Лунный цветок - Филлис Уитни

Она прислонилась спиной к деревянной колонне и закрыла глаза.

— Поговорите со мной, пожалуйста. Не давайте мне думать о себе. Может быть, позже, когда я вернусь к этим мыслям, все покажется мне понятнее, и я смогу сделать то, что должна сделать.

— О чем мне вам рассказать? — спросил Алан. Она не открывала глаз.

— Расскажите мне о себе. Расскажите мне о Сан-Томасе.

Некоторое время он молчал. Она подставила лицо ветерку и прислушивалась к тихому журчанию ручья и шуму ветра в огромных криптомериях. Если он захочет ей рассказать, он расскажет. Если не захочет, не надо.

— Сан-Томас? — произнес наконец Алан. — Вы знаете, это был университет. Он им и сейчас является. Только это был дневной университет, потому что там не было спален. Нас запихнули на территорию в сорок акров, которая не была предназначена для четырех тысяч интернированных.

— Что там было хуже всего? — спросила Марсия все еще с закрытыми глазами. — Конечно, не считая того, что у вас отняли свободу.

Он на некоторое время задумался.

— Мне кажется, что больше всего мне не хватало возможности побыть одному. Там было слишком тесно. Конечно, мы все время думали о еде, потому что наши запасы кончились. Все запасы кончились. Мы жили за счет наших друзей — филиппинцев, оставшихся на воле, которые, рискуя своей жизнью, приносили нам еду.

— Вы знали о том, что происходит в мире?

Она следила за его лицом, когда он рассказывал о тех годах, от воспоминаний о которых он, должно быть, никогда не избавится.

— Нашим источником информации был мусоровоз, — слабо улыбнулся он, — который каждый день привозил нам новости. И там был один парень, который раньше работал в Маниле радиокомментатором. Он подавал нам знаки пластинками, которые крутил через громкоговорители в тюрьме. У японцев была система громкоговорителей, чтобы обращаться к нам, когда они захотят, и он обслуживал эту систему. В тот день, когда высадился Лузон, он включил «Привет, привет, вся банда здесь», и японцы так и не поняли, откуда мы узнали о Лузоне.

Марсия почувствовала, как у нее сдавило горло, но она ничего не сказала, ожидая, что он продолжит.

— Не все было плохо. Не бывает все плохо. Мы наблюдали закаты над Манильским заливом. Некоторые из военнопленных устраивали во дворе евангелические собрания. Нам помогали чистые душой люди. С некоторыми из них мы, конечно, стали добрыми друзьями.

— Вы поддерживаете связь с кем-нибудь из них? — спросила Марсия.

— С немногими. По дороге сюда я останавливался в Гонолулу проведать одного из своих друзей тех времен. Конечно, некоторые так и не вышли из Сан-Томаса. Я помню одну девушку, медсестру. В тюрьме мужчинам и женщинам не разрешалось общаться. Но нам удавалось это обходить. И, конечно, медсестрам разрешалось навещать нас.

При воспоминании об этом его лицо смягчилось.

— Ее звали Сюзанна. Все любили ее. Она не просто лечила нас теми немногими медикаментами, что ей удавалось раздобыть. Она заботилась о том, что происходит в наших душах. Она помогала нам укреплять наши душевные силы. Мне повезло, потому что она особенно заботилась обо мне. А я о ней. Я думаю, мы бы поженились, если бы вместе вышли из Сан-Томаса. Накануне последнего рождества мы думали, что нам это удастся. Освободительная армия сбросила с самолета открытки с приветствиями от президента и вооруженных сил. Мы знали, что скоро все кончится, если мы сможем выдержать. Но Сюзанна слишком отдавала себя людям. Она делилась своим пайком с больными или вообще отдавала им свой паек. Она мужественно держалась почти до самого конца. Я обвинял японцев в ее смерти и некоторое время ненавидел их особенно яростно. Я думаю, что именно поэтому, когда я добрался домой, я не мог откладывать и написал «Оловянный меч». В то время я должен был вылить из себя много яду.

В глазах Марсии стояли слезы. Она на мгновение приложила руку к его щеке.

— Иногда вы напоминаете мне ее. Не внешне — она была совсем другой — довольно маленькой блондинкой. Но в вас есть та жа искра. Нечто такое, что нельзя погасить.

Когда ее рука коснулась его щеки, горло ее сжалось. Этот легкий быстрый жест тотчас принес ей облегчение.

— Когда я освободился, для меня наступили тяжелые времена, — продолжал он. — Они отправили мою мать на родину самолетом, а я возвращался медленно, транспортным судном. От недоедания я выглядел ужасно и, кроме того, был не в силах распорядиться своей жизнью. Может быть, сначала я даже не хотел жить.

Она сидела очень тихо, ожидая. Он встал с порога, и его движения сняли напряжение. Он потянулся и улыбнулся, глядя на нее сверху вниз.

— Так или иначе, но я здесь! И должен признаться, никогда у меня не было такого желания жить.

— Когда мы с вами только познакомились, — обратилась к нему Марсия, — вы сказали Лори, что едете в Японию, чтобы что-то узнать о себе. Что вы имели в виду?

Он поставил ногу на ступеньку возле нее и облокотился на колено.

— После того, как я написал эту книгу и вылил всю свою ненависть к япошкам, ту ненависть, которая имела глубоко личные корни, я успокоился и начал разбираться, что к чему. Я понял, что на самом деле ничего не знал о японцах. Я продолжал размышлять о том, чем они живут, и о том, что я о них думал сразу после того, что перенес.

— А теперь, когда у вас появилась возможность все узнать из первых рук?

— Я многое узнал, — сказал он. — Во-первых, я лучше понял, как формировался характер японского солдата, которому так рано вручили оловянный меч.

— Что вы имеете в виду?

— Современный японский солдат не пользуется мечом. Но кроме меча из металла ему передали психологический меч — самурайский меч его отцов. Преданность, жертвенность, все, что включает в себя благородная история рода. И лезвие было острым, потому что солдат должен был предпочесть смерть бесчестью или плену. Но даже при таком суровом раннем обучении, которому они подвергались, не все они были жестоки. Война предоставляет жестокости возможность проявиться независимо от расы.

— И что вы чувствуете по отношению к японцам теперь?

Он ответил без колебаний.

— Как народ они мне нравятся. Мое восхищение ими огромно. Они потерпели полное поражение, значительная часть их страны была разрушена, они упорно и мужественно отстроили ее. Они не ныли и не сердились. Япония вновь начинает поднимать голову, но не благодаря военной машине или верховной власти, а потому, что ее уважают за то, что она делает. Страна самоутверждается, в чем давно нуждался ее народ.

Марсия кивнула.

— Я тоже это почувствовала в том немногом, что видела. Она посмотрела на него и увидела, что его глаза смягчились, когда он смотрел на нее.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});