Следователь (СИ) - Александр Александров

…Хробак подобрал его на Железном Разъезде. Солнце уже село и кучер, не торопясь, выпрягал лошадей, жмурился от удовольствия, вдыхая долетавший со стороны флигеля запах бараньей похлебки и предвкушая тепло, стакан холодной, только что с мороза, водки и миску горячей еды, когда со стороны железнодорожной станции к нему подошел… нет, подбежал этот здоровяк.

- В город, мужик! Срочно!

- Сегодня уже не ездим, – веско заявил Хробак, позволяя каурой выплюнуть мундштук.

- Вот, забирай! – лапища, размером с печной противень, ткнулась ему под нос. Хробак глянул и обомлел: золото! Золото, туда его и растуда!

- Десять империалов! Едем сейчас!

Это было больше, чем Хробаку удавалось выручить за месяц.

- Ай, едем, ваше сиятельство! Едем! Хоть на край света!

…Теперь он горько об этом жалел.

«Их сиятельство» были явно не в себе. За детиной в шубе словно черти гнались: он ни одной секунды не сидел спокойно – вертелся, как волчок, постоянно оглядываясь, хотя было совершенно непонятно, что он надеется разглядеть сквозь снег и ночной мрак, хлопал себя по бокам рукавами и непрестанно костерил Хробака на чем свет стоит.

Этому типу явно было очень страшно.

Но, что хуже всего, темный ужас этого странного человека постепенно передался и кучеру. Хробак мертвой хваткой вцепился в вожжи, испуганно оглядываясь по сторонам. Он никогда не страдал от избытка воображения, но сегодня с ним явно творилась какая-то сказочная чертовщина.

Верстовым столбам вдруг надоело стоять на месте, и они принялись играть с кучером в прятки: знакомая дорога внезапно терялась, завиваясь петлями принималась рыскать по заснеженному полю, а когда Хробак, бормоча «заговор от наговора» и судорожно плюясь через левое плечо, начинал понимать, что безнадежно заблудился, верстовой «полосач» неожиданно выпрыгивал из сугроба, как шут из коробочки и тогда кучер, ошарашено тряся головой, с руганью и гиканьем возвращался на потерянную колею.

Снежные вихри, пролетая мимо ущербной луны, принимали самые странные формы: вон девица с фонарем в тонкой руке, вон крылатый медведь, а вон – рогатый черт в кавалерийской фуражке, оседлавший метлу. Хробак протер выпученные глаза и черт, заложив мертвую петлю, отдал ему честь, тут же рассыпавшись снежным вихрем.

Заунывно воющий ветер то и дело приносил обрывки странных звуков. Сперва Хробак вполне явственно услышал звон колоколов на бакенах, затем – шелест ветра в густой листве, а потом – веселый женский смех. После на пару мгновений наступала тишина, и все начиналось по-новому: журчание воды, детский плач, тихое треньканье музыкальной шкатулки. Все эти звуки объединяла одна любопытная особенность: стоило повнимательней прислушаться к какому-нибудь из них и он тотчас стихал, растворяясь в шуме ветра.

И кучер был уверен, что его пассажир тоже видит всю эту бесовскую муть. Бородач странно зыркал по сторонам, то и дело чертил в воздухе кресты-обереги, складывал пальцы «рогатиной» – самый простой колдовской пасс из группы «Знаков отвержения», а один раз, когда во тьме впереди мелькнули две призрачные тени, похожие на тележные колеса, резко подался вперед, едва не перевернув сани.

Но – странное дело! – чем ближе они подъезжали к городу, тем легче становилось у кучера на душе.

Он не мог внятно объяснить, почему происходящие вокруг странности пугают его все меньше и меньше, но какое-то плохо выразимое чувство, возможно, некая древняя память, подсказывало ему – боятся нечего. Кучеру вспомнился эпизод из далекого детства, когда его отец, напялив красный жупан и приклеив к щекам лыковую бороду, с хохотом ввалился в его комнату на Рождество, изображая Морозного Деда – доброго северного духа-дарителя, что, по легенде, приносит подарки детям, которых Его Морозное Величество посчитало достойными своего высочайшего внимания. В первый миг маленький Хробак страшно перепугался, увидев размахивающего руками и рокочущего луженой глоткой великана, но когда «Морозный Дед» схватил его и закружил по комнате, испуг сменился безудержным весельем и он, заливисто смеясь, вцепился «Деду» в бороду, а тот, заходясь от хохота, подбросил мальчика к потолку, поставил на пол, а потом подарил ему заводную механическую лошадку – на этот подарок Хробак-старший собирал деньги почти полгода.

То, что кучер испытывал сейчас, было чем-то похожим: страх постепенно уступал место празднику. И хотя никаких объяснимых причин этому не было, Хробак все чаще ловил себя на том, что широко улыбается, как говорится, от уха до уха.

А вот его спутник мрачнел все больше. Он уже даже не подгонял кучера, а молча сидел, завернувшись в свою необъятную шубу и лицо его было бледно-серым, как пепел из печи крематория.

Наконец, впереди мелькнули два соединенных аркой модерновых фонаря, обозначающих границу города. Минута – и сани пролетели под ними в снежном вихре, выезжая на расчищенную дорогу к Въездной Улице. Чугунные горгульи, поддерживающие кованые решетки газовых светильников мудро улыбнулись и подмигнули кучеру – мы-то, мол, знаем, брат, как оно на самом деле. Хробак улыбнулся и подмигнул в ответ.

- Город, ваше сиятельство!

- Гони в Инквизиторий! Пулей!

…Двухэтажное здание Инквизитория ничуть не напоминало мрачный каземат. Высокие стрельчатые окна, веселая оранжевая черепица на покатой крыше, кое-где выглядывающая из-под снега, мирно дымящие печные трубы. Даже в этот поздний час все окна были ярко освещены, а по подъездной дорожке расхаживал важный дворник с лопатой.

- Приехали, господин хороший!

Бородач, даже не взглянув на Хробака, вывалился из саней огромной меховой бомбой и бегом бросился к двустворчатой стеклянной двери, на ходу вытаскивая из-под полы какой-то тряпичный сверток. Трясущимися руками он размотал полосы ткани и извлек на свет… зеленую веточку.

«Оливковая ветвь», – понял кучер.

Держа веточку перед собой как боевой штандарт, бородач с разбегу влетел в двери Инквизитория, на бегу выкрикивая:

- Прошу защиты и милости! Прошу защиты и милости!

Двери, возмущенные таким обращением, раздраженно заскрипели и зло хлопнули, сбросив с крыши большой пласт снега. Дворник задумчиво посмотрел вслед странному посетителю, высокомерно сплюнул в сугроб и вернулся к своему ночному бдению.

Кучер почесал затылок, пожал плечами и подумал, что более странных пассажиров у него еще не было. Однако же, в кармане звенели деньги – и какие! Десять золотых империалов – это вам, господа, не хвост собачий!

Он взялся за вожжи и уже собрался разворачивать сани, как вдруг увидел, что у фонаря на подъездной дорожке стоит девушка.

Хробак присмотрелся внимательней… и открыл от изумления рот.

Дело было даже не в сияющей, какой-то запредельной красоте, которой светилось лицо девушки, не в том странном факте, что ее волосы – иссиня-черные, густые и блестящие – не развевались на ледяном ветру, и даже не в ее точеной фигурке, совершенству форм которой черно позавидовали бы даже лютецианские наяды. Поражало другое: из одежды на ней было только легкое белое платьице на бретельках, едва прикрывающее грудь. Под платьицем, совершенно очевидно, не было ничего – то есть, совсем ничего – и это в двадцатиградусный мороз!

К тому же, она была босая.

Девушка заметила Хробака, улыбнулась ему – тепло и открыто, точно старому знакомому – и медленно проследовала в сторону Инквизитория. Кучер увидел, что сзади у ее платья имеется странное украшение – веер белых пушистых лент, притороченных к юбке.

Когда она вошла в стеклянные двери и те закрылись за ней, кучер вдруг понял, что это не ленты.

…Следователю ДДД Фигаро снился очень хороший сон.

Это было странно – хорошие сны не снились Фигаро уже много лет. Но этот сон был особенным: дело было даже не столько в его сюжете, сколько в тончайшей золотой ауре, пронизывающей каждый его миг. Чувство было знакомо следователю и он, с легким удивлением, понял, что это – счастье.

Он шел по морскому берегу, бездумно глядя на горизонт, где легкие белые облачка жались к темно-синей воде, притворяясь пеной на ленивых низких волнах. Ярко светило солнце – большое и горячее. На следователе были короткие белые шорты и бежевая рубашка-безрукавка; лижущие босые ноги волны приносили свежее бодрящее тепло.

Он никогда не видел такого моря – светлого, теплого и дружелюбного, хотя вырос в маленьком городке на морском берегу. Но то было другое море: холодное и суровое. Оно редко бывало синим, чаще кобальтово-серым или почти черным, особенно зимой, когда с севера прилетали ветра и секущие снега; это же больше напоминало картинку с плаката бюро путешествий «Тропический Рай».

Фигаро остановился, приложил ладонь козырьком ко лбу и присмотрелся. Так и есть – к берегу приближалась яхта. Белая, легкая, воздушная фата-моргана, она с каждой минутой подходила все ближе и ближе, и следователь, наконец, увидел, что ее парус – цвета закатного солнца.