Мы погибнем вчера - Ивакин Геннадьевич

Пыхтя, матерясь, потея и падая время от времени в скользкую грязь, они вскарабкались на холм.

Оттуда уже увидели как полк, обходя высоту, змеей втягивался на лесную дорогу, направляясь в сторону Демянска.

Параллельно пехоте ползли по полю танки. Две тридцатьчетверки и три каких-то мелких танка.

Еж говорил, что это 'Т-70', а Вини – 'Т-60'. Спор разрешили, подбросив трофейную датскую монетку. Та упала в грязь, воткнувшись ребром.

Вини заржал:

– Будем считать, что это недоделанные 'КВ'.

Наконец, танки, вонь от которых дошла и до высоты, свернули в лес и спор затих сам собой.

– Эх, Олега бы сюда, он бы пояснил. Надо у девок узнать, как он там.

Когда ампуломет дотащили, пошли к девчонкам, которые возились с мальчишкой, пытаясь его умыть. Пацан успешно отбивался.

– Эй, дочки-матери. Расскажите, хоть, как там Валера с танкистом.

– Валера злой с костылем скачет по всему госпиталю. Лежать категорически отказался, врачам помогает. Говорит там и останется после лечения.

– А Таругин?

– Сделали операцию, осколок вытащили. Ожил. Привет передавал.

– Жив, значит, курилка… Куда дед подевался?

– А его насчет подвигов корреспондент допрашивает.

Парикмахерша деда постригла и побрила, оставив усы. Правда, они коротковаты еще были, поэтому, как красноармеец Богатырев ни старался их подкрутить по просьбе Леденевой, залихватского вида не получалось.

Зато два 'Георгия' на груди смотрелись очень колоритно.

– Эй! – крикнул им комроты. – Вы чего лоботрясничаете. Вперед, раненых грузить.

Легкораненые, кто мог передвигаться, ушли еще ночью. Часть тяжелораненых с поля унесли санитары других рот. На высоте в блиндаже осталось человек десять. Их в полуторку и потащили.

А на севере от высоты, куда ушел полк – загрохотал бой.

– Наступление… – флегматично сказал какой-то боец, затягиваясь трофейной сигаретой.

– Товарищ Леденева, сейчас машина в полк пойдет. Вы готовы? – спросил корреспондента Прощин.

– Вроде бы да. Ну, до свидания, товарищи бойцы! Ждите про вашу геройскую роту репортаж.

Рота ответила веселым:

– Ура! Приезжайте еще, товарищ младший политрук!

– А это, мальчики, уже от вас зависит. Если так же воевать будете обязательно приеду. Только танк подбейте обязательно.

– Непременно подобьем. Даже два!

– Ловлю на слове! – очаровательно улыбнулась младший политрук.

– А это вам! – протянул ей сверток сержант. И такой же протянул Тане. – Трофейный коньяк и шпроты. Чем богаты, как говориться!

Таня опять покраснела и промолчала. А Леденева чмокнула под одобряющий гул бойцов Прощина в свежевыбритую щеку. Отчего смутился уже сержант.

– До свидания, мальчики!

– Девчонки, а вы чего не едете? – спросил Риту с Маринкой Еж.

– Мы вечером своим ходом.

– Тогда милости прошу к столу! Эти оглоеды при вас хоть культурно себя вести будут, – засмеялся командир роты.

Оказывается, двое бойцов по приказу сержанта сколотили на скорую руку стол, поставив его в церкви, и расставили там еду.

Посреди стола красовался термос с борщом, вокруг располагались бутылки, открытые консервы, хлеб, нарезанный сыр в крышках от котелков, сало толстыми кусками. Сержант Заборских, назначенный Прощиным старшиной роты расстарался на славу.

– Иванко, спишь что ли?

Мальчик улыбнулся и покачал головой.

– Разговорчивый какой, весь в меня… – сказал Еж. – Ритулька, заберете его с собой. Нам не с руки с ним таскаться.

– Заберу, конечно. Ваня, хочешь с нами?

Ваня опять покачал головой.

– Ишь какой… А что тогда хочешь? – спросила Маринка

– Кушать… – неожиданно ответил тот.

– Заговорил, слава Богу, а я уж думал – контузия. Тогда пойдем кушать!

– Натерпелся малец, вот и молчал. Не бойся, Ванька! Мы свои, русские люди! Православные! – подмигнул ему дед. – Ребенка не обидим!

Когда все разместились за столом, сержант Прощин поднял кружку с водкой:

– Ну что ж, бойцы, говорить я много не умею. За победу!

– Ура! Ура! Ура! – вполголоса рявкнули двадцать три мужских глотки. Двоих бойцов Прощин снарядил на колокольню. Смотреть в обе стороны. Не нагрянет ли начальство. Или супостат вдруг вылезет.

– Тише вы, ироды… – сказал Еж, после того как выпил. – Ребенка напугаете.

– Еж, а из тебя хороший папа получится. Заботливый, – улыбнулась Маринка.

– Не… Я еще слишком молод для этого. Ты кушай, Иванко, кушай.

А дед чего-то черкал в трофейном блокнотике, время от времени грызя карандаш. Потом повернулся к Марине:

– У тебя глазки помоложе – напиши-ка в поминальничек всех ваших.

– В смысле всех?

– Которые в вашем отряде-то были сначала.

– Поняла… Сейчас, Кирьян Васильевич, напишу…

– Так… Между первой и второй… – поднялся снова Прощин. – А теперь как полагается, за товарища Сталина.

Чокнулись и выпили за Сталина. Мужики водку, девчонки красного мозельского вина.

– Чего-то от Леонидыча вестей нет… – задумчиво сказал Вини.

– Поди в Москве уже, – ответил дед.

– Ага… А нас тогда чего не дергают? Особист в покое оставил, странно.

– Чего уж тут странного. Мы ему зачем?

И в этот момент с колокольни раздалась короткая пулеметная очередь.

Бойцы вскочили, расхватав автоматы и винтовки.

С колокольни спустился один боец:

– Воздух!

– Черт, – ругнулся Прощин, – пожрать не дали, сволочи.

Дед крякнул, вытер усы и побежал наверх.

Первый разрыв ударил рядом со зданием. Затем второй, третий.

– Эх, ты… Главное, чтобы в купол бомбой не попали. Хана нам тогда.

Стены ходили ходуном от близких взрывов. Время от времени осколки залетали внутрь, кроша кирпич. Один пробил термос с супом и разбил пару бутылок.

– Уууу… гадские сволочи… – злобно прошипел Еж.

А сержант Прощин улучил момент и выскочил из церкви, помчавшись к блиндажу, который хотели сделать штабным.

– Куда это он? – спросил кто-то.

– Связисты, наверное, телефон уже поставили…

И точно, сержант, петляя зайцем по открытому пространству, буквально нырнул в блиндаж.

– Связь есть? – гаркнул он на связиста

– Была, товарищ сержант.

– Соединяй, быстро.

Связист покрутил ручку:

– Клумба, клумба! Я – тюльпан. Я – тюльпан. Ответьте. Клумба!

Бубнил долго. Потом посмотрел на сержанта:

– Не отвечают, товарищ сержант. Обрыв. Или свернулись уже.

– Как фамилия, рядовой?

– Якшин.

– А зовут?

– Герман.

– Хе… Ну ты себе и имечко выбрал, прямо сказать не подходящее на текущую политическую ситуацию.

Якшин пожал плечами.

– Значит так, Гера. Мчись в штаб. Передай – немцы начали бомбежку. Значит атака будет. Нам подкрепления нужны.

– Какие подкрепления? Полк-то в наступление ушел, за нами никого. Госпиталь да штаб.

– Слышь ты, стратег фуев. Мы тут минут пятнадцать продержимся, если немцы как следует попрут. Так что хана будет и штабу и госпиталю. Понятно? Давай, Гер… Не подведи. Да подожди, сейчас немцы улетят и молнией беги.

– Есть!

А дед, тем временем, сидел на колокольне и ругался на фрицевские самолеты. Заходили те из крутого пике, стрелять по ним не было никакой возможности – приклад пулемета упирался в пол. Вдруг деда осенило:

– Слышь, боец…

– Колодкин.

– Вставай-ка на четвереньки…

– Зачем это?

– Вставай, вставай…

Тот встал в коленно-локтевую позу. Дед поставил ему на спину 'МГ' и сказал:

– А теперь приподымись на руках. Только башку не подымай. И не дыши, замри!

Дед стал выцеливать 'Юнкерсы'. Они как раз заходили на второй удар по траншеям, слава Богу, пустым. Один пошел в пике, второй, третий, четвертый…

Первый бомбы сбросил, стал выходить… Второй через ту же точку…

Когда замыкающий стал выходить – дед пустил длинную очередь в место выхода.

И 'Юнкерс' влетел в эту смертельную струю!

Мотор его задымил и заглох. Немец пошел боком в сторону леса, но выровнялся. Стал планировать, видимо, в сторону своего аэродрома. Но высоты не хватило. Рухнул в лес, зацепившись крылом о высокую сосну.

Остальные шарахнулись в рассыпную.

Дед им погрозил кулаком:

– Тевтоны чертовы! Вы мне еще в ту войну своими тарахтелками кровь попортили. Все мечтал сбить хоть одного.

– Можно дышать-то? – сказал 'лафет'.

– Дыши, – снял пулемет с Колодкина дед. Самолеты же сбросили остаток бомб в поле и пошли, набирая высоту домой. Оказалось, что хваленые немецкие летчики очень не любили когда по ним стреляли и попадали.

Дед уже начал спускаться вниз, как красноармеец заорал:

– Немцы! Немцы идут! С танками!

Из леса и впрямь выходили густой толпой фрицы.

– Мать моя женщина… Сколько же их…