Следствие ведут дураки - Кондратий Жмуриков

Нож. Острый самодельный нож, который использовался Рыбаком как столовый.

Если бы гость из Парижа был чуть менее быстрым, но вне всякого сомнения, нож вошел ему в сердце. Но он успел уклониться, и нож вонзился в корявый ствол яблони и задрожал от обиды, что ему не привелось отведать чего-то более теплого, мягкого и свежего.

— Ах ты сука! — воскликнул черный человек, мгновенно теряя хладнокровие. — Ну, Рыбушкин!..

И он ударил его через стол в грудь, так, что Рыбак не удержался на ногах и упал назад. Раздался противный мясной хруст, хрип, вскинулись ноги, сметая со стола стакан и бутыль — и черный человек увидел, что Валентин Самсонович распростерся на решетке палисадника, как будто нарочно тут поставленной.

Последняя судорога тронула члены невезучего самогонщика, и сержант Карасюк со старшиной Гуркиным навеки лишились ценного поставщика вожделенного зелья.

— Черррт! — пробормотал экс-«черный» человек, окончательно становясь серым — то есть не только в одежде, но и в лице. — Снова… снова Жак!..

(Верно, он вспомнил, что Дюгарри, верно, умер не менее нелепо и случайно.)

— Наверно, ни один вор в законе, даже отошедший от дел, не умирал так нелепо, — пробормотал он. — Черт побери… а я опять опростоволосился. Старею. Старею…

Он поспешными шагами направился к калитке и тут, к собственному ужасу, столкнулся с человеком в милицейской форме.

Первым побуждением было поднять руку и вырубить мента апперкотом, который, помнится, так хорошо удавался ему в молодости… но он вспомнил, что только что по чистой случайности убил человека. Как — точно так же, не желая убивать — убил еще одного человека… ветреной парижской ночью, в подвале, в скрещении теней, порожденных тусклой лампочкой и выползающим из углов мраком.

К тому же убийца увидел, что мент совершенно, просто-таки хрестоматийно пьян. Фуражка его съехала на ухо, на форме расплылось пятно, отдающее дешевыми консервами.

— Че, поди за само…гонтом пы-риходил? — гаркнул на него сержант Карасюк (да и кто это мог еще быть). — Все-е-е вы… такие!!

Он пошатнулся и, придержавши черного человека за плечо, вдруг наклонился к уху того и зашептал:

— Да ты не бурей, брат. Это я так… ик!.. для видимости. Ту-та оно, знаешь… надо ж закон собля… блядать. А то оно ж вот как… м-м-м… это… а что, Валентин Самсоныч спит, что ли?

— Спит, — быстро ответил гость из Парижа и хотел было пройти мимо Карасюка, но тут наткнулся на второго мента, приземистого, феноменально кривоногого и пузатого. На черного человека глянули мутные рачьи глазки, и старшина Гуркин рявкнул:

— Нарррушаете общественный порядок?

— Да нет… — растерянно выговорил тот. Он давно отвык от нравов российских ментов, да еще из сельской местности, так что откровенно оторопел. — Я, знаете…

— Зы-наем! Ты самогон пьешь! А вот заберем тебя за сопротивление при исполнении… исполнении… — Гуркин бултыхнул подбородком, а потом окликнул сержанта, ушедшего ближе к дому Рыбушкина:

— Ты чего там исполнял си-водни на балалайке? Р-рап…содю?

Но Карасюк не отвечал. Он уже стоял над трупом Рыбака, и его глаза выехали из орбит не хуже зыркалок Гуркина. Пролепетал:

— Сам-соныч? Ты это… ты чего… ты как же так, Валентин Самсоныч? Гуркин, хватай того!! — вдруг заорал он, оборачиваясь к калитке.

Черный человек оттолкнул старшину от выхода и рванул на себя калитку так, что та не удержалась на ветхих петлях и отлетела. Парижанин едва удержался на ногах и попятился, а потом, навернувшись через свалившегося от его толчка Гуркина, ткнулся спиной в тропинку.

А сбитая ногами до твердости железа земля в деревне под Питером — это вам не пуховый оранжейный газон где-нибудь на Марсовом поле или садах Трокадеро. Упадешь — мало не покажется, что и привелось испытать черному человеку. Но это было только начало его злоключений: на него по-жабьи взгромоздился сверху Гуркин, и булькающее отвислое брюхо стража законности ударило по ребрам убийцы и показало черному человеку небо в овчинку.

— О-о!!

— Держи его, не выпускай, старшина! — заорал Карасюк и, поспешно схватив со стола бутыль с самогоном, плеснул в стакан и засосал его содержимое одним могучим глотком. — Де-ержи, он Валентин Самсоныча замочил!!

Черный человек тщетно пытался вылезти из-под не в меру мясного Гуркина. Очевидно, гостя из Франции оглушило при падении, и он никак не мог прийти в себя.

И совсем пропащим было бы его дело, если бы не Карасюк, который, будучи оглоушен только что выпитым самогоном по самое «не могу», подлетел к корчащимся на земле мужикам и со всего размаху пнул по голове черного человека своим чудовищным кедом, к которому налипло по меньшей мере полпуда черной, жирной, с усиками травинок грязи.

Ошметки полетел во все стороны.

— У-у-у! — взвыл кто-то под ногой Карасюка, и бравый сержант, получив аппетитный тычок в голень, потерял равновесие и кувыркнулся на землю, смачно приплющив барахтающихся на тропе Гуркина и почти что задержанного им человека. Клубок человеческих тел покатился к проему калитки, со всего размаху врезался в ствол молоденькой яблони и, сломав его, накрылся раскидистой зеленой кроной.

Из-под зеленого «навеса» слышались пыхтение, нечленораздельное мычание, обрывочная ругань — а когда сломанное деревце наконец отлетело в сторону, но открылась картина, достойная кисти Репина, написавшего «Иван Грозный убивает своего сына»: сержант Карасюк, пыхтя, багровея и разбрызгивая слюну и ругань, метелил тщетно закрывающего свое лицо задержанного. Смачные удары один за другим попадали в цель, и когда задержанный перестал закрывать лицо и, по всей видимости, вырубился, бравый сержант Карасюк увидел, кого он задержал.

Задержанным оказался старшина Гуркин, державший в зубах ободранную яблоневую ветку. Один глаз его заплыл, нос смотрел вбок, с синеватого подбородка сочилась темная струйка крови.

Карасюк выпучил глаза и выдохнул:

— Да ну… старшина?!

…И теперь, стоя под вялым питерским дождиком и глядя вслед Осипу и Ивану Санычу — тем двоим, назначения и статуса которых он никак не мог разгадать, — черный человек вспоминал очередную трагическую нелепость, окончившуюся фарсом и пьяной потасовкой. Очередную необязательную смерть, которая тем не менее четко выстроилась в череду сменяющих одно другим гибельных случайностей. Хотя нет ничего более закономерного, чем случайность.

Как, верно, говаривал приснопамятный Василий Иваныч, переплывая Урал.

Черный человек вспомнил, что только что съел сало Осипа и в кармане еще лежит астаховский йогурт и немного ветчины, и от этой мелочи вдруг стало тепло, хотя под рубаху и под плащ нагло лезли мокрые лапищи назойливой проститутки — шалой питерской непогоды.

Кстати, об одежде: те черные брюки и черный пиджак, что были на нем, пришлось выкинуть, потому что во время борьбы с двумя пьяными ментами, так счастливо задержавшими друг друга, они были вываляны в грязи до полного. Да и опасно было оставлять их.

Кстати, теперь подозрение может лечь на Осипа и Ваню Астахова. Они были у Рыбушкина, а не факт, что сельские менты уяснили для себя, что у трупа Валентина Самсоныча они видели совершенно другого человека.

Могут подумать на этих. «Следователей».

…Нет, эти двое все-таки не так просты, как — постоянно, нагло, вызывающе, слишком уж открыто и наивно — кажутся. Все это не то!!

Визитер из Парижа вздохнул и медленно, прижимаясь к стенам домов, побрел за этими двоими.

Мучила изжога.

* * *

Осип включил телевизор и начал вяло просматривать программу новостей.

Он совершенно спокойно выслушал спортивный выпуск, который пестрел фамилиями Шумахер, Хаккинен, Федьков, Бэкхэм, Буре, — фамилии, которые буквально глотал Астахов, как известно, бывший заядлым поклонником футбола, хоккея и «Формулы-1». И это все при том, что собственно спортом, за исключением литербола, Иван Саныч никогда не занимался, и тяжелее бутылки ничего не поднимал. За и то — если бутылка была выпита уже наполовину.

Зато петербургскую криминальную хронику, которую откровенно недолюбливал нервный Астахов-младший, Осип слушал очень внимательно. Он даже вытянул голову по направлению к телевизору и понимающе гмыкал при сообщениях об очередных заказных убийствах, взрывах, громких ДТП и прочих явлениях жизни, исчерпывающе укладывающихся только в один жанр: уголовное дело.

«— Сегодня в нашей области совершено еще одно преступление, носящее, по всей видимости, заказной характер, — проговорила симпатичная дикторша. — В поселке Акуловка, что примерно в пятидесяти километрах от Санкт-Петербурга, убит Валентин Рыбушкин, в криминальных кругах известный под именем Рыбак…»

Осипа так и подкинуло в кресле:

— А… черрррт! Убит?!