История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 11 - Джованни Казанова

Он жаловался, прежде всего, на инфанта герцога Пармы, который держал его у себя на службе и, не решаясь сделать свою монету, не использовал; он бы не остался в таком положении, если бы мог предвидеть, что будет там как каноник в капитуле, нужный, чтобы держать доходное место. Он высказывал самые горькие жалобы на двор Людовика Пятнадцатого, у которого он не попросил бы и стакана воды, который бы все равно не получил. Этим стаканом воды была для него черная лента Св-Михаила, которую вручают людям таланта, и которой кто и заслуживает, как не он. Он жаловался, наконец, на республику Венецию, которая не вознаградила его в достаточной мере за то, что он для нее сделал. Он был в Венеции год, устанавливая в Монетном замке этой республики балансир, и он хорошо его сделал. Она смогла после этого бить монету на связке, как все другие власти Европы, и наградой ему за это стала нищета. Он потратил четыре раза по столько, сколько за это получил. Сказав ему на это, что он имеет все в мире основания жаловаться, я попросил его достать для меня у некоего банкира пятьдесят цехинов, которые я верну в Ливорно на счет, который он мне укажет; он ответил мне весьма благородно, что мне нет нужды обращаться к банкиру с такой мелочью, потому что он может снабдить меня этим сам. Я согласился с его предложением, пообещав вернуть ему эту сумму как можно раньше, но я оказался не в состоянии когда либо расквитаться с этим долгом. Я не знаю, жив ли он еще; но если даже, тем не менее, он доживет до возраста Нестора, я не льщу себя надеждой, что когда-либо буду в состоянии расквитаться с этим маленьким долгом. Я становлюсь с каждым днем все беднее и вижу уже себя в конце своей карьеры.

На другой день я прибыл в Болонью, и через день — во Флоренцию, где нашел шевалье Морозини, племянника прокуратора, девятнадцати лет, который путешествовал вместе с графом Стратико, профессором математики университета Падуи. Он был с молодым сеньором в качестве гувернера. Он дал мне письмо для своего брата, монаха-якобита, профессора словесности в университете Пизы. Я остановился в Пизе на два часа, только чтобы познакомиться с этим монахом, выдающимся как по своему уму, так и по учености. Я нашел его выше его репутации и пообещал ему провести какое-то время в этом городе в другой раз, специально, чтобы насладиться его обществом. Я остановился на час в банях и познакомился с безуспешным претендентом на трон Великобритании. Я прибыл в Ливорно, где застал графа Орлова лишь благодаря плохой погоде.

Консул Англии сразу меня представил; тот жил у него. Когда он меня увидел, он, как мне показалось, был обрадован, потому что был довольно знаком со мной по Петербургу; и он, казалось, еще больше был доволен, когда консул дал ему прочесть письмо, которое получил от посла Англии, который был в Турине. Он сказал мне, что рад, что я буду с ним на его корабле, и, соответственно, рад будет переправить на корабль мое имущество, потому что он отчалит, как только позволит ветер, и, имея много дел, оставил меня с консулом, который спросил, в качестве кого я направляюсь в Константинополь вместе с адмиралом.

— Это то, что я хотел бы сам знать, прежде, чем оправить на корабль свое маленькое имущество. Вы понимаете, что надо, чтобы я с ним поговорил, и чтобы он переговорил со мной. Считает ли он необходимым, чтобы для этого француз стал русским?

— Вы сможете поговорить с ним только завтра утром.

— Я поеду завтра рано утром, и передам ему записку, в которой напишу, что, прежде чем переправить на его борт мой багаж, мне нужно обязательно переговорить с ним, по крайней мере, с четверть часа тет-а-тет.

— Он, — сказал мне его адъютант, пишет, лежа в постели, и, соответственно, он просит меня подождать.

— Охотно.

Тут приходит да л'Оглио, агент короля Польши в Венеции, его старый друг; он знает меня по Берлину, и чуть ли не с момента моего рождения по своим старым связям.

— Что вы здесь делаете? — спрашивает он.

— Я должен говорить с адмиралом.

— Он очень занят.

Сказав мне это, он заходит. Это наглость. Может ли он сказать мне более ясно, что для него тот не занят? Момент спустя я вижу маркиза Маруччи, с его орденом Св. Анны и напыщенным видом, который, поздравив меня с прибытием в Ливорно, говорит, что читал мое «Опровержение Амелота», которое было для него неожиданностью.

Он был прав, что не ожидал этого, потому что нет ничего общего между ним и материей моего труда; но этот труд и не направлен на то, чтобы все в свете его ожидали. Если бы он не зашел к адмиралу, я бы ему это сказал. Он сказал мне, что не ожидал этого, только для того, чтобы дать мне понять, что это не то, что он хотел бы видеть, и я это знал. Мне это смешно; nescit vox missa reverti [37]. Но я был раздражен тем, что эти господа внутри, в то время как я снаружи. Мой проект начал мне не нравиться. Пять часов спустя выходит адмирал в сопровождении большого количества народа, направляясь к кому-то, говоря мне с лаковым видом, что мы поговорим за столом или после обеда.

— После обеда, — отвечаю я.

Он вернулся в два часа и сел за стол, где сотрапезниками стали те, кто сел первыми. К счастью, я был из их числа. Орлов, приговаривая все время: «Кушайте, господа», сам только читал письма, передавая их секретарю, после того, как делал на них пометки карандашом. После стола, где я ничего не говорил, все стали стоя пить кофе, и он, внезапно взглянув на меня и как бы между прочим, взял меня под руку и подвел к амбразуре, где сказал, чтобы я поспешил переправить на корабль свой чемодан, потому что, если ветер будет таков, какой он есть, он отплывает до рассвета.

— Позволите ли мне спросить, в качестве кого вы собираетесь взять меня с собой, каково будет мое амплуа?

— У меня нет для вас никакого амплуа, но оно может появиться. Приходите в качестве моего друга.

— Качество весьма уважаемое, которое конечно же заставит меня подвергать вполне очевидному риску свою жизнь, чтобы защитить вашу, но не принесет мне никакой пользы после экспедиции, и даже во время самой экспедиции, потому что вы единственный, кто, по своей доброте, дарит мне знаки своего доверия и уважения; все остальные не будут иметь ко мне никакого уважения. На меня будут смотреть как на человека, пригодного для того, чтобы вас развлекать, а я убью, быть может, первого, который посмеет выразить мне малейший знак пренебрежения. Мне нужно амплуа, которое предполагает, чтобы я вам служил, надев вашу униформу. Я могу быть вам полезен во всем. Я знаю страну, куда вы направляетесь, я говорю на их языке, я себя хорошо чувствую и я не лишен храбрости. Мне не нужна ваша ценная дружба задаром, я предпочитаю честь ее заслужить.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});