Последний фаворит (Екатерина II и Зубов) - Лев Жданов

В воскресенье, после обеда, против обыкновения, только небольшое число самых приближенных людей было приглашено провести остаток дня с государыней.

Мария Федоровна поехала навестить Павла, с которым не видалась два дня, а дочерей оставила у бабушки, под надзором бдительной «генеральши», как звали Шарлотту Карловну Ливен.

Кофе был подан в густой зеленой беседке, одетой вьющимися растениями. Елена побежала с фрейлинами и камер-пажами к пруду кормить лебедей. Мужчины гуляли поодаль, чтобы дымом трубки регента не мешать государыне.

Александрина, за обедом сидевшая тихо, печально, была чем-то расстроена. Теперь она сидела с великой княгиней Елисаветой и слушала, как веселая Варвара Николаевна Головина изображала в лицах разговор между косоглазым регентом, пыхтящим своей любимой трубкой, и изысканным Зубовым, подымающим постоянно к небу красивые темные глаза.

– Наш генерал говорит ему: «Этот союз укрепит мир… восстановит европейское равновесие…» А швед, не вынимая трубки, бормочет: «Мир? Равновесие? Зачем же тогда нам колотить французов и делать союзы? Союзы обыкновенно для драки устраивать надо… И про какой союз вы говорите?..» – «Про политический, относительно коалиции и Европейской лиги монархов…» – «А, да… Лиги так лиги… Только бы без интриги… Я не люблю, когда другие интригуют…»

– Ну что вы пустое толкуете! – смеясь, перебила ее Елисавета.

– Конечно, пустое. Но вот вы смеетесь… А наша милая малютка грустна, как не знаю кто. И не улыбнется на мою болтовню…

– Нет, я смеюсь, – улыбаясь ласково и грустно, возразила княжна. – Просто нездоровится мне…

– Так, может быть, лучше бы лечь… Скажите, ваше высочество, генеральше или бабушке… Они…

– Нет, нет. Зачем их тревожить? Я знаю, это пройдет… Вот бабушка зовет меня… Я сейчас…

Быстро поднявшись, она подошла к государыне.

– Ах, дитя ты мое… Ну можно ли так грустить из-за собачки? Мне генеральша сказала, что ты весь день проплакала вчера. Себя расстраиваешь, огорчаешь ее и других. Ну, околела собачка. Жаль. Да можно ли так грустить? Я тебе другую, самую лучшую из своих молодых леди пришлю. Вот как глазки покраснели… Береги слезы… и глаза свои молодые. Еще много в жизни терять и плакать придется. Вот смотри, как хорошо кругом. Гости у нас чужие. Надо веселой, ласковой быть. И то на тебя смотрели за столом – что это, с чего печальна наша малютка? Развеселись, знаешь, как любит бабушка… Побегайте, порезвитесь… Такая ли я в ваши годы была?.. Ну, Бог с тобой, – вдруг, мягко, ласково улыбнувшись, протянула руку государыня, привлекая к себе внезапно побледневшую внучку, поцеловала и оттолкнула слегка: – Иди…

Девушка почти не слышала последних слов Екатерины.

Еще раньше, чем ее чуткий слух уловил сзади, на широкой аллее, шорох решительных, быстрых шагов, княжна всем телом почувствовала, что он приближается, что король подходит сюда.

Заметила это и бабушка, потому и отпустила так неожиданно внучку.

Расчет оказался верен.

Едва успела княжна повернуться и сделать шаг вперед, как почти столкнулась с входящим под тень боскета Густавом и из бледной вся стала пунцовой, даже вскрикнула слегка, словно от неожиданности, хотя прекрасно знала, что он тут, близко…

Оставя регента, Зубова и Штединга, с которыми шагал по аллее, слушая политические разговоры, Густав, давно поглядывавший на группу, сидящую в боскете, прямо направился сюда.

Он тоже вспыхнул, когда княжна обернулась и остановилась лицом к нему в двух-трех шагах.

– Простите, я испугал вас, княжна?..

– Нет, нисколько, сир… Я знала… то есть слышала, что вы идете… Я хотела сказать, слышала, что кто-то подходит. Это так, случайно.

– Здоровы ли вы? Мне сегодня показалось… Правда, сейчас вы совершенно изменились. Но глаза… Вы плакали? Что случилось?

– О, нет, сир… Нет… ничего…

– Вас обидел кто-нибудь?.. Кто мог? Можно ли решиться, княжна, обидеть… – Он не досказал.

– Право, право, нет! Меня никто не обижал. Меня все любят… То есть наши… папа и милая мама… и дорогая бабушка… Она добра, как ангел… И другие… Нет, я не от того… Правда, я немного плакала… Но если я скажу, вы будете еще смеяться…

Она тоже внезапно остановилась, глядя теперь в лицо юноше, чего обычно избегала, боялась.

– Я буду смеяться?! Над вами, княжна?! Я…

– Нет, нет. Простите. Ну так, вот, я скажу. У меня была собачка. Подарок бабушки. Такая милочка… Я так любила мою собакиньку… Представьте, она была замечательно умная. А уж как привязалась ко мне! Вот вы давайте ей что хотите на свете: и сахар, и косточки самые вкусные, – не возьмет. Только от меня. Или если я скажу: «Бери, Эльзи… бери…» И служила так забавно… И пела даже под гитару… Да, Альтести и Санти ее научили. Лапку подымет и лает, воет под музыку… Право, забавная… И… – Слезы снова блеснули на оживленных, ясных глазах девушки, голос дрогнул: – Вчера, представьте, она умерла…

– Как жаль, – грустно, искренно отозвался юноша король, забывая свое постоянное величавое спокойствие и важность.

– Правда, вы жалеете? Вы добрый. Я так и знала. А вы любите собак?

– Очень. Только у меня, конечно, не такие, не левретки, не болонки… Охотничьи. Борзые, гончие. Лучшие во всем королевстве. А какие у меня доги… А медиоланы! Знаете, я могу без оружия с двумя моими псами выйти на самого злого медведя, на кабана – и останусь нетронутым… Чудные псы!..

Незаметно, разговорившись, они сделали движение, шаг, другой вперед и без шляп, с открытыми головами пошли по широкой открытой аллее, облитые теплыми лучами солнца.

Генеральша Ливен, издали не спускавшая глаз с юной парочки, уже сделала было движение, чтобы позвать княжну, вернуть ее в боскет или напомнить, что надо покрыть голову, что неловко удаляться ото всех вдвоем, с молодым гостем…

Но Екатерина тоже следила за внучкой и королем.

Осторожно, ласково она сделала движение рукой, словно желая остановить строгую воспитательницу.

– Солнце светит так ласково, ясно, но не жжет. Не правда ли, генеральша?

– Да, верно, ваше величество. Хорошая осень!.. И эта аллея вся на виду. Вы правы, государыня. Пусть погуляют дети…

– Пусть погуляют… Юность – весна жизни… Весна – юность года… А если весна миновала, надо ловить последние ясные осенние дни…

– Государыня, для великих душ осень жизни – это вершина жизни. Большие, хорошие души в пору осени живут новой, возрожденной жизнью, окруженные кольцом других, юных существ, которым дают жизнь и радость… Окруженные толпами людей без числа, благословляющими великое имя…

– Знаете, Шарлотта Карловна, всего могла ждать от вас, только не оды! Но тем мне дороже, что я знаю вас. Каждое ваше слово идет от глубины души… Я рада, если вы так говорите… Но как мила эта пара!.. Если они будут счастливы, буду счастлива и я… Верно, Шарлотта Карловна: в детях мы возрождаемся, когда проходит наша пора!..

* * *

На другой день состоялся бал у Павла, которым великий князь чествовал регента и его племянника, своего будущего зятя.

Конечно, оранжереи, кладовые, вся хозяйственная часть Зимнего дворца приняли участие в устройстве этого праздника. Но он имел все-таки совершенно особый вид, носил тот же отпечаток суровой, прямолинейной дисциплины и строгости, какой отличался образ жизни наследника.

Гостей было гораздо меньше, чем на больших вечерах императрицы. Иных не позвал Павел, другие отговорились под благовидными предлогами, избегая привычной скуки и стеснения, царящих на приемах великого князя.

Но молодежь живет своей жизнью, урывая мгновенья радости даже в мрачных стенах Павловского дворца.

Клубятся интриги, торгуются люди, расплачиваясь за свои удобства чужой кровью и жизнью, чужим счастьем…

А юные пары вьются в плавном танце, забываются, упоенные музыкой звуков, музыкой первых, едва назревающих в сердце волнений и чувств.

Важный, надутый ходит маленький Павел по залам, смотрит на танцы, беседует с гостями. И не разберешь: доволен он или раздосадован чем-нибудь?

Только великая княгиня сияет, Она знает мужа, видит, что он ликует, хотя и старается не выдать этого. И вместе с воспитательницей, с заботливой Ливен, издали следят, как порхает по паркету очаровательная малютка Александрина, привлекая все взоры. И почему-то почти всегда рядом с ней темнеет стройная, гибкая фигура юноши короля. Эта пара словно неразлучной стала в танцах в течение целого вечера.

И странное дело: по мере того как девушка становится смелее, живее, разговорчивее со своим кавалером, когда она доверчивее кладет свою руку на его во время танца, изредка случайно касаясь атласным плечом его плеча, юноша становится сдержаннее, бледнее, молчаливее. Как будто чувство слишком переполняет его и боится он дать волю тому, что накопляется в груди…

Смотрит издали и посмеивается улыбкой сатира краснощекий регент.