Мы одной крови — ты и я! - Ариадна Громова

Она даже не зарычала — молча вцепилась лапой в мое плечо и, глубоко вонзив когти, начала с невероятной силой тащить меня сквозь прутья. Она уже высунула вторую лапу, чтобы поддеть меня с другой стороны, но тут сторож хватил ее палкой, потом начал отчаянно барабанить по прутьям клетки. Я чувствовал каждый его удар: содрогались прутья, судорожно дергались когти Багиры, но она все не выпускала меня. И тогда сторож, невнятно бормоча: «Батюшки-матушки! Что ж это? Ох ты, что ж это будет-то!..» — начал тыкать ей палкой в пасть, то и дело задевая меня локтем по лицу.

Я пытался отклонить голову, но она была плотно прижата к решетке, почти втиснута между прутьями. Я чувствовал горячее зловонное дыхание пантеры у себя на затылке. Багира рычала, шипела и фыркала, но меня все не отпускала. Наконец она яростно рявкнула и рванула лапу к себе, до костей раздирая мне плечо и спину. Сторож тут же схватил меня за руку и с такой силой отшвырнул от клетки, что я ударился о чугунную штангу барьера и каким-то образом умудрился ногу сломать.

В этот момент я потерял сознание, а очнулся, когда меня укладывали на носилки и вдвигали в машину «скорой помощи».

Ну дальше, как в «Больничной цыганочке» Галича: А потом нас, конечно, доставили

Санитары в приемный покой.

Нас — это меня в сопровождении Славки. Багира отделалась психическим шоком (а я, признаться, вспоминал в больнице, как сторож бил ее по лапам, тыкал палкой в пасть, и ужасался, что из-за моей дурости покалечили ни в чем не повинного великолепного зверя). Только я, в отличие от бравого шофера, героя песни, не пытался утверждать, что я здоров и что мне все до лампочки. Тогда, у клетки, я не успел почувствовать ни боли, ни страха, а пока доехали до больницы, все раны и переломы начали болеть с такой свирепой силой, что я иногда переставал понимать — отняли меня у Багиры или это она в данную минуту мной питается. Потом началась обработка ран и прочих моих свежих дефектов тоже было весело… Потом раны загноились, плечо вспухло, как подушка. И так далее, на долгие дни и ночи. Ну ничего, всё уже позади.

Да, подвел меня в основном фактор времени. Займись я с Багирой хоть чуточку пораньше, сторож не успел бы появиться. И ведь надо же — через секунду я уже отпустил бы лапу Багиры и оказался бы по ту сторону барьера, но вот именно в тот момент, когда я еще обменивался дружеским рукопожатием с этой красоткой, сторож вывернулся из-за поворота аллейки и завопил не своим голосом, усмотрев эту идиллическую сценку — модель Эпохи Мирного Симбиоза!

Повезло мне, ничего не скажешь! Ну да ведь я и сам многое сделал для этого, надо признать: прямо из кожи вон лез, чтобы пантера получила возможность частично содрать с меня эту самую кожу… Так что обижаться не на кого. Конечно, и старичок этот превосходно мог бы пойти и полюбоваться, например, львами либо газелями, так нет же, именно вот ему рыси понадобились, в закуток этот его занесло не ко времени! И сторожу, я ж говорю, не мешало бы появиться всего секундой позже… Ну, да что говорить, когда нечего говорить! Хорошо хоть, Багира левое мне плечо так здорово обработала, а не правое, а то и по сей день писать было бы затруднительно…

Ладно. Все хорошо, что хорошо кончается. А тут конец явно хороший. Я выздоравливаю. Герка тоже. Барс и Мурчик уже здоровы и ждут нас. Перспективы отличные, работать хочется нестерпимо, а сейчас меня вполне хватит на обе линии — и на проблему трансдукции (все же соскучился я здорово по институту!), и на проблему контакта.

Нет, кое-чему я все же научился за эти невеселые и бесконечно долгие недели, проведенные в больнице. У Славки записано изречение Конфуция: «Три пути есть у человека, чтобы разумно поступать: первый, самый благородный, размышление, второй, самый легкий, — подражание, третий, самый горький, опыт». По-видимому, я слишком часто и охотно игнорировал этот первый, самый благородный путь. Попробую теперь его освоить.

Послесловие

Истина открыта для всех, но никто еще полностью ею не овладел, и много осталось поработать будущим поколениям.

Сенека Младший

Поле на замок не запрешь, а что до пересудов, так и на самого господа бога наговаривали.

Сервантес

Перечитал я все, что написано.

Конечно, я сознаю, что мое изложение далеко от совершенства. Оно часто выглядит довольно сумбурно. Я не сумел организовать изложение так, чтобы и не отвлекаться на каждом шагу от основной линии рассказа, и в то же время зафиксировать все интересные факты, идеи, ассоциации.

Кое-что, наверное, многим покажется либо лишним, либо по крайней мере растянутым. Вот, например, наш долгий вечерний разговор о будущем и настоящем. Но для меня этот разговор куда важнее и значительнее, чем наш с Володей провал перед ученой аудиторией. Поэтому я о провале писал неохотно и бессвязно, а тут проявил максимально возможную точность и скрупулезность. Идеи забываются легче и бесследнее, чем факты, их поэтому надо фиксировать немедленно и детально.

Мог бы я вроде не рассказывать так много о семье Пестряковых. Но, во-первых, очень уж меня потрясла судьба Герки и Мурчика. А во-вторых, без этого рассказа было бы непонятно, откуда же взялся Мурчик и почему у меня так резко ухудшилось настроение незадолго перед демонстрацией. Потом — ведь это же интересный и принципиально важный факт, что тринадцатилетний Герка сам, своими силами наладил контакт с Мурчиком. Конечно, Мурчик — кот гениальный, да и у Герки необычные способности, относящиеся к области парапсихологии. Но все же…

А кое о чем написано маловато и недостаточно четко. В особенности о телепатии. О встрече с телепатами, пожалуй, очень уж бегло рассказано. И о моем отношении к парапсихологии (не о том, чисто эмоциональном, которое выражено в начале восьмой главы), а о моей позиции по отношению к ее важнейшим проблемам: ведь волей-неволей я стал в ряды парапсихологов, и надо как следует разобраться, что к чему и почему. Но об этом я пока не в состоянии сказать достаточно четко и продуманно. А Виктор говорит, что из-за этого задерживать книгу не стоит, что потом я вообще ничего не допишу и не перепишу, нечего тешить себя иллюзиями, — мне просто некогда будет потом.

Наверное, он прав. И некогда мне будет, и писать я не очень-то люблю: это больничная скука довела меня до того, что я смог ежедневно исписывать страницу за страницей. Пусть уж останется так, как мне удалось это перенести на бумагу.

Главная-то моя тема — это контакт и взаимопонимание людей и животных. А уж об этом, надеюсь, я высказался достаточно ясно и подробно. Во всяком случае, написать лучше мне не удастся, это точно.

Надеюсь, что написанное мною поможет хоть немного приблизить те времена, когда многое будет иначе и лучше, чем сейчас. Но это «иначе и лучше» будет непременно включать в себя и великий завет всепланетной (а может быть, и межпланетной) дружбы и взаимопомощи самых разных существ: сильных и слабых, подвижных и медлительных, высокоразвитых и отставших в развитии. Дружбы, основанной на взаимном уважении и признании права на жизнь за каждым живым существом. Не знаю, как будет звучать всемирный пароль этой дружбы. А пока у нас есть только один, сочиненный Киплингом, — пароль дружбы, роднящей человеческого детеныша, воспитанника волчьей стаи, с медведями и обезьянами, с газелями и питонами: «Мы одной крови — ты и я!»

Этим паролем — первым и пока единственным из известных нам — я и озаглавлю свои записки.

А будущим своим читателям (если книгу и вправду издадут, как уверяет Виктор) я повторю слова римского поэта Марциала, жившего почти на девятнадцать столетий раньше нас с вами: «Есть в моей книге хорошее. Кое-что слабо. Немало есть и плохого. Других книг не бывает, мой друг».