Улыбка Катерины. История матери Леонардо - Карло Вечче

выигрывает, эта проигрывает, и если не успеваешь следить, то из проигрышей не выберешься.

Через некоторое время я вполне созрел для того, чтобы открыть собственный банк или, по крайней мере, поступить в уже существующий: однако, не получив сперва, по примеру дяди Данте, венецианского гражданства, стать здесь кампсором ни за что бы не смог. Это препятствие казалось мне самым сложным. Для подобной привилегии по праву de intus требовался ценз оседлости не менее восьми лет, а по праву de foris[60] – и вовсе не менее пятнадцати. Я не мог похвастать ни тем ни другим, к тому же с первого взгляда было заметно, что мне и самому едва исполнилось двадцать. Парон Бальдассарре, как раз ненадолго вернувшийся из очередного путешествия, предложил более короткий путь: можно получить гражданство de gratia[61], для чего не требовалось даже жить в Венеции, достаточно лишь принести ей клятву верности, fidelitas et devotio, подкрепленную поручительством члена Большого совета и утвержденную Советом сорока. И кстати, добавил парон, на днях он должен доставить одному из членов Совета шкатулку из слоновой кости: я мог бы сходить вместо него, представиться и лично передать прошение. В прошении этом, не будучи пока вправе указать себя кампсором, я присвоил себе квалификацию physicus, естествоиспытатель: разумеется, не потому, что был близок к природе, а чтобы подчеркнуть мастерство обращения с золотом и серебром.

Так я впервые оказался в палаццо Бадоер, что между Сан-Дзаниполо и Сан-Франческо-делла-Винья, где и был принят достопочтенным мессером Себастьяно Бадоером. От шкатулки из слоновой кости он остался в восторге, заявив в шутку, что подобным подарком сможет наконец-то умаслить жену Аньезину. Платеж он, как заведено среди цивилизованных людей, не касающихся денег, должен был перевести на счет в банк мессера Бальдассарре, однако милостиво соизволил бросить мне пригоршню мелочи в качестве манзарии. Монеты я принял и, превозмогая чувство благоговения, которое внушал мне этот великий человек в алой шелковой мантии посреди огромной залы, увешанной восточными коврами, набрался смелости вложить в его белоснежную руку с дорогим перстнем свое скромное прошение, умоляя его сиятельную милость соблаговолить помочь бедному юноше, не желающему ничего иного, кроме как поставить свое скромное искусство на службу во славу Республики, коей я клянусь в вечной верности и преданности, простершись у его ног как покорный слуга. Достопочтенный мессер, слегка удивившись, ответил просто: быть посему.

С легким сердцем ускользнув из палаццо, я поклялся себе, что буду вечно благодарен этому синьору, ежели, конечно, означенную милость мне все-таки даруют. Так оно и случилось. 20 января 1404 года Большой совет постановил, что providus vir Donatus Philippi de Silvestro de Florentia[62], по профессии physicus, он может получить per gratiam[63] венецианское гражданство de intus. С единственным ограничением: запретом на торговые отношения со складом алеманнским, иначе немецким. И только потом я понял причину: практически все серебро, прибывавшее в Венецию, добывалось на рудниках Германии и Центральной Европы, а значит, из-за весьма жестких ограничений, наложенных императором Сигизмундом, продавалось исключительно немецкими купцами, бывало, что и из-под полы. Для Светлейшей я так и оставался foreso, чужаком, а таких от основного источника серебра, этого ubera lactis[64] Республики, лучше держать подальше.

Вскоре после этого, в 1405 году, скончался достопочтенный мессер Себастьяно, а через год, в 1406-м, к величайшей моей скорби, и парон Бальдассарре. Отныне мне пришлось как-то выпутываться самому, и я стал пайщиком одного из уже существующих банков: для мелкой рыбешки решение наиболее практичное и наименее рискованное, иначе будешь немедленно съеден хищниками покрупнее. В те годы и в том мире я и впрямь повидал немало прожорливых акул, обгладывавших до костей целые состояния, включая банки, до тех пор повсеместно считавшиеся весьма надежными, надежнее даже старой колонны пьера дель бандо под портиками Сан-Якомето, с которой оглашались указы.

Сказать по правде, банков на Риальто было не так уж и много – то есть банков значительных, с депозитами и счетами, основная деятельность которых заключалась в том, чтобы записывать каждую операцию в счетные книги: а чего не запишешь, того и не существует. Таким способом банкиры, в присутствии клиента или на основании векселя, могут переводить деньги с одного счета, дебетового или кредитового, на другой, не достав ни единой монетки, и те по-прежнему лежат себе в безопасности в банковских шкафах и сундуках: по крайней мере, так считают наименее информированные клиенты, поскольку на деле в шкафах этих остается лишь малая часть капиталов, а прочее пускается в оборот и находится в непрерывном движении, совсем как всякая материя, вроде воды в реке или живого серебра, при помощи которого я очищал золото.

Этот механизм, на первый взгляд надежный и совершенный, является одновременно крайне хрупким, ибо малейшая случайность может привести к падению банка и краху экономики целого города: достаточно того, чтобы в какой-то момент банкира заподозрили в отсутствии наличных средств. Любое из бесконечной череды событий, вносящих в человеческие жизни элемент разнообразия и непредсказуемости: война, эпидемия, наводнение, прихоть императора, запретившего поставку драгоценных металлов и чеканку монет, временная нехватка наличности, поскольку все деньги, пущенные в оборот, уже погружены на галеры, отплывающие в Левант, – и все может кончиться в один день, если рухнет самое ценное и нематериальное достояние, доверие. В 1405 году я как раз и стал свидетелем одного из таких крахов, быть может, самого чудовищного: разорения банка Пьеро Бенедетто.

Я тогда поступил в банк Антонио Миорати, некогда тоже приехавшего из Флоренции, или, точнее сказать, из Прато, вместе с этим дьяволом Доменико ди Мазино, который исхитрился пристроиться управляющим и счетоводом на жалованье в целую сотню дукатов в год. Союз поистине драгоценный, поскольку именно Доменико, сговорившись с Миорати, взял на себя труд тайком выносить из банковских хранилищ полные мешки серебряных монет, оставленных держателями счетов на депозитах, чтобы я мог переплавить деньги в слитки, а затем продать на Монетный двор, ведь в Венеции на чеканку монеты для повседневных нужд, в особенности военных, серебра всегда уходило больше, чем золота. Деньги возвращали обратно в кассу, компенсируя разницу за счет ссуд под залог, но и себя тоже не обижали, хотя прикарманивали совсем немного, всегда, как подобает добрым товарищам, честно деля прибыль на троих и, разумеется, не оставляя следов в счетных книгах.

Но однажды все пошло не так. 4 июля 1410 года, в обеденный перерыв между часом шестым и девятым, некий Антонелло да Катания, клятый сицилиец, вместо того чтобы спокойно есть свой хлеб с луком и не