Пандемоний - Дэрил Грегори

— Они мертвы, все как один, — произнес он, обращаясь к Бертраму. — Харп, Торренс, Парриш. Необходимо найти нашего полевого командира. Нам нужно…

Бертрам кивком указал на пирс — на безжизненную массу плоти, ткани и проволоки. До боевика не сразу дошло, что, собственно, он увидел. Когда же он понял, что перед ним, то издал похожий на всхлип звук и растерянно повернулся к Бертраму.

— Выполняй! Живо! — рявкнула на Бертрама Мариэтта О'Коннел.

И тот потрусил к лесу. Боевик «Лиги» пару секунд размышлял, что ему делать, и бросился вслед за ним.

О'Коннел возобновила процедуру искусственного дыхания, чередуя нажатия грудной клетки с вдыханием воздуха в рот утопленнику. Через пару минут она уже сама задыхалась от усталости.

— Бесполезно, — проговорила она, отрывая рот от бездыханного тела, чтобы отдышаться.

Затем перевела взгляд на тело Лью. Из-за травмированной коленки оно накренилось вправо, хотя и оставалось в вертикальном положении. Если не считать того, что его била дрожь, оно было неподвижно, словно ждало очередной команды.

— Дэл, тебе придется вернуться.

Тело Лью никак не отреагировало на ее просьбу.

— Ты ведь делал это раньше. Вспомни омут. Ты уже спасал себя раньше. Хочешь не хочешь, а нужно вернуться.

Как?

— Не знаю, — ответил голос Лью.

— Черт побери, раз сумел выбраться наружу, значит, способен вернуться назад. — О'Коннел поднялась на ноги. — Ты ведь не можешь оставаться… — она взмахнула рукой, словно хотела раскроить Лью грудную клетку, — оставаться там. В ком-то другом. Кому сказано, возвращайся в собственное тело, Дэл!

В мое тело.

Рокот мощных моторов. С каждым мгновением он делался все громче и громче. Затем к нему присоединился гул винтов, и над верхушками деревьев, в круге света, возник вертолет. Он сделал разворот, накренился в сторону озера и улетел прочь.

В глазах Лью то место, где только что находился вертолет, превратилось в пустоту, в черную точку на фоне темного неба.

Пасть колодца открылась, края растянулись в стороны, пожирая небо. Извивающийся столб, ведущий то ли куда-то вниз, то ли куда-то вверх, взорвался бесчисленным множеством ответвлений, которые, в свою очередь, также продолжали взрываться и ветвиться подобно гигантскому фейерверку.

Черный колодец по-прежнему пытался затянуть меня, но уже не с такой силой как тогда, когда я находился под водой. Теперь выбор был за мной — сопротивляться ему или уступить, рухнуть в его глубины. Все, что от меня требовалось, — это вновь возжелать собственной смерти.

Каким-то чудом Мариэтта О'Коннел сумела-таки доставить нас в больницу на принадлежащем Луизе «форде» выпуска 1992 года. Он оказался единственной машиной, способной вместить сразу всех нас.

Бертрам с Мариэттой ехали впереди, я по диагонали лежал сзади, завернутый в одеяла. Лью устроился на центральном сиденье, прислоняясь к окну. Луиза сидела рядом с ним, прижимая к его носу полотенце. Трицепсы Лью были порваны и он не мог поднять рук.

Я был в сознании, глаза открыты. Я также слышал все, что говорилось рядом со мной, однако не мог ни пошевелиться, ни произнести ни слова. Впрочем, это даже к лучшему.

Больница была бедным, в духе пятидесятых годов заведением в сорока пяти минутах езды от Гармония-Лейк. Когда я поступил в приемный покой, температура моего тела составляла всего 83 градуса[3], сердце билось с частотой двадцать ударов в минуту. Дыхание замедленное, но регулярное, что крайне удивило врачей. При такой температуре тела моя нервная система давно должна была прекратить деятельность.

Штат в больнице был невелик, но знал, как бороться с гипотермией: в округе каждый год немалое число пьяных рыбаков оказывалось в ледяной воде. Мне на лицо надели маску, от которой в легкие поступал разогретый, увлажненный кислород, в руку воткнули капельницу с подогретым физраствором.

А вот с травмами Лью у местных эскулапов возникли проблемы. О'Коннел сказала им, что он прыгнул в воду, чтобы меня спасти. Хотя, честно говоря, глядя на брата, можно было подумать, что он угодил в автомобильную аварию. Кровеносные сосуды в носу и на лице лопнули, что обернулось обильным кровотечением, которое было практически невозможно остановить. Лицо распухло, глаза заплыли, превратившись в узкие щелочки. В придачу к порванным трицепсам он растянул часть спинных мышц, а правая коленная чашечка оторвалась от связок и теперь свободно ездила под кожей туда-сюда. Похоже, без хирургической операции не обойтись. Но и это еще не все. Анализы крови свидетельствовали о том, что брат перенес сердечный приступ. Лишь выброс нечеловеческой дозы адреналина спас его от неминуемой смерти.

Наконец действие маски сказалось самым благотворным образом. Меня перестала бить дрожь, температура тела постепенно повысилась. Врачи смогли вздохнуть с облегчением. К утру маска мне уже не требовалась, а ректальный термометр показывал 94,2 градуса[4].

Первым меня навестил Бертрам. Он сразу излил на меня целый поток извинений.

— Клянусь Господом Богом, Дэл, это не было частью нашего плана. Это совершенно… совершенно противоречит философии «Лиги». Мы используем лишь самое человечное, самое щадящее оружие.

— Щадящее? В тебя когда-нибудь стреляли из тазера?

— Но ведь мы не причинили тебе вреда. Для нас нет преступления страшнее, чем использование силы. Это одна из наших основных заповедей. В наши планы не входило убивать тебя.

— Ты сам, Бертрам, был частью плана.

Он не знал, что ответить на мои слова, и на какой-то миг мне сделалось его жалко. Наконец мне удалось выпроводить Бертрама — я честно признался, что устал. К каким только уловкам в общении с людьми не приходится прибегать, когда валяешься на больничной койке.

Чуть позднее в дверном проеме палаты появилась Мариэтта О'Коннел. Посмотреть на нее — классический экзорцист. Она вновь облачилась в просторную черную мантию с гигантским серебряным крестом на толстенной цепи. Распятие было около девяти дюймов в длину и представляло собой в высшей степени натуралистичное изображение крестных мук Иисуса. На мой взгляд, оно весило никак не меньше пяти фунтов.

Не знаю, как долго она стояла в дверях. Притворяться спящим больше не было смысла.

— Привет, — поздоровался я.

— Как ты себя чувствуешь? — поинтересовалась Мариэтта.

Не исключено, что это дежурный вопрос священника во время посещения больного. Похоже, церковный этикет существует даже для непонятно кем рукоположенных священников далеких от ортодоксии сект.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});