Корабль в пустоте - Андрей Венедиктович Воронцов

весной, да и не весной тоже, однако кивал по привычке.

– С твоим романом, как всегда, будет проблема с поиском серии. Детектив не детектив, фантастика не фантастика, история не история, – всего понемногу. Нужна какая-то нейтральная серия. Есть у нас «Крутой сюжет», и она пока идет.

– Подожди, Петрович, – пробормотал я, желая каким-нибудь образом выведать, что же за роман я написал. – Вот ты сразу – продажи, серии… А что ты можешь сказать о самом романе? Тебе он хоть понравился?

– Так я к этому и веду! Крутой сюжет у тебя есть! Но как-то он подвис в конце. Нет, с главным героем всё понятно, но куда всё-таки исчезли эти этрускологи и венетологи?

Я онемел. Этрускологи и венетологи… «Аквариум» не дремлет! Значит, мой предшественник в реальности номер четыре написал роман про меня в реальности номер один? И прежний я именно в этом романе и жил? А сейчас вернулся, по непостижимому в своей издевке замыслу «Аквариума»?

Рыленков уставился на меня своими круглыми глазами, а я не знал, что ответить. То, что он спрашивал, мне и самому не было известно. Но ведь можно считать романом всё, произошедшее со мной в Южноморске и Венеции.

– Понимаешь… – откашлялся я. – Это – роман-загадка. И то, куда исчезли ученые – часть загадки. Что же останется читателю, если я ее раскрою? А потом, исчезли ли этрускологи совсем? Разве непонятно, что, исчезая, они появляются в других местах? – Я покосился на Егора Петровича, желая узнать, понятно ли это на самом деле в романе.

– Ну, допустим, – кивнул он. – Тогда другой вопрос: а зачем они исчезают?

Эх, ушлый Рыленков! Смотрит в корень! Да кабы я знал, зачем?

– Потому что… потому что прикоснулись к тайне. Не будучи ее достойны. – Я поймал себя на мысли, что говорю уже не столько для Петровича, сколько для самого себя. – Они ведь все научные клерки и думают, что загадки истории – не более чем материал для их статей, книг и диссертаций. Когда они, выстроив логическую цепочку из источников, выдвигают предположения, почему исчезли этруски, они ни на секунду не допускают, что могут исчезнуть и сами. Ведь они исследователи, а исчезают только исследуемые. Это даже смешно: если в истории пропадали неведомо куда целые народы и отдельные люди, разве не может это случиться внезапно с каждым из нас? И тогда вопрос: почему исчезли этруски? – становится практически тождественным вопросу: почему исчезли этрускологи? Одни исчезли по той же причине, что и другие. Этруски – потому что уже не были этрусками, этрускологи – потому что так и не стали этрускологами. Никто не пропадает просто так. Народы, ушедшие из истории, не сразу исчезли, а долго выцветали по краям, пока не выцвели совсем. Как мы, русские, сейчас выцветаем. Вроде мы еще есть, но уже просвечиваем на солнце. Мы уходим постепенно в зазеркалье истории и оттого такой обостренный интерес к нашим возможным пращурам, ушедшим туда ранее – этрускам, ретам, норикам, венетам.

Рыленков задумался, постучал пальцами по столу.

– Ага. Помнится, что-то такое и твоя героиня говорит герою: дескать, делегаты исчезают потому, что они не настоящие историки, а ты настоящий. Но эта мысль кажется случайной. Может быть, ее как-то развить? В финале, например?

– Надо подумать.

– Давай, время еще есть, летом в мы всё равно книг выпускать не будем. – Он достал из ящика стола папку с рукописью. – Возьми. Да, подумай еще и над названием. «Этрусское не читается» не очень подходит для «Крутого сюжета».

«Этрусское не читается»? Неплохо назвал.

– Для «Крутого сюжета» больше подходит, наверное, какая-нибудь «Этрусская гробница».

– Ничего! Но ты, уверен, придумаешь лучше.

В другой жизни я поспорил бы и насчет правок, и насчет названия, но очень уж хотелось завладеть рукописью, протянутой Рыленковым. Я взял ее и откланялся.

– Ты когда закончишь редактировать «Историю Русов»? – в спину мне поинтересовался Егор Петрович.

– Эээ… – Разумеется, я слыхом не слыхивал ни про какую «Историю Русов». – Через неделю принесу.

– Давай!

Я не стал заходить в исторический отдел, к которому был приписан, направился сразу к выходу, но не тут-то было.

– Боря! – окликнул меня редактор Николай Рыжих. – А ты мне как раз нужен. Пойдем, я покажу тебе такое, что ты закачаешься!

Ко всяким неожиданностям я теперь относился с некой внутренней дрожью. Чего мне качаться, если я и так едва на ногах стою от садистских шуточек «Аквариума»!

– Ну, пойдем, – неохотно кивнул я.

Коля Рыжих внешне напоминал того бородатого русопята из Южноморска, что острил на пресс-конференции. Может быть, и не только внешне. Он написал полдюжины книг о древних корнях русского народа. Выведя его сначала, по неписанной традиции, из этрусков, он потом перевел свой пытливый исследовательский взор на скифов, сармат, мосхов, готов… В последней книге он увлекся хеттской версией. Она не пользовалась в народе особой популярностью, потому что те, кто после книги Коли начинал «влезать» в хеттов, и близко не находили там таких параллелей, что всё же имелись между этрусками и русскими. Пожалуй, в санскрите было больше русского, чем в хеттском языке. Но Рыжих не отчаивался и упорно продолжал возделывать хеттскую делянку. Ему не хватало системных знаний, зато в избытке хватало энергии.

Мы зашли к нему в исторический отдел.

– Ну-ка, погляди на фотографии, – он потянул меня к массивному горбатому монитору – типа тех, что стояли на кафедре у Колюбакина.

Я увидел на экране изящные, разноцветные наконечники стрел из камня и искусно, даже, можно сказать, эстетично сработанные каменные топоры – длинные, продолговатые, с обухом-молотком. Они казались совершенно новыми.

– Нравится?

– Конечно, классные вещи.

– Найдены недавно вот в этом захоронении. – Рыжих открыл фото вырытого в песчанике могильника, с деревянным погребальным ящиком, в котором лежал полурассыпавшийся скелет. – Как ты думаешь, сколько ему лет?

– Очень много, судя по состоянию костей и дерева камеры.

– Четыре с половиной тысячи лет! Примерно тогда же была построена пирамида Хеопса! А где это найдено, по-твоему?

– В Европе, полагаю, судя по гробу.

– В Павловской Слободе Московской области!

– Да ты что?!

– А теперь скажи мне: похоже это на грубые орудия угро-финнов, которые якобы исконно жили здесь?

– Нет, у них совершенно другая форма топоров, плоская.

– Да, потому что эти топоры – боевые. А погребальные сосуды, найденные там же, в могильнике, относятся к шнуровой керамике. Значит, это фатьяновцы, старик, предки праславян, первые скотоводы и земледельцы на Русской равнине!

– А они точно предки праславян?

– Конечно! Фатьяновцы – представители неразделенной еще балто-славяно-германской общности! А прямые потомки фатьяновцев – так называемая голядь, праславянский этнос. Вот