Невыносимое счастье опера Волкова (СИ) - Коваль Алекс

Море. Вода. Душ. Твою мать!

Мысли пускаются далеко вперед – поймать не успеваю, как они заходят в максимально развратную степь. Желание зарождается где-то в голове. Мыслью. Фантазией. Воспоминанием. Стекает по позвоночнику ниже. Мурашки пробегают по пояснице, моментально скручивая бантиком все внутренности. Низ живота начинает предательски тянуть. Меня бросает в жар. Мне под этим одеялом становится уже не просто тепло, а горячо. Неуютно.

Бедра свожу. Пальчики на ногах поджимаю. Ладонями вцепившись в одеяло, как в соломинку спасительную. Дышать начинаю часто-часто, выпуская сдавленные вздох за вздохом через приоткрытые губы. Завожусь. Что творю?

Когда шум воды стихает, я уже лежу ни жива ни мертва. Мне кажется, что от меня несет возбуждением на всю Волковскую спальню. Оно такое осязаемое, густое и наэлектризованное, что стоит Вику только появиться на пороге – все поймет.

Притихнув, как мышка, не шевелюсь, когда он выходит из ванной комнаты. Не шелохнулась, когда, тихо шелестя колесиками, выдвигает ящик комода. Зажмуриваюсь, когда матрас за спиной пружинит. Вик возвращается в кровать. Забирается ко мне под одеяло и двигается. Ближе. Под одеялом сразу становится на много-много градусов жарче, а мои поджатые от возбуждения пальчики на ногах почти онемели. Боги, я сейчас умру!

Чем ближе Вик, тем сильней меня начинает трясти.

Он обнимает. Одной рукой за талию, второй за грудь и к себе двигает. Бескомпромиссно. Прижимает спиной к своей груди. Футболку и джинсы снял, в боксерах одних – блин! Каждое соприкосновение кожи к коже – жалит. Но я послушная кукла. Или, правильней сказать, желе, которое колошматит от возбуждения, как при температуре “сорок”. Может уже пора вызывать реанимобиль? Мне сейчас пару укольчиков адреналина лишними не будут.

Волков, судя по возмущенному вздоху, чувствует, что со мной что-то не так. Поспорить готова, что хмурится:

– Конфетка…

– М-м…?

– Спишь? – шепот на ушко.

– Не-а.

– А чего так трясёшься?

Раскусил. Хотя сложно не раскусить, когда женщина, которую ты обнимешь, один большой сгусток напряжения. Комок онемевших нервов. От камня и то было бы больше тепла.

– Р-разве? Тебе показалось.

– Кулагина, серьезно, ты чего напряглась? – сталь звенит в голосе Виктора. – Хочешь, отодвинусь, если тебе неприятно…

– Не-не-не! – восклицаю слишком поспешно, в руки его вцепившись. – Просто замерзла, – вру и глазом не моргнув. Боюсь, если он отодвинется, точно не переживу. В идеале ему бы просто лечь и замереть. Ну, а мне умереть от остановки сердца.

– Расслабься, слышишь… Все же хорошо.

Удобней обхватывает меня своими медвежьими объятиями. Носом по моей щеке ведет. Медленно-медленно. Щекотно.

– А нечего было меня бросать тут, – нападаю обиженно, – одну. Среди ночи. Еще и под пледом! Знаешь же, что я жуткая мерзлячка.

– Десять минут. Я просто принял душ. Думал, что ты за это время не успеешь проснуться. Ну, сама подумай, лежал тут в одежде, вонял больницей и потом рядом с такой красотой.

– Лучше бы ты дальше лежал в одежде, честное слово, Волков, когда ты был одет, мне было чуточку проще дышать.

Бляха… муха! Бестолочь! Вик фыркает, тянет весело:

– Так во-о-от оно что, конфетка…

– Ч-что?

– Замерзла, говоришь?

– Замерзла.

– Сильно?

– Очень!

– Сейчас согрею.

– Что… что ты… – нет, даже спрашивать не буду. Смысл? Если уже и так понимаю, “что” он “задумал”. Понимаю и замолкаю.

Его ладонь, та, которая за талию обнимала, двигаться начинает, опускаясь по моему бедру. Я перестаю дышать. Его пальцы, добираясь до края футболки, задирают ее. Не скромничая, сразу до груди! Наглец. Широкая ладонь лениво на живот перемещается. Пресс от неожиданности напрягается, когда Вик, поглаживая, начинает неторопливо выводить узоры вокруг пупка. Почти что расслабляюще и успокаивающе поглаживает. Почти! Потому что эта невинная ласка ложится на “благодатную почву” моего возбуждения, и с моих стиснутых губ срывается тихий, беззвучный стон.

Ресницы трепещут, глаза закрываю и прогибаюсь в спине. Затылком в грудь его упираюсь, а попой в пах. Хочет! Чувствую, как его эрекция упирается в меня, и завожусь еще больше, улыбаясь в темноту.

М-м…

Я искренне считала, что на этом Виктор и остановится. Сотрясение, как никак. Но я ошибалась. Видимо, ему совсем полегчало. В тот момент, когда одна его ладонь обхватила меня за шею, а его губы коснулись горячим вздохом моего виска, вторая бесстыдно поползла вниз по моему животу. Охнуть не успеваю, она уже у меня между ног, промежность накрывает. Сглатываю с трудом. Надо было оставить белье на месте, может… Нет. Не может. Тонкое кружево его точно бы не остановило. Нас не остановило.

– Так теплее, конфетка?

Его это “конфетка” звучит хрипло, с надрывом. Я киваю, не в силах связать и пары слов. Машинально хочу свести колени, но Вик останавливает. Не позволяет закрыться. Его ноги переплетаются с моими, а пальцы гладят внутреннюю сторону бедра. Наконец-то касаются меня там. Где уже мокро и готово к бесстыдному вторжению. Начинает трогать. Сначала нежно и осторожно. Лаская клитор, стимулируя, изучая, будто проверяя, как много я ему позволю. А я позволю все! Без преувеличения – все…

– Ру, Вик…

– Дверь закрыта на замок.

Предусмотрительный, засранец!

Судя по тихому смеху Волкова, я говорю это вслух.

– А ты правда… – слова не только мне даются с трудом, – наивно верила... – на вдохах, – что я упущу такой момент?

– Я понадеялась на твою… м-м… недееспособность сегодня… а-а-а, Вик, боже! Еще… – вздрагиваю, свои пересохшие губы жадно облизываю. Дышу через раз. Воздуха катастрофически не хватает! Мы его своим истошным дыханием выжгли в спальне. Налившаяся грудь тянет и ноет. Сжимаю ладонью набухшие от возбуждения соски... мамочки! Что за новая гиперчувствительность?!

– Еще раз, конфетка.

– Ненавижу тебя, Волков!

Смеется, паразит!

– Взаимно, Кулагина.

Губы Вика мочку уха обхватывают, посасывают. Пальцы на моей шее сильнее сжимаются. Рука Волкова у меня между ног действует все смелее. Выводя круги. Напирая. Надавливая на вершинку. Проникая. Сначала один палец оказывается во мне, затем второй. Двигая так, будто берет меня ими. Трахает руками. И, боги, как это потрясающе! Вторгаясь, задевает особо чувствительные точки, заставляя прижиматься к его ладони, тереться об нее. Ловить один с ним ритм, ртом хватать воздух.

Хорошо...

Тепло…

Жарко!

Я всхлипываю и вцепляюсь в его руки, впиваясь ногтями в кожу. Выгибаюсь и в кровь кусаю губы, сдерживая стоны. Я вжимаюсь что есть сил в Волкова, будто опору в нем ищу, а сама все глубже и быстрее падаю в омут наслаждения.

Он шепчет мне на ушко непристойности, пошлости на грани с грубостью. Распаляет еще больше пожар в моей груди. Гладит и гладит. Берет то медленно и неторопливо, растягивая удовольствие. То напирая и увеличивая давление. И сам уже на грани. И его терпение на исходе. И его дыхание такое же рваное, как и мое. Я же схожу с ума от ощущений!

Тяну руку, протискивая между нами. Накрываю своей ладонью его возбужденный член прямо поверх боксеров. Сжимаю, начинаю двигать ладонью вверх-вниз. Вик тихонько рычит, начиная ускорять движение своих пальцев во мне.

Я растворяюсь. Пропадаю. Таю в его руках, как та самая “конфетка” на солнце! Чем дальше, тем острее чувствуя каждое прикосновение. Мокро, сладко, быстро, пошло!

Всхлипываю. Мне кажется, прошли считанные секунды, как неожиданно уже подступает разрядка. Взрывает на пике. Уничтожает! Оргазм уносит с головой, сковав тело приятными судорогами от макушки до поджатых пальчиков на ногах. Я забываюсь. С губ срывается громкий стон, и Вик закрывает мой рот ладонью. Продолжает успокаивающе ласкать, нашептывая на ушко сладкое:

– Тш-ш-ш… тише, девочка… конфетка… сладкая… потрясающая… моя…

Обнимает, прижимает к себе крепко-крепко, обхватив своими огромными накачанными ручищами. Целует. В плечо, в шею, в щеку. Лихорадочно, быстро, беспорядочно осыпает поцелуями. Совершенно забыв про себя и свое удовольствие, полностью впитывает мое. Держит так, будто больше никогда и никуда не отпустит…