История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 11 - Джованни Казанова

Это было все, чего я мог требовать от этого славного человека; я составил обвинение и назавтра захотел получить удовольствие, чтобы его привели к этому человеку связанным, в моем присутствии. Тот заявил, что это, разумеется, неправда, что он зашел ко мне, чтобы меня убить, и что он говорил в Барселоне о том, что я был в президио приговорен к работам, лишь потому, что ему самому об этом говорили, и что если это неправда, очевидно, что его обманули. Капитан сказал ему, что выражение «ему говорили» не может служить извинением для человека, который публично клевещет на кого-то в ущерб его репутации, и что он не может отказать в справедливой сатисфакции, которой я от него требую. Он также сказал, что подозрение, возникшее у меня, о том, что он вошел в мою комнату, чтобы меня убить, может быть обоснованным, потому что я утверждаю, что он записался в гостинице под фальшивым именем, что я предполагаю доказать, дав залог, который послужит для него возмещением, если окажется, что он, как он говорит, является графом Мараззани. Он сказал ему, что он останется в тюрьме до тех пор, когда не придет ответ из Плезанса, является или нет он тем, за кого себя выдает.

— Если вы тот, за кого себя выдаете, — сказал он, — г-н Казанова даст вам ту сатисфакцию, которую вы захотите, а если окажется, что это не так, я обещаю вам, что вы будете наказаны выдворением из Лугано и со всей территории.

Он должен был отправиться в тюрьму, где Барджелло не нужно было упрашивать отнестись к нему с суровостью, так как у подлеца не было ни су. Г-н де Р. написал в Парму агенту Тринадцати Кантонов, чтобы получить требуемую информацию; но наглец, который знал, что ответ может быть только отрицательным, написал мне письмо, с тем, чтобы меня тронуть, в котором признавал, что он бедный буржуа из Бобио, и что, несмотря на то, что он называет себя Мараззани, он не имеет ничего общего с Мараззани из Плезанса. Он просил меня его отпустить.

Показав это письмо г-ну де Р., я сказал выпустить его, с указанием, однако, покинуть Лугано в двадцать четыре часа. Он оставался в тюрьме только четыре дня, и я, почувствовав себя достаточно удовлетворенным, дал ему денег и рекомендательное письмо в Аугсбург к г-ну де Селентен, который производил в этом городе рекрутский набор для короля Прусского. Мы встретим этого человека в свое время и в своем месте.

Шевалье де Бреше приехал на ярмарку в Лугано, чтобы купить лошадей; он провел там одиннадцать дней, бывая все время со мной у м-м де Р., чьи чары его покорили. Три или четыре дня спустя после его отъезда я тоже покинул Лугано, решившись провести зиму в Турине, где друзья, что я там имел, и посол Англии позволяли мне надеяться на всякие развлечения. Я получил этими днями обменный вексель на сотню дукатов от принца Любомирского, который, после смерти Великого маршала Короны Белинского занял этот высокий пост. Эти сто дукатов были платой за пятьдесят экземпляров моего труда, которые я ему отправил.

Прибыв в Турин, я нашел на почте до-востребования письмо от того знатного венецианца, г-на Джироламо Зулиана, который рекомендовал меня, с разрешения Государственных Инквизиторов, в Мадрид послу Мочениго. В этом письме я нашел другое, адресованное г-ну Берлендис, резиденту Республики в Турине, который, получив его из моих рук, поблагодарил за то, что преодолел, с помощью этого письма, трудности, которые имел с тем, чтобы меня принимать. Этот Берлендис, богатый и до предела погруженный в радости, связанные с прекрасным полом, держал замечательный дом. Этого было достаточно, чтобы в Венеции говорили, что он весьма поддерживает честь своей резиденции. Чтобы быть послом Республики при иностранных дворах, не нужно обладать умом. Наоборот, человек с умом, желающий им пользоваться, попадает в немилость к Сенату, который делает только то, чего желает Коллегия. Под Коллегией в Венеции подразумевают Совет министров государственного Кабинета. Берлендис не мог не нравиться, потому что не имел никаких претензий на ум.

Уверенный, что от этого мне будет только польза, я убедил его отправить через министерство мой труд Государственным Инквизиторам, подарив ему также два экземпляра. Я нашел странным ответ, который он получил и дал мне прочесть: секретарь этого грозного трибунала сказал, что он очень хорошо сделал, послав в трибунал этот труд, само название которого может демонстрировать дерзкую самонадеянность автора. Он сказал, его изучат, а пока он должен близко наблюдать меня, и при этом не давать никаких благоприятных знаков, которые могли бы показать двору, что я нахожусь под его покровительством в качестве венецианца. Этот секретарь писал, сообразуясь с умонастроением Трибунала. Те, кто составил этот ответ, были уже не те, что облегчили мне в Мадриде доступ к послу. Я оценил осторожность Берлендиса, придя к нему лишь несколько раз утром выпить кофе. Корсиканец, аббат, воспитатель его сына, интересовал меня значительно больше, чем он. Это был человек от литературы, хороший прозаик и поэт. Это тот аббат Андрэ, который живет в Англии, пользуясь ее полной свободой.

Я провел время в Турине очень спокойно, в компании эпикурейцев. Старый шевалье Рэберти, граф де ла Перуз, очаровательный аббат де Рубион, сладострастник граф Рика, посол Англии и немножко литературы весьма приятным образом занимали меня; никаких любовных историй. Частые ужины с очень симпатичными девочками гасили наши желания раньше, чем они могли набрать силу и заставить нас вздыхать. Модистка, любовница графа де ла Перуза, умерла в эти дни, проглотив, вместо причастия, портрет своего любовника. Я написал на этот сюжет два сонета, которыми был доволен и доволен до сих пор. Я имел литературный диспут с Баретти, тем, что умер также в Лондоне, и девиз которого должен был быть: Ille Bioncis sermonibus et sale nigro [35]. Это человек, который писал на чистом итальянском языке и интересовался только едкими выражениями, которыми было начинено все, что он писал, лишенное всякой эрудиции и доброжелательной критики. Владевший английским языком и, несмотря на это, делающий его неприятным, когда хотел сочетать его с красотами языка итальянского.

В это же время я счел, что мне повезет, если я направлюсь в Ливорно предложить мои услуги графу Алексею Орлову, который командовал эскадрой, что должна была идти в Константинополь, и которая, возможно, туда бы пошла, если бы ею командовал англичанин.

Посол Англии, шевалье XXХ, дал мне мощное рекомендательное письмо в Ливорно, адресованное консулу своей страны. Я выехал из Турина с очень малым количеством денег в кармане и без всякого кредита у какого-нибудь банкира. Англичанин Астон рекомендовал мне английского негоцианта, который обосновался в Ливорно, но его рекомендация не распространялась на то, чтобы мне попросить у него денег. Другое письмо от аббата Андреис рекомендовало меня корсиканцу Риварола, живущему в Ливорно, человеку умному, большому другу Паоли. У англичанина Астона случилось тогда в Турине странное дело. Он влюбился в Венеции в очень красивую женщину, не помню, гречанку или неаполитанку. Муж этой женщины был туринец по имени Склопитц, который не чинил никаких препятствий любовному приключению англичанина, тратившего много денег, но становился неудобен ухажеру и, наверняка, своей жене в те моменты, когда должен был проявляться соответственно своему статусу мужа и законам приличий. Такой муж более утомителен, чем ревнивец, и, к сожалению, ухажер не мог обсуждать с ним положение, потому что тот был муж. Астон в этом затруднительном положении, как истый англичанин, влюбленный и благородный, терпел это положение, скрепя сердце, и решился, в согласии с красоткой, поговорить, сжав зубы, с этим мужем. Он спросил у него, не нужна ли ему тысяча гиней, и предложил их ему с условием, что тот позволит ему путешествовать с мадам три года, не затрудняя его необходимостью их сопровождения. Склопитц согласился и подписал соглашение. Три года прошли, Склопитц, живя в Турине, написал своей жене, которая находилась в Венеции, чтобы вернулась к нему, и Астону — чтобы не чинил препятствий. Его жена написала, что не желает больше с ним жить, и Астон дал ему понять, что он не может и не хочет ее прогонять, и, хорошо понимая, что рогоносец прибегнет к министерским путям, поручил свое дело шевалье XXХ, который поговорил с шевалье Рэберти, который заведовал тогда департаментом иностранных дел. Склопитц поговорил с ним, потребовав от него написать резиденту Турина, командору Камарана, чтобы обратился к венецианскому правительству через посольские каналы, и убедил Берлендиса также написать депешу, что претензия его, Скопитца, весьма справедлива, и что следует пойти ему навстречу и заставить выехать из Венеции его жену, вопреки ей самой. Дело было бы сделано, в этом нет сомнения, если бы командор Камарана попросил о нем во-время, но шевалье Рэберти, более человек чести, чем скрупулезный христианин в законах, которые рассматривают брак как священнодействие, не только не написал резиденту Камарана, но, предупрежденный XXХ, имея мнение, противоположное мнению резидента Венеции Берлендиса, оказал очень добрый прием сэру Аштону, который, прибыв в Турин из-за этого дела, оставил м-м Склопитц в Венеции под покровительством резидента Англии. Склопитц постыдился жаловаться публично, потому что его контракт покрывал его позором; но Берлендис вызывал смех, говоря публично, что муж Клопитц был прав, и что это недостойно — не постараться помочь ему, потому что, наконец, он все-таки муж, и законного развода между ним и его женой не было, и нельзя помешать ему соединиться со своей женой, тем более, что три года, на которые он имел слабость ее уступить, уже истекли.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});