как бочки. Говорят, чтобы сдвинуть с места гражданина Штатов, нужен подъемный кран.

— Это другие. Ненастоящие американцы, — возразил он. — А в вашей стране невозможно даже принять горячий душ: сочится только какая-то жалкая струйка.

— Мы не транжирим зря горячую воду. Американцы изводят на собственный комфорт чуть не семьдесят процентов всей мировой энергии, ублажают себя, любимых. Северная Америка единолично губит планету.

— Мы умеем жить. И высоко держим голову. А остальной мир пресмыкается в собственном дерьме.

— Европа не меньше Штатов. Вы бы поостереглись, между прочим.

— Европа отсталая. Вон что натворили на Балканах.

— Это исключение, — возмутилась я. — По крайней мере, у нас нет каторжных работ и наши дети в школах не стреляют в одноклассников.

Спор был глупейший, но мы уже не могли остановиться.

— Ты, например, даже подмышки не бреешь.

— Зато я не ношу парик, как Холли, — парировала я. — По крайней мере, у меня свои волосы. Почему ты не уезжаешь к ней туда? Ты живешь со мной, просто чтобы не ездить на работу в такси.

— Так оно приблизительно и есть, — ледяным тоном подтвердил он.

— Лично я согласна с тем, что о тебе напечатали в Буффало, — прошипела я. — Они совершенно правы: ты — парень из провинции, только и всего. Так что сделай одолжение, выкатывайся отсюда.