Восстание - Дмитрий Павлович Шишкин

за какими раздумьями прошла ночь Юрия Алексеевича, но наутро он опять был полон сил и решимости бороться с врагами новой власти. Видимо, прагматизм взял верх, и он решил вовсе ничего не выяснять и не рушить существующий порядок вещей. Это было, пожалуй, самое верное для Зверева решение, чтобы совсем не сломать картину мира, выстроившуюся в последние месяцы в его представлении.

Первым делом он принял «попа Гапона», как про себя окрестил расстригу Всеволода, впервые о нём услышав.

Всеволод регулярно обивал пороги Смольного, требуя сначала, а потом уж вымаливая аудиенцию с Мессией. Не допускать шибко умного попа к шибко пьющему воскрешённому решено было сразу небольшой коллегией приближённых. Не поймёт расстрига, да и неизвестно, что ещё там Ленин учудить может, не хотелось бы настроить против себя эту православную армию с огнём самопожертвования в глазах.

Всеволода загрузили пропагандистской работой в регионах, но он всюду успевал и выкраивал всё равно время на походы в Смольный. Надоел всем, а ещё и попутно охмурил своим апокалиптическим учением нескольких бойцов охраны, рабочих кухни и уборщиц. Зверев всё чаще чувствовал себя в осаде: не успевал увольнять прозревших верою и нанимать новых, как всё повторялось. Всеволод подбирался через заднее крыльцо, не иначе. Уже и по ночам стало сниться, будто заходит он, Зверев, в кабинет к Ильичу, а там Всеволод ладан палит.

В этот раз поп напирал пуще обычного.

– Не дело это – пастыря от людей ограждать! Смута в народе, шепчутся на всех углах, что ненастоящий он. Новости эти по телевизору да в Интернете, Ленин новоявленный обращениями сыплет, причём весьма красноречиво и правдоподобно, словно, – Всеволод перешёл на шёпот, – он Антихрист!

Посидел чуть-чуть, многозначительно посматривая на Зверева, и, так и не дождавшись никакой реакции, кроме усталого зевка, продолжил с напором:

– Да и «последние дни» что-то затянулись. Народ колеблется в вере своей! Пусти, говорю, к нему! Я понимаю, что миссия особая, не до нас, смертных, но надо выйти к народу, обратиться, благословить! Пусти, найду я слова убеждения!

– Товарищ святой отец! – Зверев был непреклонен. – Владимир Ильич всё ещё проходит реабилитацию, его миссия только начата, не время ещё, я вам сколько уже твержу одно и то же, как же не понять? Рано ещё, не время, не готов он, от нас сейчас требуется только поддержка, готовить народ, готовить ситуацию.

– Да сколько же готовить-то, коли война братоубийственная да к тому ж пустая? Что ты заладил, готов – не готов? Откуда тебе знать, готов ли Мессия иль нет? Сдаётся мне, решил ты самолично просто не подпускать к нему никого, гордыня тобою овладела!

Спор в этот раз затянулся надолго, пропадало утреннее совещание. Всеволод не уходил, игнорируя и мольбу, и намёки на вызов охраны. Да и что ему эти угрозы, если у него людей в городе не меньше, чем верных Смольному бойцов; как этих крестоходцев ни рассылали по разным заданиям благовидным, всё равно назад всеми правдами-неправдами возвращаются, как магнит их тянет к себе «Мессия».

Выпроводили Всеволода, как обычно, обманом. Уж сколько раз одни и те же приёмы использовали, а наивный поп всё равно верил, вот уж кому власть доверять нельзя.

Дождавшись поданного Зверевым сигнала (незаметно под столом он набрал номер на мобильном), в комнату без стука зашёл охранник и торжественно объявил:

– Товарищ Зверев, звонили от Владимира Ильича, он сейчас в Петергофе, приглашает вас вечером туда на совещание!

Всеволод тут же утратил к Юрию Алексеевичу интерес, быстро откланялся и умчался, надо полагать, прямиком в Петергоф.

Зверев облегчённо вздохнул и отправился к вождю пригласить на обед. Какие бы сомнения ни терзали, обедать надо вместе, чтобы видели бойцы. Теперь даже важнее демонстрировать единение и доверие.

В коридоре была какая-то непонятная суета, люди бегали из двери в дверь, прятали глаза и шушукались меж собой, выпучив глаза. Он прибавил шагу.

***

Антон отправился к Царёву около полудня, но всё равно не выспавшийся и с жутким запахом перегара. В дверях он буквально столкнулся с Новиковым, причём тот ударил плечом очень больно и удалился, не ответив на приветствие. С собой он увёл и двух солдат-часовых, обычно охранявших кабинет, оставив вместо них пару своих бывших ГРУшных спецназовцев устрашающего вида.

Разведчики также и не думали отдавать Антону честь, к чему он привык за последние месяцы, посмотрели исподлобья и настолько недобро, что по спине пробежал неприятный холодок, застыв пупырышками где-то на затылке.

Зато Царёв встретил непривычно оживлённо, аж вскочил из-за стола. В кабинете почему-то никого не было, хотя обычно в это время как раз заканчивается утреннее совещание, и должен был остаться по крайней мере Зверев.

Антон, сонно махнув рукой Царёву, направился прямиком к холодильнику в углу добыть чего-нибудь попить. И только было схватился за ручку, как вздрогнул от оглушительного яростного крика актёра.

– А, сучара, явился! Чё, всех захотел под себя подмять? Порешил, подставил друга? Главным хочешь быть, гнида ползучая?

Антон оцепенел. Как ни удивительно, но пока он ещё не осознал причин беспримерной отваги и ярости давнего знакомого кирилловской семьи.

– Чё молчишь, гнида? Ты что же думал, трудно будет, что ли, вычислить, с какого телефона донос поступил? Предал Кирюшу! И меня, и всех предашь, сука. Но не пройдёт этот фокус!

Царёв нажал кнопку вызова охраны. Практически мгновенно в дверях выросли два новиковских боевика, прыжком преодолели расстояние до холодильника и крепко зафиксировали Антона с двух сторон так, что стало трудно дышать.

Царёв, довольный зрелищем, немного остыл. Но стоял по-прежнему выгнувшись вперёд, словно готовясь к броску. Глаза горели, и тик перекашивал испитое лицо. О своей картавости он начисто забыл, да и вообще впервые вышел из образа на людях. Теперь он не орал истошно, а практически шипел внятно, с интонациями, акцентами и паузами.

– Ты друга продал. Ты убил его, а не эти солдаты. Заигрался так, что башню тебе сорвало совсем, козёл. Это фигня всё, эти игры большие, по сравнению с тем, что ты сотворил. Знаешь, я в разных ситуациях бывал, в разных компаниях. Так даже у бомжей друга предать – самое западло. А ты его убил. Думал, хитрый самый? Не узнает никто? Всё тайное становится явным!

И тут Антон вдруг понял всё, отошёл от оторопи и похмелья одновременно и, чуя, что жареным запахло всерьёз, перешёл в наступление, хрипло и угрожающе зарычав:

– Да что ты говоришь? А о себе подумал? – страх и боль гнали его в атаку. Времени, судя по всему, оставалось мало.

«Господи,