Следователь (СИ) - Александр Александров

- Да он и не сможет, Фигаро, – Смайл ехидно ухмыльнулся. Когда в Центральном Управлении узнают, что он угробил на задании штатного псионика, его по голове не погладят. Плюс превышение служебных полномочий… – Спокойно, папаня! Я просто предлагаю другой выход: предположим, начальник тудымской жандармерии напишет в Управление доклад о коварном нападении  жуткого псионика, которое было блестяще – хотя и не без потерь – отражено старшим инквизитором Френном…

…Никто не услышал, как за следователем с тихим щелчком закрылась входная дверь.

Утро было морозным и очень красивым.

Солнце еще не поднялось над крышами домов, но на востоке небо уже тлело всеми оттенками красного. Фонарщик зари начинал утренний обход, гася звезды, и небо казалось опрокинутой над городом ледяной полыньей – зачерпни, выпей, и зубы сведет от холодной кристальной чистоты.

Ветра не было, поэтому мороз не бросался в лицо, вышибая слезы, а мирно дремал в переулках, лениво пробуя на зуб потрескивающие поленницы, голые черные деревья и плотно закрытые створки ставен. Из печных труб поднимались вертикальные струйки дыма, пахнущие углем и уютом, где-то вдалеке извозчики, ругаясь, выводили на улицы первые утренние повозки, во дворах сонно брехали собаки – просто так, для порядку.

Некоторое время следователь, пыхтя сигарой, шел по узкой траншее, вырытой в сугробах отрядом местных дворников, а затем свернул на полностью очищенную от снега, посыпанную песком и солью Кованую Улицу. Погруженный в свои мысли он не сразу заметил, что у него появилась спутница.

- О… – Фигаро остановился и отвесил легкий поклон, – очень приятно. Простите, я не сразу Вас заметил.

- Ничего, – Марина Флер покачала головой. – Это Вы простите мне мою навязчивость. Я не хотела мешать. Я вижу, Вы чем-то расстроены…

- Мешать? Расстроен? – следователь немного подумал. – Нет. Я просто задумался. И очень, очень устал. Там, в кабинете, отец с сыном уже делят шкуру Вивальди, пытаясь не прогадать на перепродаже, а я не имею ни малейшего желания в этом участвовать. Мне осточертел этот город. Знаете, Марина, я так не уставал даже в армии… Хотите выпить?

- Нет, спасибо, – она покачала головой. – Не с самого же утра. Я только хотела узнать, не будет ли у Вас неприятностей из-за Виктора… Из-за того, что Вы ему помогали.

- Я? Помогал? – следователь удивленно посмотрел на девушку. – Каким же это, интересно, образом?

- Вы, хотя бы, попытались защитить его от Инквизиции.

- И с треском провалил попытку. А на «нет», как говорится, и суда нет.

- Тем не менее… – она сжала перед грудью ладони в тонких перчатках с меховой опушкой, – Тем не менее, я должна сказать Вам спасибо. Вы хороший человек, Фигаро.

- Я? – следователь криво усмехнулся. – Дорогая, Вы понятия не имеете, что я за человек. Ничего особо хорошего во мне нет, как не ищи. Единственное, что я могу Вам сказать в ответ: мне очень жаль, что все так получилось. Я хотел помочь всем сразу, и, в итоге, не помог никому. Все, тушите свет, занавес.

Некоторое время они шли молча. Вокруг постепенно просыпался город: мимо проносились хлебные повозки, окутанные умопомрачительным сдобным ароматом, скрипели сани молочников, хлопали, открываясь ставни, выпуская из окон султаны пара и застоявшегося за ночь воздуха, спешили по своим делам трубочисты. Солнце показало желто-белый бок из-за крыш и теперь приятно щекотало прохожим щеки. Мороз сразу потеплел, и теперь на Фигаро накатывали волны сонной истомы – только сейчас следователь понял, как долго он не спал.

Он повернулся к Марине и спросил:

- Вы не замерзли? Может быть, Вам поймать извозчика?

- Спасибо, не надо. Я еще пройдусь. – Она слегка качнула головой. – А Вам далеко?

- Далеко. Но я, пожалуй, тоже пройдусь.

- Значит, пройдемся вместе.

Они опять замолчали. Так же молча дошли до конца Кованой и уже свернули на Малую Жестянку, когда Марина вдруг сказала:

- Знаете, я не могу плакать. Совсем. Не могу страдать, рвать на себе волосы, глотать яд… Он забрал у меня это. Там, у кафе, перед тем, как… Я могу только грустить и все. Но я совсем не чувствую боли. Только печаль. И никак не могу отделаться от мысли, что он никуда не делся, не умер. Думаете, я сумасшедшая?

Фигаро задумался. На мгновение ему вспомнилось: низкое серое небо, изрезанное морщинами лицо, старое и одновременно молодое, острога в обветренных руках, ехидный взгляд и соленый запах океана.

«…Это мой мир, в конце концов, в нем я хозяин. Вечность, секунда – какая разница?»

Он едва заметно улыбнулся и покачал головой.

- Нет, Марина. Я не думаю, что Вы сумасшедшая.

- Правда?

- Правда.

- Пойдемте ко мне. Я напою Вас кофе.

- Спасибо, дорогая, но я ненавижу кофе.

- Так с коньяком же.

- О! Благодарю. Это было бы очень кстати.

- …Господи, Фигаро, да оставайтесь хоть на год! Да хоть на десять лет!

- Ну, мне, право, неудобно…

- Неудобно брюки через голову одевать – голова в штанине застревает!

- М-м-м… Ну, хорошо… А у Вас уже готовы эти замечательные блинчики с мясом и печенкой?

- Конечно. Только берите те, что снизу – они не такие горячие.

…За маленьким кухонным окном сияла большая желтая луна. Путаясь в изразцах морозных узоров, лунный свет становился вполне мистическим, и тогда казалось что за окном – таинственный ледяной лес, полный тихого сияния болотных огоньков и дрожащего блеска мелких древесных духов. Фигаро подумал, что на эти лунные картины можно смотреть часами, как на огонь в камине.

Марта Бринн покосилась на следователя, вздохнула и осуждающе цокнула языком.

- Фигаро, Вы уж меня простите, пожалуйста, но Вы выглядите так, словно на Вас неделю возили воду. Скажите честно: они Вас совсем замучили? Этот Смайл – милый мальчик, но умеет быть чертовски настырным…

- Замучили, тетя Марта, – кивнул следователь, дожевывая блинчик. – И Смайл и этот ваш городской инквизитор и колдуны ваши и бюрократы столичные – все замучили. И предписания кретинские пополам с инструкциями, которые пишут идиоты, меня тоже достали. И подписка о неразглашении за подписью старшего инквизитора и начальника жандармерии жуть как опротивела. Хотя подписал я ее меньше суток назад.

- Да что же с Вами случилось?! – Марта Бринн негодующе потрясла кулаками. – Какая сволочь довела Вас до такого состояния? Фигаро, расскажите! Облегчите душу… Кстати, вон там, в тумбочке, на первой полке кувшин вишневой наливки.

- О, прекрасно… Ну, тетя Марта, я же говорю – подписка! Не имею права ничего никому рассказывать вплоть до окончания… Хм… А что, совсем неплохая наливка. Только вот крепковата, как по мне... Короче, ничего я Вам рассказывать не буду, а расскажу… сказку. Понятно, госпожа Бринн? – следователь подмигнул.

- Как не понять, господин следователь! – Марта чопорно поправила прическу. – Все понимаем. Не первый год на свете живем. Сказку так сказку.

- Ну, вот и замечательно! Присаживайтесь поближе и возьмите себе во-о-о-н тот стакан… Да, именно…  Давайте так: за то, чтобы все у всех было хорошо!

- Давайте, Фигаро.

- Ум-м-м… Прелесть, просто прелесть… В общем, слушайте: в одном далеком городе жил да был добрый колдун инкогнито…

3.

-… Гони, песья кровь! Гони скорее!

- Уже, ваше сиятельство! Мигом домчим!

- Быстрее! Поднажми, кур-р-рва мать! Тащимся, как свинья по кочкам!

Кучер Хробак в очередной раз бросил короткий взгляд через плечо на странного клиента и в очередной раз горько проклял свою неуемную жадность.

Здоровенный мужик, косая сажень в плечах. Папаша Хробака тоже был мужчина немаленький (сам он втайне считал себя самым большим в Нижнем Тудыме и его окрестностях; тех же, кто осмеливался вступать с ним в дискуссию по этому вопросу, мигом переубеждал пудовый кулачище Хробака-старшего), но этот тип, пожалуй, заткнул бы за пояс и старого Хробака и его сынишку вместе взятых. Вороная брода – окладистая и напомаженная до лоснящегося блеска, усы подковой, густые черные брови, бруствером нависающие над слегка раскосыми глазами, широкие скулы, орлиный нос, золотое кольцо в мочке уха, больше напоминающее своими размерами звено от якорной цепи и очень смуглая кожа, блестевшая так, словно этот тип только что вынырнул из бочонка с маслом.

«Монгол, что ли?», – ломал голову Хробак. «Или турок?»

Одет мужчина тоже был весьма необычно. Медвежья шуба, в которую без проблем можно было укутать крупного быка, под ней – красный кафтан с мелкой золотой вышивкой, необъятные яловые сапоги, густо натертые дегтем и шапка на голове. Хробак никогда не видел таких шапок: черный бобер с пришитым на затылке пучком волчьих хвостов и огромным золотым грифоном-двуглавцем чуть пониже макушки. Не папаха, а настоящая меховая тиара.

…Хробак подобрал его на Железном Разъезде. Солнце уже село и кучер, не торопясь, выпрягал лошадей, жмурился от удовольствия, вдыхая долетавший со стороны флигеля запах бараньей похлебки и предвкушая тепло, стакан холодной, только что с мороза, водки и миску горячей еды, когда со стороны железнодорожной станции к нему подошел… нет, подбежал этот здоровяк.