Зощенко - Бернгард Рубен

«Это был самый удивительный митинг из всех, которые я когда-либо видел.

На эстраду выходили бывшие бандиты, воры, фармазоны и авантюристы и докладывали собранию о произведенных ими работах.

Эти речи при всей своей частью неграмотности и наивности звучали как торжественные поэтические произведения. В них не было ни капли фальши, или выдумки, или желания ослепить начальство силой и решительностью своей перестройки».

Попробуй сфальшивь, если не хочешь заработать добавку к сроку… А наивными были не столько речи «ударников», сколько сами писатели, не подозревавшие об исключительных способностях профессионалов ГПУ ослеплять и не таких простаков.

Не случайно, надо быть, состоялось и знакомство Зощенко с тем «необычайно мужественным и энергичным» заключенным, у которого и автобиографическая рукопись была уже составлена «за несколько дней до своего выхода на волю», как раз к слету:

«Он произнес речь о своей прошлой жизни, о заграничных скитаниях, о тюрьмах, в которых он сидел. И о том, что он тут сделал, и что с ним тут сделали, и что он намерен делать в дальнейшем.

Одна его фраза меня необычайно удивила. Он сказал: „Буржуазный профессор Ломброзо говорит, что мы, преступники, уже рождены преступниками. Какая чушь. Разве могут рождаться преступники? Мой отец — честный труженик — до сих пор работает. Моя мать — честная работница. А то, что случилось со мной, — я в этом раскаиваюсь и от этого окончательно ухожу“.

Этот человек был известный международный вор, фармазон и авантюрист, ныне получивший почетный значок за свою отличную и даже героическую работу на строительстве».

И артист, добавим мы, сыгравший, наверное, многоцелевую роль, которая была нужна всем участникам этой умело поставленной сцены, в том числе и ему самому. «Этого человека звали Абрам Исаакович Роттенберг», — сообщает Зощенко. И заключает: «Я „причесал“ эту рукопись. Но я сделал это как будто рукой самого автора. Я сохранил его язык, его стиль, его незнание литературы и собственный его характер. Это была почти что ювелирная работа».

Его «ювелирная работа» была опубликована в упоминавшемся уже фолианте «Беломорско-Балтийский канал имени Сталина», который по предложению авторского коллектива посвящался XVII съезду партии большевиков. Авторский коллектив составили 36 писателей во главе с Горьким. Среди них, кроме М. Зощенко, были А. Толстой, Бруно Ясенский, Л. Никулин, В. Катаев, Вс. Иванов, Вера Инбер, М. Козаков, В. Шкловский… А в торжественном посвящении, открывшем книгу, говорилось: «Этой книгой Оргкомитет Союза советских писателей рапортует XVII съезду партии о готовности советских писателей служить делу большевизма и бороться своими художественными произведениями за учение Ленина — Сталина, за создание бесклассового социалистического общества». Книга была издана в 1934 году.

После поездки Зощенко на Беломорканал приходится констатировать, что — при всей известной его доверчивости, которая могла вызвать невольные заблуждения, — к тому сроку в нем самом уже произошла вполне сознательная «перековка». Откровенно сопротивлявшийся все 20-е годы идеологическому давлению, он прекращает теперь это сопротивление и принимает, как продолжение исповедуемых им великих идеалов, конкретные идеологические установки и практику большевиков.

Правда, поначалу он делает это более тонко, нежели другие известные писатели, участвовавшие в создании книги «Канал имени Сталина». Так, Зощенко не приложил руку ни к одной коллективно написанной главе книги, заняв в ней свою отдельную, личную, сугубо писательскую, а не публицистическую позицию (приведем некоторые названия тех глав: «Страна и ее враги», «ГПУ, инженеры, проект», «Заключенные», «Чекисты», «Каналоармейцы», «Добить классового врага»… Фамилии авторов-писателей в этих главах часто переходят из одной в другую). Только два материала во всей объемной книге имеют своего единственного автора — вступительная статья М. Горького «Правда социализма» и повесть Зощенко. Причем в повести «История одной перековки» (в последующих книжных изданиях — «История одной жизни») Зощенко сразу и четко обозначает рамки рассматриваемого человеческого пространства: «Меня заинтересовали люди, которые глубоко втянулись в жизнь, построенную на праздности, воровстве, обмане, грабежах и убийствах». Он исключает из этого пространства даже «случайных» правонарушителей. И подает свою задачу в таком контексте, что можно подумать, будто кроме уголовников на строительстве канала больше не было никаких других заключенных.

Но если взять главу «Заключенные», написанную весьма ловко и дающую, как бы невзначай, только в индивидуальном порядке, никак не обобщая, представление о социальном составе зеков, то становится очевидным, что основная их часть была не уголовники, а «кулаки» (раскулаченные крестьяне), «монахи» (священнослужители), «каэры» («контрреволюционеры», то есть люди, высказывавшие свое несогласие с советской властью), «вредители» (в большинстве своем инженеры, на которых списывали все провалы «индустриализации») и прочая классово-чуждая «подрывная интеллигенция» (от ученых до бухгалтеров). Но все эти люди, отправленные в ГУЛАГ для социалистического «перевоспитания» трудом, остались вне поля зрения Зощенко. Таков был его первый шаг на том предписываемом властью идеологическом пути, по которому он пошел в тридцатые годы.

Однако, словно компенсация для души, в том же 1934 году у Зощенко был издан однотомник «Избранного», в который вошло большинство его самых ударных рассказов двадцатых годов — и «На живца», и «Жертва революции», и «Рабочий костюм», и «Нервные люди», и «Прискорбный случай», и «Прелести культуры», и «Мещане», и «Гости», и «Гримасы нэпа», и «Пожар», и, конечно, «Аристократка» с «Баней»…

Оказалось, что новые времена продолжали еще по-старому — со смехом — смотреть на эти рассказы. Срабатывала сила инерции. И тотально утвердившийся режим мог позволить себе этот смех. К тому же и автора, и его рассказы прикрывали теперь последующие книги — «Письма к писателю», «Возвращенная молодость» и совсем свежая, актуальная повесть о перековавшемся «каналоармейце», как стали называть строителей Беломорканала. Таковы, очевидно, были внешние слагаемые образовавшегося феномена Зощенко. О других же слагаемых — о душевной доброте, о виртуозной подмене подлинного автора сказчиком, о его восхитительном юморе и демократизме сатиры — уже в меру сил говорилось.

Конечно, и в те годы Михаил Зощенко находил — пусть не афишируемые — понимание и признание своего истинного значения, прежде всего у давних друзей-писателей.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});