Даниил Московский - Вадим Каргалов

— Коли мы ныне друг дружке в помощь не встанем, князь Андрей нас порознь подомнет. — Тверской князь поднялся. — Час пробил, мне в дорогу пора.

Князь Даниил решительно разбросал руки:

— Никуда я не отпущу тя, Михайло Ярославич. Сейчасец оттрапезуем, в Москве переночуешь, а поутру с Богом. Стыдоба-то какая — татарин-мурза нас, князей, судить будет…

Воротился великий князь из Орды и чует — размежевались князья. Сторону Андрея Александровича взяли ярославский князь Федор Ростиславич и ростовский Константин Борисович. А Михайло Ярославич Тверской и Даниил Александрович Московский наперекор, в защиту переяславского князя Ивана поднялись. Съехались князья во Владимир, а вместо переяславца ближние бояре его явились.

Собрался съезд в просторной гриднице великого князя. Расселись за столом возбужденные, злые. Мурза с одного князя на другого рысий взгляд переводит. Думает, урусы подобны волкам в стае. Но тут же на ум пришло иное: а не так ли и в Сарае? Путь к ханской власти кровью полит.

Великий князь голос повысил:

— Ты, князь Михайло Ярославич, давно на меня злоумышляешь. На то и брата моего, Даниила, подбиваешь.

Тверской князь поднялся во весь рост, громыхнул кулаком по столешнице:

— Я честен и на чужое не зарюсь, не так, как ты, князь Андрей. Отчего на Переяславль замахнулся?

Тут бояре переяславские, сидевшие с краю стола, загалдели:

— Великий князь спит и видит землю нашу к себе прирезать.

— Это при живом-то князе Иване!

— Аль тебе, княже Андрей, неведомо, что князь Иван, паче чего, Москве удел свой завещал?

— Я по праву и по ханской воле всем владею, бояре! — брызгая слюной, ярился князь Андрей Александрович. — Не у меня ли ярлык на великое княжение? И переяславская земля подо мной должна быть.

Князья ростовский и ярославский голос подали, а Московский бородой затряс:

— По какому праву?

— По праву старшинства!

Князья к мечам потянулись. Епископ Сарский Исмаил, молчавший до того (в ту пору во Владимире находился), руки воздел:

— Уймитесь, братья, не распаляйтесь, ибо во гневе человек теряет разум! Прокляну, кто кровь прольет!

Первым остыл тверич. Стихли остальные, а князь Андрей Александрович, подавляя гордыню, заговорил:

— Братья и племянники, пусть будет как и прежде, чем кто владел, ему и впредь держать то княжество.

— Князья вольные в своей земле! — выкрикнул один из переяславских бояр.

Великий князь промолчал, поостерегся, не пролилась бы кровь, эвон как распалились. Мурза хмыкнул, вышел из горницы. Не прощаясь, покинули Владимир князья Михайло Ярославич и Даниил Александрович.

Возвращались князья одной дорогой, и на развилке верст через сорок Михаил Ярославич взял на Тверь, а Даниил Александрович повернул на Москву.

Но прежде в пути о многом, о главном переговорили, как заодно стоять против князя Андрея Александровича. Оба понимали: великий князь зло надолго затаил и может попытаться не только коварством, но и силой завладеть Переяславлем. Потому уговорились князья при нужде дружинами тверичей и москвичей встать в защиту переяславцев.

Долго ехал Даниил, опустив голову. Мягко били по пыльной дороге кованые конские копыта, а мысли унесли Даниила в далекое детство… Княжьи хоромы в Детинце, каменном, неприступном… Горластое вече и отец, Александр Невский, на помосте… Крики и шум многолюдья Александр Ярославич, князь Новгородский, унял не сразу. Говорил Невский не торопясь, отчетливо, и народ постепенно утих, вслушиваясь, о чем князь речь ведет…

То были годы его, Даниила, детства. Юность он уже провел в Москве… Москва поразила его, и, сравнивая теперь свою вотчину с Новгородом, Даниил сокрушался. Новгород огромный, по обе стороны реки Волхова разбросался пятью концами, соборами, церквами, монастырями. Строения все больше из камня, улицы и мостовые в дубовые плахи одеты, а здесь, в Москве, все деревянное: и Кремль, и хоромы княжьи и боярские, и дома, и избы. И вся Москва, поди, мене одного конца новгородского. Однако он, князь Даниил, к уделу своему сердцем прикипел и верит — у Москвы еще все впереди. Нет, он, Даниил, Переяславля не упустит, а там, даст Бог, иные земли удастся прибрать к рукам. То и сыновьям своим он завещает… Видится ему Москва в камень одетой, не ниже Новгорода по красоте и величию. Ведь смог же Владимир обустроиться…

Ночевать остановились в малой деревеньке на краю леса. Изба приземистая, с полатями и печью, топившейся по-черному. У стены стол с неструганой столешницей, лавки, полка с закопченной посудой, под балками нити паутины и развешанные сухие травы.

Хозяйка в летах смела с полатей тараканов, застлала цветастое рядно, но князь не стал укладываться, а завел разговор с хозяином, седобородым смердом. Старик оказался занятным, и с его слов Даниил Александрович узнал, что в молодости смерд был среди тех ратников, кто стоял против татар. Бежал из плена, пойман, жестоко бит, лишился ушей, но снова ушел. На Русь пробирался ночами, брел степью.

Очутившись на Рязанщине, увидел безлюдье. Не стал задерживаться, отправился в землю московскую, где, по слухам, ордынцы меньший разор учинили.

Так и осел здесь смерд, семьей обзавелся, землю пашет, князю дань платит.

Жаловался смерд на княжьего тиуна, в полюдье нередко сверх меры берет. А как жить крестьянину, коли неурожаи частые? Ко всему, было у смерда четверо сыновей, всего один остался, двух татары угнали, один на поле брани пал, и только меньшой при нем живет…

Стемнело, и в избе зажгли лучину. Она горела тускло, роняя нагар в корчагу с водой, шипела. Пригнувшись в дверном проеме, вошел молодой бородатый мужик, отвесил князю низкий поклон.

— Сын мой, Семион, — сказал старик. — Нонешней весной женю. Ино не изба, где неслышно голосов детских.

Помолчали. Потом старик сказал:

— Я, князь Даниил, отца твоего, светлого князя Александра, помню. Крутоват был. Однако справедлив и в делах воинских зело разумен.

Семион молча уселся в углу, принялся чинить сбрую. За окном заунывно выл ветер. Хозяин заметил:

— К утру дождя надует.

Князь Даниил спросил:

— Какая судьба, старик, тебя с моим отцом сводила?

Хозяин усмехнулся:

— Такая, княже, как и с тобой. Вот здесь, на этих полатях, спал он, когда однажды из Орды ворочался. Устал, видать, не до разговоров ему было и не в духе пребывал. По всему, горько на душе. Да и откуда сладости быть — у хана унижение, а на Руси все в упадке и запустении…

За полуночь заснул Даниил Александрович. Спал не спал, с рассветом на ногах. Дружинники, готовые к отъезду, ждали князя. Срывались первые крупные дождевые капли, когда Даниил Александрович пустился в дорогу.

Его окликнули, и он вздрогнул. Любомир узнал бы этот голос из тысячи. Ее голос, нежный, зовущий. Княгиня Анастасия стояла совсем рядом, и удивительно, как гридин ее не заметил.

— Любомир, — сказала она, — приведи коня, уж не отвыкла ли я сидеть в седле…

Она гнала коня все дальше и дальше от города, будто рвалась от своей любви, но та оставалась с ней, была совсем рядом — стоило оглянуться. Любомир без доспехов и оружия, ворот рубахи расстегнут, русые волосы ветер теребит. Он не отставал от княгини, не спускал с нее глаз, а в них все: и нежность и преданность.

Анастасия поняла: в Любомире вся жизнь. За долгие месяцы, какие в Орде провела, истосковалась по ласке. Свернула в лес, натянула повод, и конь послушно замер…

Шатер Ногая стоял у самого Сурожского моря[75] за Доном, где берега в тополях и тальнике. Весной тополиный пух и сережки верб падали в воду и уплывали в открытое море.

Море бывало то ласковым, как добрая женщина, то грозным, каким нередко бывал и он, Ногай. В его власти огромная орда. Хан волен казнить любого, будь то простой воин или ханский родственник. Так случилось и в тот день, когда Ногай привел орду к морю. Ногай заподозрил в измене мурзу Селима и велел умертвить его. Подобное постигнет всякого, кто замыслит против хана.

И еще: Ногай уверен, главный его враг — Тохта. Тот Тохта, который сделался ханом Большой Орды не без его, Ногая, помощи.

Тохта коварен, и мурза Селим подтвердил это перед казнью. Хан Большой Орды склонял его к измене. Неблагодарность Тохты — плата за добро, оказанное ему ханом Ногайской орды.

Небо хмурилось, и, подобно морю, мрачнел Ногай. Из степи, где пролегала татарская сакма[76] на Русь, донесли: из Сарая возвращается во Владимир великий князь Андрей, а с ним мурза Чета.

Ногай недоволен — князь Андрей миновал Ногайскую орду и не оставил хану даров. Великий князь искал милости у Тохты, но потерял ее у хана Ногайской орды, а потому, сказал сам себе Ногай, он поможет тому урусскому конязю, кто обратится к нему. Пусть это станет уроком для тех удельных конязей, какие не хотят замечать его, хана Ногая. Пусть они, направляясь в Сарай, прежде поклонятся хану Ногайской орды…