Девочка, которая любила Ницше, или как философствовать вагиной - Вика Соева

— Я щас описаюсь, maldito sea, — предупреждает Полина. — Мне холодно. No me jodas! Чего молчишь, pajero?

— Я где-то читала, что свиньи — анатомические двойники человека.

— Все мужики — свиньи, malparido, — ворчит Полина. — Уберите его от меня. Me parece que la vena de la lengua pasa por tu culo porque hablas mucha mierda! У меня месячные начинаются.

Тем временем Аристотель очухивается. Приподнимается, тяжело крутит головой.

— Мужчина! — зовет Танька. — Мужчина! Сала не хотите?

Хряк чует конкурента, отворачивается от дитя, цокает к сидящему. Соперники взирают друг на друга. Завитушка на заду животного подергивается.

— Я соскучилась по Рыжей Суке, chupame la pija, — объявляет дитя. — Когда она, наконец, милицию вызовет? Сожрут, ведь, изнасилуют… Cuando monos vuelven de mi culo.

Аристотель тянется к обрезку трубы. Хряк всхрюкивает. Аристотель замирает.

— Поговорил бы с родственничком, — язвительно смелею. Все бабы — твари.

— Борька, псть! — доносится из темноты знакомый голос.

Хряк поворачивается и бодро цокает на зов.

— Так это не он говорил! — догадывается Танька.

— Ну что за суеверия, девушки, — укоризненно качает головой и почесывает длинный нос.

Хрюшка весело трусит к хозяину. Тычется в колени, трясет лопухами. Николай Васильевич почесывает питомца по щетинке. Хряк млеет.

— Птица-тройка, птица-тройка, — боромчет, зевая, Танька. — Свинья на радуге, а не птица-тройка.

— Ну? — хряк и хозяин смотрят вопрошающе. — Договоренность в силе?

— Какая такая, cipote, договоренность? — дитя подозрительно.

— Ты что — с ним знакома? — Танька.

— Да, — универсальный ответ. — Только речь шла о поросенке.

Николай Васильевич снисходительно похлопывает хрюшку:

— Он смирный. Посадим в багажник — Борька и не хрюкнет.

— Я с детства свиней боюсь, chapero! — объявляет дитя, пока рассаживаемся. — Я думала, они как игрушки — маленькие, миленькие, мягкие, chupa mi toto. А потом меня повезли в деревню, завели в темный сарай и…

— Изнасиловали.

— Fokken donder! У тебя одно на уме!

— Это из-за твоего трагического вида. Меньше чем на растление оно не тянет.

— И что же произошло дальше? — вежливо интересуется свиновод.

— Ничего, gilipollas! — Полина молчит. Надулась. Но не выдерживает. — Меня подвели к загону, а он оттуда как глянет! Tiu Nyah Mah Geh Cheen Leen Lou Hai Pei! Глаз чуть ли не с кулак! Я как заору! Vinaqe! Поросенок как завизжит!

— Постой, постой, — Танька. — Глаз с кулак? — сжимает, примеривается к Борьке. — У него базедова болезнь была?

— У кого, shaw?!

— Ну, у поросенка твоего. Не могут быть у здоровой хрюшки такие глаза.

— Ты спроси — сколько ей лет было, — предлагаю.

— Ну, три, ciach ort.

— Интересно живете, девушки, — Николай Васильевич машет хромающему за машиной Аристотелю.

Свинья согласно хрюкает.

— Уголок дуровых.

— А можно все-таки поинтересоваться — куда это мы предполагаем завалиться такой компанией на ночь глядя?

— Двум мужикам всегда найдется чем заняться с тремя симпотными куколками, даже если один из них — свинья, — философски изрекает Николай Васильевич.

— Я, конечно, много под кого ложилась, yet mae. И под чего. Но секс с хряком мне как-то не очень… Mai chawp khun, dag ling! — свин протестующе урчит. — И не говорите мне, что он еще девственник, I hayer.

— Девонька, — ласково говорит Николай Васильевич, — этот, как вы изволили выразиться, хряк есть славный представитель редкой породы тайских свиней. Самый последний поросенок в помете стоит столько, сколько бы вам не заплатил ни один состоятельный педофил. Поэтому растрачивать семя этого славного представителя свинорылых на некие сомнительные зоофилические оргии представляется мне верхом транжирства. К тому же я не думаю, что столь хрупкое создание с двумя жалкими недоразвитыми сосками может хоть как-то возбудить моего питомца.

— Где бы найти этих мифических состоятельных педофилов, yet, — бормочет сраженная вежливым речением Полина. — Те, что в метро катаются, Yed Por, предпочитают запускать руки в трусики совершенно бесплатно, да еще кончать тебе на юбку в тесноте. Kun Heeat!

— Когда это ты в метро ездила, huora?

— Awaseru Kao Ga Nai.

— Уж прямо застыдилась.

— Нечистая совесть такая же болезнь, как и беременность.

— Ну, мне так показалось, Ga-ree, — признается Полина. — Посмотрела на толчею, представила потные руки, эрегированные чаки, что будут тереться о мою девственную капсу… Chong mang!

— Простите, простите, — подается Николай Васильевич, — как вы поименовали свои интимности?

— Ikkai neta-dake-desho, Teishu-zura shinaide!

— Мы с вами, кажется, еще не имели столь близкого знакомства, — свиновод озадачен.

— Ну, да, — разводит руками дитя. — Некошерная. Lech telakkek coos mitkalef shel para. Всего-то два соска, и те возбудят разве что отмороженного педофила, Ben Zona. Куда уж мне до стандартов самой занюханной свиноматки. Ya chatichat hara!

— Она у нас полиглот, — объясняет Танька. — Узкой специализации — свободное владение почти всей мировой сокровищницей инвективной лексики.

61. Лилит

Меняем направление, сворачиваем с освещенных трасс, въезжаем в мир пустырей и помоек, где среди индустриального лома покосившимися башнями возвышаются полузаброшенные хрущобы. Редкие фонари, бронированные и обрешеченные ларьки — точки притяжения мрачного похмельного люда. Проплешины парков, где деревья гнилыми пальцами хватаются за ржавые аттракционы, что давно стали приютом молодой бездельной поросли, тлеющий огоньками дрянных сигарет, заливающие наследную хандру сивушной отравой, между делом спариваясь, испражняясь, взрываясь надсадным кашлем, так похожим на смех.

Жуткие места придонной жизни — плотная, стылая тьма, которая безжалостно чеканит любой организм по стальным формам выживания на грани возможного, стесывая, выбивая все, что может отвлечь от слаженного движения по замкнутым пищевым цепям. Сильный питается слабым, но приходит время и вот уже слабые набрасываются на гниющие останки сильного.

Есть ли какой-то резон в кишении белесых безглазых тел, борющихся за место у гниющего куска окраины мировой столицы? Нечто более лестное для человечской природы, нежели примитивное стремление насытиться и размножиться?

Пустые глаза. Слюнявые рты. Патлы. Какие еще предикаты готово приписать просвященное сознание своим товарищам по несчастью разума? Что можно понять в краткой встрече глаз миров более чуждых, чем разделенных космической бездной?

И тут неведомо из каких далей снисходит понимание…

Богиня, абсолютная женщина, прямой потомок Лилит, что создана без всякого участия адамовых ребер и прочих частей мужского организма, рафинированная женственность свила гнездо в кровоточивой ранке забетонированного тела, выискала чутьем всегда готовой к спариванию самки безопасное местечко для духовного потомства.

Вечная куколка из поколения в поколение пытается расправить смятые крылья, вырваться из-под натеков слизи, гноя, паразитов, освободиться из собственной ловушки. Она чувствует приближение, шевелится на убогом ложе, поднимается из мира странных снов, тяжело садится на краю постели, теребя край мокрой простыни.

— Жестокость? — перспрашивает она. Волосы прилипли ко лбу. Только льстец назовет ее красивой. Только слепец назовет ее уродливой. — А что в нашем мире не жестокость? То, что составляет мучительную сладость трагедии, есть жестокость. Даже страдание и со-страдание питается из одного источника жестокости. И разве не жесток познающий, когда он заставляет дух наперекор его стремлениям, наперекор желаниям сердца познавать? В каждом проникновении вглубь заключается насилие, будь это секс или нож.

Впрочем, говорила ли она? Сажусь, однимаю за плечи, прижимаюсь к спине, ощущаю горб сложенных крыльев. Приятное опустошение, как будто тебя мягко и осторожно выпили до дна и положили обратно, как величайшую драгоценность.

Поначалу жутко ощущать себя мужчиной рядом с абсолютной женственностью. Некто растворил в тебе тот вейнингеровский привкус полового дуализма, выпарил иллюзию женского пола, оставив лишь мужественность — крошечный остаток. Но и его довольно для эякуляции.

Вновь схожу с ума. Возбуждаюсь точно подросток, впервые обладающий женщиной.

Теснее. Крепче. Руки струятся вниз. Касание сосков. Ожог. Шире ноги. На кленях удобнее. Скользить. Тереться кончиком мужского естества — жалким рудиментом, чудом абсолюта превращаемого в полноценность.

Больше нет дурацкого бассейна с двумя трубами. В трубу наслаждения втека. т петтинг, куннилингус, вагинальный и анальный контакт, в трубу беспокойства вытека. т стыд — посмотрела бы на эту раскоряку мамочка, беспокойство — как бы не залететь, досада — скорей бы уж он кончил слюнявить, страх — не подцепить бы чего венерического… Вечная услада школьного учебника и проклятье учеников.