Следствие ведут дураки - Кондратий Жмуриков

— Не понимаю я, Саныч, чего эти бабы так на тебя вешаютси, — сказал Осип, — посмотришь на тебя, как в чем только душа держится! А поди ж ты — нравишься им, курррва матка!!

— А я душевный, — заявил Ваня. — Вон она идет, кстати. У-ух ты!!

— Чаво… гы-де? У-у-у!!

В самом деле, даже не способные оценить одежду из фирменных бутиков со знаменитой улицы Фобур Сент-Оноре, Мекки современной высокой моды, — Осип и Иван Саныч были буквально придавлены тем, что сделала с собой Ирина буквально за несколько минут отсутствия.

До этого в своем вечернем платье она казалась эффектной и яркой, но в сравнении с ее новым прикидом прежняя одежда показалась бы дешевой, а она сама — вульгарной шалавистой бабенкой.

Теперь же это была Женщина. Даже несмотря на то, что она была одета в брюки. Но эти синие брюки были атласной парой от Tom Ford par Gucci, атласное синее бюстье — от Marc Jacobs и серьги Bottega Veneta, а холеное бледное лицо с виртуозно наложенной косметикой прикрывала изящная темно-синяя вуалетка. Для Ивана Саныча и особенно для Осипа все эти Гуччи, сеточки, Аньелле, бюстье и прочие Калвины Кляйны были китайской грамотой, но зато перед глазами был итог взаимодействия этих громких имен мировых кутюрье.

— Ну ты даешь, Ирка, — выговорил Иван Саныч, когда Ирина села в машину и на него пахнуло каким-то неизъяснимо тонким, ускользающим изысканным ароматом, — потрясно выглядишь! Просто, как говорится, в зобу дыханье сперло. Правда, Осип?…

— Ы-ы…

— Вот видишь: сперло. — Иван Саныч уже обрел свою обычную язвительную, чуть нервную манеру держать себя. — Этот Жодле со стула сверзится, когда тебя увидит. У него во Франции таких в обиходе не держат.

— Эт-та точна-а, — наконец-то разродился более или менее членораздельной фразой Осип.

* * *

Осип и Иван Саныч сидели за столиком в ресторане «Падуя» и смотрели вниз.

Нет, они смотрели вниз не в том смысле, что разглядывали что-то чрезвычайно интересное у себя под ногами или в блюде с аккуратным салатом, чрезвычайно удобным для того, чтобы ткнуться в него физиономией; просто они сидели не в основном зале ресторана, а за так называемыми VIP-столиками на широкой белокаменной балюстраде, обводящей ресторан по периметру. Впрочем, оказалось, что VIP-столиками места на этой балюстраде считались только номинально: ни ценами, ни удобствами они никак не отличались от тех, что располагались четырьмя метрами ниже. Просто, по всей видимости, именно сюда сажали very important гостей, когда они в ресторане наличествовали.

Вот с этой-то виповской балюстрады Осип и Иван Саныч буравили взглядом столик, располагавшийся у дальней стены в уютной просторной нише, заполненной полумраком, как сеточкой, накрытым рассеянной дымкой от нескольких маленьких, по периметру ниши, ламп.

За этим-то столиком в нише сидели Жодле и Али Магомадов. И они сидели уже не одни: атласное бюстье уже светилось рядом с массивным плечом Магомадова, а бокал шампанского в тонких наманикюренных пальчиках уже плавал где-то возле аппетитного Ирининого ротика.

Жодле улыбался и не сводил с нее глаз. Пылкое галльское воображение явно нашептывало ему, что знакомство с русской красавицей явно обещает вылиться в нечто приятное, пьянящее и пикантное, как homard a l`armoricaine. Кстати, это знаменитое блюдо французской кухни, то бишь омар, обжаренный в масле, с луком, помидорами, белым вином и бренди, уже стояло на столе, и попросила заказать его Ирина. Месье Жодле приятно улыбался тонкости вкуса новой знакомой.

— Вот стерва-от, глянь, — восхищенно пробормотал месье Моржов, — как она этих дятлов разводит! Уже четвертую бытылку ентот халдей в жилетке, который тут оффицьянт, им подносит. Туго дело девочка знает-от!!

— Конечно, — сказал Иван Саныч. Он уже успел плотно откушать и недурно выпить и потому находился в довольно приличном настроении: как все люди, склонные к беспричинному паникерству, он точно так же очень быстро и беспричинно уверовал в успех грядущего предприятия, когда увидел, что все пока что идет по плану. — Она вообще у нас актриса, хотя ее и во ВГИК не приняли, а меня приняли. Смотри, как она Жодле улыбается, а? Молодчинка.

— Да той Жодле в бабах не больно-от разборчив, если даже на тебя польстился, кады ты в бабском был, — критически заметил Осип. — А уж ента Ирка его мигом захомутает. А чаво ж? Она баба в соку.

— Баба, жаренная в собственном соку с чесноком, маслом и петрушкой…

— Да сам ты Петрушка-от, — сказал Осип, не переставая ни на мгновение пережевывать что-то и при этом сохранять довольно внятную дикцию. — Есть не мешай, Саныч.

Астахов пристально посмотрел на него и сказал:

— Ты прямо как у Чехова.

— Чаво? Чехова? Енто который про Каштанку и про Муму чаво-то там?…

— Сам ты Муму, — не удержался от ответного критического укола Иван Саныч. — Енто который почти про тебя написал в записных книжках: «Семен Петрович схватил два самых поджаристых блина, икнул от восторга и облил их горячим маслом. Медленно, с расстановкой, обмазал их икрой. Места, куда не попала икра, он облил сметаной. Подумав немного, он положил на блины самый жирный кусок семги, кильку и сардинку, млея и задыхаясь, свернул оба блина в трубку, раскрыл рот…

Но тут его хватил апоплексический удар».

— Это я на вступительном экзамене во ВГИК читал, — добавил Ваня Астахов, — так что до сих пор наизусть помню. Вот так.

— Ничаво читаешь. Аппетитно, аж слюнки текут, — снизошел до похвалы Осип.

Внизу заиграл оркестр. Ресторан выдерживал строгий классический стиль аксессуаров, меню и музыкального сопровождения, так что никаких бешеных светомузык и дансингов, так не способствующих спокойному и непринужденному усвоению пищи, здесь не было. Оркестр подобрался чинный, в костюмах и с блестящим металлом духовых. С микрофоном стоял певец, призванный исполнять заказы почтенной публики. За черным синтезатором «Marshall» сидел черноголовый, похожий на дятла еврей-клавишник, за дирижерским пультом, как милиционер-регулировщик, крутился дирижер, призванный руководить всем этим эклектичным сборищем мьюзик-джентльменов.

— Л-ляпота, — расслабленно сказал Осип. — Но оно все-таки не надо тово… бдительности терять. Ты гляди!.. А, черт, Жодле!

…Жодле поднялся из-за столика и, подав руку Ирине, помог ей встать. Потом наклонился к самому уху Магомадова и начал тому что-то говорить. Франкочеченец слушал не шевелясь.

— Трамбует на жилплощадь, — насмешливо пояснил Иван Саныч, — дескать, не могли бы вы, дорогой Али, задержаться в этом замечательном заведении несколько дольше, чем обычно. Стало быть, надо побеседовать с дамой и обсудить с ней некоторые аспекты творчества современных французских поэтов… Патрис де Латур дю Пэн, Брассенс, Марсенак, все такое. И обсудить непременно в душевной обстановке. При свечах, как говорится.

— Та-ак, нам пора, — проговорил Иван Саныч, — вон они пошли. Ну Ирка, ну молодчинка!..

— Идем, идем. Вот только доем этого цыпленка, — промычал Осип. — И запью вот этим винцом. Вку-сно.

— Да пошел ты!.. Тебе лишь бы утробу нашпиговать хавом. Они уже выходят. Упустим!!

— Не упустим. Главное, ты сам не упусти — в штаны. Нечего им в след дышать. Пусть придут на хату, размякнут, расположатся. Душевно пообщаются. А мы придем и возьмем его тепленьким. Адрес-то известен, мне ж, поди, сказали. Ты же Ирку хорошо проинструктировал?

— Ну да…

— И отлично. Да присядь ты, не мешай моему пищеварению, Саныч!

Чревоугодник Осип продолжил задушевную беседу с цыпленком и вином, а Иван Саныч налил себе коньяку и тоскливо подумал, что, верно, счет от этого ужина перекроет все мыслимые рассчеты и уж точно сожрет все пять тысяч рублей, которые у них были.

Подумав это, он выпил коньяк под задушевно льющуюся снизу музыку из репертуара оркестра Поля Мориа… и тут же едва не подавился, потому что стройное течение композиции вдруг взрезала невпопад огорошенная ударом литавра, вздыбился чей-то басовитый негодующий крик, взвизгнула валторна, захрипела и закашлялась скрипка.

— Ты… нэ того!..

Даже меланхолично жующий Осип вскинулся и, не выпуская из челюстей цыплячью ножку, вслед за Иваном Санычем перегнулся через перила балюстрады.

Зрелище оказалось еще то.

В гущу музыкантов косо затесался господин в сползшем на плечо пиджаке, взъерошенный и, судя по всему, находящийся в последнем градусе алкогольной горячки. Иван Саныч и Осип видели его со спины. Он навалился на скрипача, обнял его, умильно поцеловал, потом начал целовать скрипку в руках оторопевшего музыканта с таким видом, как будто он был ценителем музыкальных инструментальных раритетов, а скрипку делал великий Антонио Страдивари. После этого жертвой подвыпившего господина стал трубач, у которого сей господин стал отнимать инструмент, но не полностью, а фрагментарно — так, как это делал герой Миронова из «Бриллиантовой руки» в приснопамятном ресторане «Плакучая ива».