Гротеск - Нацуо Кирино

После уроков я шла по коридору на втором этаже и вдруг услышала за спиной заискивающий грустный голос:

— Эй, эй! Я у тебя спросить хотела.

— О чем? — Я резко обернулась и взглянула на Кадзуэ.

Не выдержав моего взгляда, она с болью отвела глаза.

— О Такаси.

— Что, ответил?

— Ответил, — нехотя проговорила она. — Четыре дня назад.

— Здорово! И чего написал?

Притворившись, что эта новость меня не на шутку взволновала, я, ликуя в душе, ждала ответа. «Все пропало! Да еще отец обо всем узнал… Мне так от него досталось!.. Что делать?! Прямо жить не хочется», — крутились в голове слова, которые мне хотелось услышать от Кадзуэ. Но ответа не было. Она поджала губы и молчала. Наверное, хочет придумать что-нибудь подходящее.

— Ну так что он написал? — повторила я с раздражением.

— Что хочет общаться.

Это ж надо так врать! Я обалдело посмотрела на Кадзуэ. Но она лишь стыдливо потупилась, ввалившиеся щеки заалели.

— Вот что: «Я тоже тебя давно заметил. Здорово, что тебе нравится на уроках отца. Давай переписываться, если не возражаешь — пусть я на год младше. Про что тебе написать? Про хобби? Спрашивай, чего хочешь».

— Правда, что ли? — Я не знала, что подумать. А вдруг так оно и есть? Такаси обещал вернуть письма, но как это проверишь? Да еще эти дрянные стишки… Они ему, видишь ли, понравились. Так что где гарантия, что Кадзуэ врет? А может, он такой гад, что решил над ней подшутить? Я растерялась — похоже, мой план трещал по швам. — Покажи письмо. Можно посмотреть?

Кадзуэ в замешательстве поглядела на протянутую руку и решительно тряхнула головой.

— Нет! Такаси пишет, чтобы я никому не показывала. Не могу. Даже тебе.

— Тогда почему ты шарф надела? Это ж ему подарок.

Кадзуэ быстро поднесла руку к горлу. Шарф был шерстяной, не толстый, но плотной вязки, в резинку. Полоски — черная и желтая — по десять сантиметров. Преодолевая искушение дать ей хорошего пинка, я со злорадством ждала ответа. Ну давай же! Придумай что-нибудь!

— Пусть мне на память останется.

Ага! Попалась! Я чуть не запрыгала от радости.

— Давай я подарю. Переписка перепиской, а подарок — совсем другое дело. Вот он обрадуется!

Я потянулась, чтобы схватить шарф, но Кадзуэ оттолкнула мою руку.

— Не трожь! Не тяни свои грязные руки! — проговорила она тихо, но с угрозой. Я застыла на месте и в упор посмотрела на нее. Лицо Кадзуэ вспыхнуло. — Извини! Прости меня! Я не хотела!

— Ничего. Все понятно.

Повернувшись на каблуках, я, надувшись от обиды, пошла прочь. Пусть в следующий раз думает, что говорит.

— Постой! Прости меня! Я не хотела!

Кадзуэ припустилась за мной; я не оборачивалась. Сказать по правде, я тоже была в полной растерянности. Что все-таки произошло? Неужели Такаси в самом деле ей написал? Или она врет? Уроки кончились, и школьный городок заполнился смехом и беготней. Но даже на фоне этого шумного веселья я слышала за собой Кадзуэ: ее торопливые шаги, прерывистое дыхание, шуршание юбки о портфель.

— Ну извини же меня! Подожди! Мне же больше не с кем посоветоваться!

Я услышала хныканье и остановилась. Кадзуэ стояла передо мной, по ее лицу текли слезы. Распустила нюни, будто ее мать на улице бросила.

— Прости меня! Прости!

— Почему ты так со мной разговариваешь? Я же к тебе со всей душой.

— Я знаю. Просто мне показалось, что ты говоришь как-то не так… со злостью… Вот я и не выдержала. Но я ничего не имела в виду.

— Но у тебя с ним все срослось, так ведь? Как я и говорила?

Кадзуэ растерянно взглянула на меня. Наконец лицо ее странно просветлело — будто у человека не все дома.

— Да-да. У меня с ним все срослось. Ха-ха-ха!

— Значит, на свидание собираешься?

Кадзуэ кивнула и вдруг застыла на месте; из груди у нее вырвался крик. Из коридора она увидела в окно Юрико и Такаси, которые шли по школьному двору к воротам. Я быстро отворила окно.

— Эй, что ты делаешь? — Кадзуэ, побелев как мел, хотела броситься прочь, но я протянула руку и сорвала шарф с ее шеи. — Прекрати! — воскликнула Кадзуэ, а я, вцепившись в нее изо всех сил и прижав к стене, заорала:

— Такаси-и-и!

Такаси и Юрико одновременно оглянулись и подняли глаза на наше окно. Сжимая шарф, я отчаянно размахивала руками. Такаси, в черном шерстяном пальто, бросил на меня подозрительный взгляд и, обняв Юрико за плечи, на которые был накинут модный темно-синий плащ, вышел вместе с ней из ворот. Юрико осуждающе впилась в меня глазами: «У тебя совсем крыша съехала, сестрица?»

— Какая ты жестокая! — проговорила Кадзуэ, опускаясь на корточки в коридоре.

Проходившие мимо девчонки с любопытством поглядывали на нас и, тихонько перешептываясь, шли дальше. Я протянула Кадзуэ шарф. Она поспешно спрятала его за спину, как бы скрывая позор.

— Выходит, он по-прежнему с Юрико гуляет. Чего ж тогда врала?

— Я не врала. Он мне ответил. В самом деле.

— Про стихи твои что сказал?

— Сказал: хорошие стихи. Честно.

— А про письмо, где ты про себя писала?

— Что откровенное, честное.

— Ты прямо как учитель свое сочинение расписываешь! — закричала я, выходя из себя. А что, разве не так? С воображением у Кадзуэ было совсем плохо, раз не могла ничего интереснее придумать. — А отец твой что сказал? — меняя тон, заискивающе спросила я.

Кадзуэ вдруг умолкла. Наглухо. Да-да. С того самого дня она покатилась под откос.

4

В тот вечер мне позвонили сразу три человека. Небывалый случай для нашего дома. Дед все еще занимался своим «подсобным бизнесом», но снабжавшая его заказами страховщица предпочитала приходить по делам лично. Мне тоже подруги никогда не звонили.

Первый раз телефон затрещал, когда мы с дедом смотрели по телевизору сериал «Завой на солнце!».[28] Дед вскочил с места и споткнулся об электрообогреватель. Потом уже я сообразила, что он дожидался звонка от матери Мицуру. Но тогда, увидев, как дед рванул к телефону, я не удержалась от смеха.

— Кхе-кхе! Алло! — выдавил он из себя, булькая горлом, и тут же застыл в позе напряженного внимания. Дед был хоть и аферист, но совесть у него еще оставалась.

— Большое вам спасибо… Занимается? Да ну, куда там… Надо бы, конечно, но разве ее от телевизора оттащишь. Что вы говорите? Заходила к вам… Спасибо, спасибо. По телефону звонила… за границу?.. Нет, мне ничего не говорила, я не в курсе.

Деда понесло. Никто его за язык не тянул, чего он разболтался? А кланяться-то зачем по телефону? Блюдолиз! Мать была такая же — угодливая без нужды. Надо же, друг на друга совсем не похожи, а натура одинаковая, думала я, холодно наблюдая за дедом. Он стал мне безразличен, с тех пор как закрутил любовь с матерью Мицуру. К концу разговора деда прошиб холодный пот — лоб покрылся испариной. Он протянул трубку мне.

— Зачем ты ляпнул, что я сижу у телевизора? У нас же экзамены на следующей неделе!

То была мать Кадзуэ. Мамаша с рыбьим лицом. Представив их серый, безликий дом, я сухо поздоровалась. «Давай спрашивай, не тяни», — послышался в трубке сдавленный мужской голос. Палаша! Стоит рядом и весь кипит от злости. Отлично! Попались на мою удочку, несчастные! Теперь можно расквитаться за унижение, которое я испытала у них в день, когда узнала о смерти матери. За то, что они смотрели на меня как на жалкую куклу, замену Мицуру. За предупреждение, что я не должна больше приближаться к их дочке. За деньги, которые с меня потребовали за телефонный звонок. Я должна отплатить им по полной.

— Мы хотим знать, что в последнее время происходит с нашей дочерью? Тебе ничего не кажется? — запинаясь от волнения, спросила мать Кадзуэ.

— Трудно сказать. Тем более что мне было сказано, чтобы я с ней не общалась. Я не знаю.

— Что ты говоришь? В первый раз об этом слышу.

Мои слова ее смутили. И тут инициативу перехватил ее супруг. Он явно не собирался разводить антимонии, говорил резко, заносчиво.

— Послушай! Я хочу знать, водит ли еще Кадзуэ компанию с этим парнем, Такаси Кидзимой. Я думал, она мне сама расскажет, но ничего не вышло — только нервы потратил. Сказал ей: «Ты только в десятом классе. Рано еще тебе по мальчикам бегать». Она сразу реветь, так я ничего и не добился. Поэтому я тебя спрашиваю: может, она во что-то влипла?

Я сразу, с первых же слов, почувствовала, что он буквально вибрирует от злости. Может, в нем говорила ревность к Такаси? И такой человек хотел присвоить все права на Кадзуэ, подчинить ее себе на всю жизнь. В голове у меня, как черти на сковородке, запрыгали мысли, и я решила защитить Кадзуэ от отца-диктатора.

— Да нет. А мальчишкам все пишут, вяжут шарфы, караулят у школьных ворот. Кадзуэ ничего неприличного не делает. Вы о ней неправильно думаете.

Мои слова его не убедили, подозрительность не рассеяли.